Он был всего в каких-нибудь пяти шагах от них и уже поднял дуло пистолета, тщательно прицеливаясь в стоявшего впереди приземистого, широкоплечего парня, как вдруг услыхал торопливо произнесенные слова:
— Ваше благородие, стойте, что вы делаете? Мы русские.
— Как русские, откуда? — изумился Спиридов, разом останавливая коня и с удивлением всматриваясь в лицо парня, в которого он только что целился.
— Охотники, ваше благородие, — весело ухмыляясь, произнес тот, подходя к Спиридову и останавливаясь подле его лошади. — Охотники Каспийского полка, на кабанов идем.
В те времена в каждом пехотном полку, стоявшем на Кавказе, была особая команда охотников, прототип тех военно-охотничьих команд, которые заведены сравнительно недавно во всей русской армии. Охотники набирались из самых отчаянных головорезов всего полка. Название охотников им было присвоено не за участие в охотах, как это принято в ныне существующих охотничьих командах, а за то, что они являлись охочими людьми при всяком особенно опасном предприятии против горцев. При штурме особенно неприступных завалов, при переправе через реки под губительным огнем неприятеля для устройства утлого моста над пропастью, на противоположном берегу которой засели абреки, всегда вызывались охотники. Они с песнями и смехом свершали величайшие подвиги, перед которыми бледнеют все великие геройства древних и средних веков и о которых мы, русские, к сожаленью, очень редко вспоминаем. Для более успешной борьбы с неприятелем, чтобы при случае ввести его в заблуждение, охотники одевались по-туземному, в черкески и папахи, так же, как и мусульмане, брили себе головы, а некоторые даже красили бороды и по-чеченски подстригали усы. Оружием у них были бельгийские штуцера и кинжалы. Благодаря этому при первой встрече даже опытный глаз мог легко принять их за горцев.
— Кто же ваш начальник? — спросил Спиридов, недоверчиво вглядываясь в курносое, рябое лицо заговорившего с ним парня.
— А вот стоит, — указал тот рукой на всадника.
В тоне, которым были произнесены эти слова, Спиридов у почудилась едва уловимая ирония.
Он подозрительно оглянулся на столпившиеся вокруг него лица и вдруг как-то сразу, инстинктивно почувствовал страшную опасность. Мысль, что он грубо обманут, молнией мелькнула в его уме. Кроме говорившего с ним парня и еще двух-трех человек с несомненно русскими лицами, остальные были очевидно татары. Стоило было взглянуть на их загоревшиеся мрачной ненавистью глаза, на жилистые, сухие, нервные лица, на то, с какой волчьей повадкой они, не спуская с него взглядов, медленно подвигались со всех сторон, чтобы исчезло всякое сомнение.
— Прочь с дороги! — яростно закричал Петр Андреевич, выхватывая шашку и замахиваясь ею над головой парня. Тот едва успел отстраниться. В ту же минуту Спиридов почувствовал, как несколько сильных рук схватили его за локти, другие уцепились за поводья рванувшегося было вперед Карабаха.
Все это произошло с ошеломляющей быстротой, и раньше чем Петр Андреевич успел что-либо сообразить, он уже очутился лежащим на земле под навалившимися на него со всех сторон разбойниками.
В одно мгновенье он был обезоружен и туго связан волосяным арканом, лишавшим его возможности не только сопротивляться, но даже шевельнуться.
Только теперь представился Спиридову со всею ясностью ужас его положения.
Бессильная ярость овладела им. Избегнуть преследования многочисленного, хорошо вооруженного неприятеля для того, чтобы без всякого сопротивления попасться в руки каких-то бродяг, которых он чуть было не разогнал одним своим появлением, — что могло быть хуже и унизительней этого?
Задыхаясь от бешенства, Спиридов грозно взглянул на курносого парня, так предательски остановившего его своим русским видом и речью.
— Мерзавец, — не удержался Петр Андреевич. — Мерзавец, зачем ты это сделал?
Парень ничего не отвечал, а только презрительно усмехнулся и, засвистав, отошел прочь.
