Женщина понемногу успокоилась. Она снова привстала на постели.
– Вы все еще здесь? – спросила она.
– Да, я здесь.
– Я нервна и истерична. Бывают у меня такие дни. Пожалуйста, не сердитесь…
– Сердиться? Что вы! Я вообще ничего не заметила.
Рут уселась у постели. Она разложила перед собой образец пуловера и принялась копировать его, стараясь не глядеть на больную, на ее измученное, горестное лицо. Ей казалось, что рядом с этой женщиной она как-то вызывающе, неприлично здорова.
– Вы неправильно держите спицы, – сказала жена Брозе. – Так много не наработаете. Надо по-другому.
Она взяла спицы и показала Рут, как ими действовать. Затем внимательно осмотрела уже вывязанную часть пуловера.
– Тут у вас не хватает одной петли, – заметила она. – Придется распустить этот кусок. Вот как это делается.
Рут с благодарностью посмотрела на больную. Та улыбнулась. Теперь ее лицо выражало внимание и сосредоточенность, она полностью погрузилась в работу. От недавнего надрыва не осталось и следа. Легко и быстро мелькали спицы в бледных руках.
– Вот… – удовлетворенно сказала она. – А теперь попробуйте-ка сами.
Вечером вернулся Брозе. В комнате было темно. На фоне зеленоватого, как яблоко, вечернего неба броско выделялся сверкающий красный контур огромной бутылки «Дюбонне».
– Люси! – спросил он в темноту.
Женщина пошевельнулась на постели, и Брозе увидел ее лицо. От огней световой рекламы оно казалось чуть розовым – точно свершилось чудо, и она внезапно выздоровела.
– Ты спала? – спросил он.
– Нет, просто лежала.
– Фрейлейн Холланд ушла уже давно?
– Нет, несколько минут назад.
– Люси. – Он осторожно присел на край кровати.
– Мой дорогой. – Она погладила его руку. – Ты сегодня добился чего-нибудь?
– Еще нет, но скоро обязательно добьюсь.
С минуту она лежала молча.
– Я такое тяжкое бремя для тебя, – сказала она затем.
– Как ты можешь так говорить, Люси! Что бы я стал делать без тебя.
– Ты был бы свободен и мог бы делать все, что тебе вздумается. Даже вернуться в Германию и работать.
– Вот как?
– Да, – сказала она, – разведись со мною! Там тебе это поставят в заслугу.
– Опомнившийся ариец! Он подумал о благородстве своей крови и развелся с женой-еврейкой. Так я тебя понял? – спросил Брозе.
– Вероятно, примерно так это у них называется. Ведь вообще-то они против тебя ничего не имеют, Отто.
– Зато у меня немало против них.
Брозе откинул голову на спинку кровати. Он вспомнил, как его шеф явился к нему в чертежное бюро и долго разглагольствовал о новых временах, о том, какой он, Брозе, способный и энергичный работник, и, наконец, о том, как бесконечно жаль увольнять его лишь потому, что он женат на еврейке. Брозе взял шляпу и ушел. Через восемь дней он расквасил нос привратнику своего дома, бывшему одновременно уполномоченным нацистской партии по кварталу и гестаповским шпиком. Тот назвал его жену жидовской свиньей. Дело могло принять очень скверный оборот, но, к счастью, адвокат, нанятый Брозе, сумел доказать, что привратник вел антигосударственные речи за кружкой пива, и вскоре привратник исчез. Но жена Брозе не решалась выходить на улицу – не хотелось выслушивать оскорбления из уст униформированных гимназистов. Брозе не мог найти другой работы. Тогда они уехали в Париж. В пути жена заболела.
Зеленоватое небо за окном постепенно обесцветилось и потемнело.
– Было больно сегодня, Люси? – спросил Брозе.
– Не очень. Но я страшно устала. Как-то изнутри.
Брозе провел ладонью по ее волосам. В лучах световой рекламы аперитива «Дюбонне» они отсвечивали медным блеском.
– Скоро ты встанешь.
Она повернула голову.
– Что же со мной, Отто? Никогда ничего подобного у меня не было. Уже столько месяцев…
– Какое-то заболевание. Ничего страшного. Женщины часто болеют.
– А мне кажется, я уже никогда не выздоровею, – сказала она с какой-то внезапной безнадежностью.
Вечер за окном полз по крышам. Брозе сидел неподвижно, голова все еще была откинута на спинку кровати. В последних отсветах сумерек его лицо, такое озабоченное и испуганное днем, просветлело и успокоилось.
– Если бы только я не была такой обузой для тебя, Отто.
– Я люблю тебя, Люси, – тихо сказал он, не меняя позы.
– Больную женщину любить нельзя.
– Больную женщину любят вдвойне: она и женщина, и ребенок.
