— У вас один час.
Многие мальчики бледнеют. Высыпают все на стол и осторожно трогают пальцем, словно неведомые подарки из будущего. Фредерик одну за другой вынимает детали из коробки и подносит к свету.
На миг Вернер снова на чердаке сиротского дома, в голове у него роятся вопросы. Что такое молния? Как высоко можно подпрыгнуть на Марсе? Какая разница между дважды двадцать пять и дважды пять и двадцать? Затем он берет из коробки батарею, две металлические пластины, гвоздики, молоток. Через минуту у него уже готов осциллятор по схеме.
Маленький преподаватель хмурится. Проверяет контур — работает.
— Хорошо. — Он стоит перед столом Вернера, сцепив руки за спиной. — Теперь возьмите из коробки дисковый магнит, проволоку, винт и батарею. — Хотя инструкция обращена ко всему классу, смотрит он только на Вернера. — Вот все, что вы можете использовать. Кто сделает простой мотор?
Некоторые без энтузиазма перебирают детали. Другие просто сидят и смотрят.
Вернер ощущает внимание доктора Гауптмана, как луч прожектора. Он прикладывает винт головкой к магниту, а острым концом — к положительной клемме батареи. Затем подводит проволоку одним концом к отрицательной клемме батареи, другим — к магниту; магнит и винт начинаются вращаться. Вся сборка не занимает и пятнадцати секунд.
Доктор Гауптман приоткрывает рот. Лицо у него красное от волнения.
— Как ваша фамилия, кадет?
— Пфенниг, герр доктор.
— Что еще вы можете сделать?
Вернер разглядывает детали на столе:
— Дверной звонок, герр доктор? Радиомаяк, герр доктор? Омметр?
Другие мальчишки тянут шею. У доктора Гауптмана розовые губы и на удивление тонкие веки. Как будто он следит за Вернером, даже когда прикрывает глаза.
— Собери это все, — говорит он.
На рынке, на стволах деревьев на площади Шатобриана появляется объявление. Добровольная сдача огнестрельного оружия. За отказ — расстрел. К полудню следующего дня появляются бретонцы с оружием — из дальних деревень едут крестьяне на телегах, запряженных мулами, приходят, еле переставляя ноги, старые моряки с допотопными пистолетами; несколько охотников сдают винтовки, с обидой и возмущением глядя в пол.
В итоге набирается жалкая кучка — от силы триста стволов, половина из них ржавые. Два молодых жандарма грузят их в грузовик и увозят по узкой улочке к дамбе. Ни речей, ни объяснений.
— Папа, а можно мне выйти погулять, пожалуйста?
— Потерпи, ласточка.
Однако он думает о чем-то другом, курит так много, словно задумал обратить себя в пепел. Вечерами засиживается допоздна, лихорадочно мастеря макет Сен-Мало, добавляя по несколько домов каждый день, выстраивая укрепления, прокладывая улицы, чтобы Мари-Лора изучила город, как когда-то их парижский район. Дерево, клей, гвозди, наждачная бумага — звуки и запахи этой маниакальной работы не успокаивают ее, а, наоборот, пугают. Зачем ей изучать улицы Сен-Мало? Сколько они здесь пробудут?
В большой комнате на пятом этаже дядюшка Этьен читает Мари-Лоре «Путешествие натуралиста». Дарвин охотился на страусов нанду в Патагонии, наблюдал сов в окрестностях Буэнос-Айреса, на Таити взбирался по водопаду. Он обращает внимание на рабов, камни, молнии, вьюрков, на церемонию прижимания носами в Новой Зеландии. Мари-Лоре особенно нравится слушать про темное побережье Южной Америки: непроходимая стена деревьев, вонь гниющих водорослей, мычание тюленей. Ей нравится воображать Дарвина ночью, когда тот, опершись о борт корабля, смотрит на фосфорическую воду, расчерченную огненно-зелеными следами пингвинов.
— Bonsoir[23], — говорит она Этьену, стоя на кушетке в его комнате. — Мне всего двенадцать лет, но я отважная французская путешественница и приехала помогать вам в приключениях.
Этьен отвечает с британским акцентом:
— Добрый вечер, мадемуазель, почему бы вам не отправиться со мной в джунгли и не угоститься бабочками? Они размером с тарелку и, возможно, даже не все ядовиты.
— Я охотно съела бы бабочку, мсье Дарвин, но прежде я съем вот это печенье.
Иногда по вечерам они играют в «Летающий диван»: усаживаются рядышком на кушетку, и Этьен спрашивает:
— Куда сегодня, мадемуазель?
— В джунгли! — Или: — На Таити! — Или: — В Мозамбик!