Тем временем бродяги, захватившие Спиридова, собравшись в одну кучу, о чем-то оживленно спорили. Спор этот продолжался по крайней мере с полчаса времени, пока, наконец, сидевший на лошади и изображавший из себя действительно подобие какого-то начальства не вышел из терпения. Сверкая глазами, он разразился целым потоком ругательств, чем разом восстановил общее согласие. После этого к Спиридову подошло несколько человек татар и, сняв с него аркан, с проворством опытных мошенников раздели буквально донага, сняв даже рубашку и носки. Понимая всю бесполезность какого бы то ни было сопротивления, Спиридов безропотно покорился своей участи. Обобрав его дочиста, разбойники взамен его платья бросили ему какие-то донельзя грязные, вонючие лохмотья и жестом приказали одеться в них. При других обстоятельствах Петр Андреевич даже мысли не допустил бы облачиться в такую мерзость, полную всяких насекомых и насквозь пропитанную потом и грязью, но теперь ему не было выбора: или оставаться в костюме Адама, или воспользоваться любезностью своих грабителей.
Он предпочел последнее и, содрогаясь от омерзения, набросил на себя неизвестно кому принадлежавшие хламиды, которые, в сущности, представляли из себя одно сплошное собрание прорех.
Когда переодевание было окончено, Спиридову без церемонии скрутили руки назад, после чего конец аркана взял сидевший на лошади татарин.
— Це, це, це, — защелкал он языком с таким равнодушным видом, как будто имел дело с бараном, и для вящей вразумительности взмахнул над головой плетью.
Спиридов вспыхнул и яростно рванулся в связывавших его веревках.
— Эй, ты, как тебя! — закричал он курносому парню, стоявшему тут же. — Скажи ему, что я пешком не пойду, пусть посадит меня на лошадь. — И для придания своим словам большего эффекта Спиридов с решительным видом уселся на землю.
Увидя это, татарин пришел в неистовую ярость.
— Дэле мастагата, гяур керестень! — завопил он пронзительным голосом. — Ты осмеливаешься еще не слушаться, когда я, Азамат, сын Нура, приказываю тебе. Ты усаживаешься, как будто я пригласил тебя к себе в гости! Постой же, неверная собака, я сумею сделать из тебя самого послушного осла, какого ты только когда-нибудь видел.
Говоря так, Азамат вплотную подъехал к Спиридову и, изогнувшись на седле, изо всех сил, сплеча принялся стегать его толстой ременной плетью. Маленькие, глубоко запавшие глаза его засветились, как у волка, а лицо перекосилось от свирепой жестокости.
Напрасно Спиридов вскочил на ноги, хотя пытался уклониться от сыпавшихся на него ударов: Азамат удерживал его арканом, и он в конце концов принужден был покориться.
Весь избитый, окровавленный, задыхаясь от бессильной злобы и отчаяния, опустив голову, шагал Спиридов подле своего мучителя, чувствуя над собой его плеть, которой он время от времени похлестывал его по обнаженным плечам.
Спиридову несколько раз доводилось слышать рассказы про участь пленных у горцев, но ему никогда и в голову не приходило, чтобы что-нибудь подобное могло случиться и с ним. Ему казалось это совершенно невозможным, а потому, когда невозможное в предположении сделалось в действительности совершившимся фактом, он окончательно растерялся и впал в глубокое отчаяние, затмившее в нем на время даже рассудок.
Он был ошеломлен, унижен, потерял способность мыслить. Все, что занимало его до того момента, как, осыпанный ударами плети, он, инстинктивно спасаясь от них, торопливо и покорно двинулся вперед, — все это разом испарилось из его головы. С этого момента он почувствовал себя совершенно другим человеком, и даже не человеком, а чем-то таким, чему он не мог подобрать названия. Он как-то разом всем существом своим понял, что отныне он потерял все человеческие права. По сравнению с ним закованный в кандалы каторжник был свободный человек: он имел право на жизнь, которую никто не смел отнимать у него, о нем заботились, он был на учете, тогда как жизнь Спиридова зависела от прихоти любого из этих дикарей. Стоило кому-нибудь захотеть, и он мог забить его плетью, заколоть кинжалом, подвергнуть каким угодно мукам и унижениям. В хаосе мыслей, теснившихся в его голове, Спиридов вспомнил об оставленных им казаках.