— О, на сей раз нам предстоит долгое путешествие, — говорит Этьен совсем другим голосом, вкрадчивым, бархатистым, медленным, как у проводника в поезде. — Сейчас под нами Атлантический океан, он мерцает в свете луны. Чувствуешь его запах? Чувствуешь, как тут холодно? Как ветер треплет волосы?
— Где мы сейчас, дядя?
— Мы над Борнео, разве ты еще не поняла? Скользим над верхушками деревьев, под нами поблескивают огромные листья, а вот кофейные деревья — чувствуешь запах?
Мари-Лора и впрямь чувствует. Ей не хочется решать: то ли Этьен провел у нее под носом чашкой с остатками кофейной гущи, то ли они и впрямь летят над Борнео.
Они посещают Шотландию, Нью-Йорк, Сантьяго. Несколько раз надевают зимние пальто и отправляются на Луну.
— Чувствуешь, Мари, какие мы легкие? Чуть толкнешься — и взмоешь на огромную высоту.
Он усаживает ее в кресло на колесиках и, пыхтя, возит кругами, пока у нее от хохота не начинает болеть под ложечкой.
— Вот, попробуй кусочек свежей Луны. — И Этьен вкладывает ей в рот что-то очень похожее по вкусу на сыр.
Заканчиваются все путешествия одинаково: они сидят рядышком на кушетке, молотят по подушкам, а комната мало-помалу материализуется вокруг них.
— Ах, — говорит Этьен уже почти обычным голосом, в котором свозит чуть заметная нотка страха, — вот мы и на месте. Дома.
Вернера вызывают в кабинет преподавателя технических наук. Он входит. У его ног вьются три длинноногие гончие. Комнату освещают две настольные лампы под зелеными стеклянными абажурами. В темноте по стенам — шкафы с энциклопедиями, моделями ветряных мельниц, подзорными трубами, призмами. Доктор Гауптман, в кителе с медными пуговицами, стоит за большим письменным столом, как будто тоже только вошел. Бледный лоб обрамляют тугие светлые кудри; доктор медленно стягивает кожаные перчатки, каждый палец по отдельности.
— Подбросьте, пожалуйста, дров в камин.
Вернер проходит через комнату, ворошит угли и только тут замечает, что в комнате есть третий: здоровущий верзила прикорнул в кресле, рассчитанном на куда более щуплого человека. Это Франк Фолькхаймер, старшеклассник, семнадцатилетний исполин из какой-то северной деревушки. Младшие кадеты рассказывают о нем легенды: Фолькхаймерде перенес через реку трех первогодков, держа их над головой. Приподнял комендантский автомобиль, так что под заднюю ось смогли вставить домкрат. Еще говорят, будто он голыми руками задушил коммуниста. Выколол глаза бродячему псу, чтобы приучить себя к зрелищу чужих страданий. У него прозвище Великан. Даже в мерцающем свете камина видно, как вены синей виноградной лозой вьются по его рукам.
— Еще ни один учащийся не сумел построить мотор, — говорит Гауптман, не глядя на Фолькхаймера. — По крайней мере, без подсказки.
Вернер не знает, что ответить, поэтому молчит и снова тычет кочергой в камин. Искры летят в трубу.
— Вы знаете тригонометрию, кадет?
— Только то, что выучил сам.
Гауптман достает из ящика лист бумаги, что-то пишет:
— Вы знаете, что это?
Вернер щурится.
— Формула, герр доктор.
— Вы знаете, для чего она нужна?
— Чтобы по двум известным точкам найти третью, неизвестную.
Голубые глаза учителя блестят, словно он внезапно заметил под ногами нечто чрезвычайно ценное.
— Если я дам вам две известные точки и расстояние между ними, вы сможете решить задачу, кадет? Построить треугольник?
— Думаю, да.
— Садитесь за мой стол, Пфенниг. Сюда, на мой стул. Вот карандаш.
Вернер садится. Ноги у него не достают до пола. От камина в комнате жарко. Забыть про Фолькхаймера с его колоссальными ботинками и квадратной челюстью. Забыть про маленького лощеного учителя, который расхаживает перед камином, про поздний час, про собак, про шкафы, заставленные интереснейшими предметами. Есть только это:
tg α = sin α / cos α и sin(α+β) = sin α cos β + cos α sin β
Теперь d можно перенести в левую часть уравнения:
Вернер подставляет числа, которые дал Гауптман. Воображает, как два наблюдателя измеряют шагами расстояние между своими позициями, затем берут азимуты на далекий ориентир: корабль или фабричную трубу. Когда он просит логарифмическую линейку, учитель сразу кладет ее на стол, словно только и ждал этой просьбы. Вернер берет ее, не глядя, и начинает вычислять синусы.