– Но я ведь ни то ни другое! – Ее голос стал каким-то сдавленным и совсем тихим. – Я тебе даже не жена! Даже этого ты не имеешь от меня. Я только обуза, больше ничего.
– У меня есть твои волосы, – сказал Брозе. – Мои любимые волосы! – Он наклонился к ней и поцеловал ее волосы. – У меня есть твои глаза. – Он поцеловал ее глаза. – Твои руки. – Он поцеловал ее руки. – И у меня есть ты. Твоя любовь. Или ты больше не любишь меня?
Он приблизил свое лицо вплотную к ее лицу.
– Ты больше не любишь меня? – спросил он.
– Отто… – слабо проговорила она и положила его руку себе на грудь.
– Ты больше не любишь меня? – тихо повторил он. – Скажи прямо! Я могу понять, что можно разлюбить бездеятельного мужа, не способного заработать хоть что-нибудь. Только скажи это сразу, любимая моя! Единственная!.. – угрожающе сказал он, разглядывая ее осунувшееся лицо.
Теперь ее слезы потекли легко, а голос зазвучал мягко и молодо.
– Неужели ты все еще любишь меня, Отто? – спросила она с улыбкой, от которой сердце его сжалось.
– Разве я должен повторять это тебе каждый вечер? Я люблю тебя так, что ревную к постели, на которой ты лежишь. Ты должна быть вся во мне, в моем сердце, в моей крови!
Он отодвинулся, улыбнулся, чтобы она увидела это, и снова наклонился над ней. Он действительно любил ее, больше у него ничего не было, и все-таки, целуя ее, часто испытывал необъяснимое отвращение. Он ненавидел себя за это, но он знал, чем она больна, а его здоровое тело было просто сильнее его. Теперь же, в мягком и теплом свете электрической рекламы, этот вечер казался возвратом к давно минувшим годам, все унеслось за пределы темной власти недуга, остался теплый и утешительный отблеск молодости, как этот красный свет, озарявший крыши напротив.
– Люси, – пробормотал он.
Она поцеловала его влажными губами и замерла. На какое-то время она забыла про свое измученное тело, в котором крохотными призраками хищно и бесшумно хозяйничали раковые клетки. Невидимая смерть вцепилась в матку и яичники, и они, как истлевший уголь, распадались, превращаясь в серый бесформенный пепел.
Керн и Рут медленно прогуливались по Елисейским Полям. Был вечер. Ярко сверкали витрины, кафе были переполнены, вспыхивали световые рекламы, и, словно небесные врата, высилась темная громада Триумфальной арки, овеянная чудесным парижским воздухом, который даже теперь, вечером, казался прозрачным и серебристым.
– Посмотри-ка туда, направо! – сказал Керн. – Вазер и Розенфельд.
Перед огромной витриной магазина автомобильного концерна «Дженерал моторз компани» стояли двое молодых мужчин без пальто и в сильно поношенных костюмах. Они так возбужденно спорили, что не сразу заметили подошедших к ним Керна и Рут. И тот и другой обитали в отеле «Верден». Вазер был механиком и коммунистом, Розенфельд – отпрыском франкфуртской банкирской семьи, снимавшей комнаты на третьем этаже. Оба были помешаны на автомобилях. У обоих не было почти никаких средств к существованию.
– Розенфельд! – заклинал Вазер своего собеседника. – Да образумьтесь же хоть на минуту! «Кадиллак», конечно, хорош для пожилых людей, не спорю! Но вам-то на что сдалась шестнадцатицилиндровая машина? Она сосет бензин, как корова воду, и все-таки скорость ее не ахти как велика.
Розенфельд не соглашался. Он зачарованно разглядывал яркую, как солнечный день, витрину. На поворотном кругу, медленно вращавшемся на уровне пола, покоился огромный черный «кадиллак».
– И пускай себе жрет бензин! – запальчиво заявил он. – Хоть целыми бочками! Разве в этом дело! Вы только посмотрите, что за комфорт! «Кадиллак» надежен и прочен, как орудийная башня!
– Знаете что, Розенфельд, вы рассуждаете, как агент по страхованию жизни, но не как знаток автомобилей! – Вазер показал на витрины соседнего магазина, где продавались итальянские автомобили фирмы «Лянчия». – Гляньте-ка на это! Вот машина высокого класса и чистейших кровей! Всего только четыре цилиндра. Нервный, приземистый зверь. Но стоит как следует газануть, и это уже настоящая пантера! Если захотите, можете подняться на ней прямо вверх. По стенке дома!
– А на что мне лезть на стенки домов? Мне бы подкатить к отелю «Ритц» и зайти в коктейль-бар! – невозмутимо ответил Розенфельд.
Вазер не обратил внимания на эту реплику.
– Посмотрите, какие линии! – восторженно продолжал он. – Как она жмется к земле! Стрела, молния! На мой взгляд, восемь цилиндров – и то уже слишком много! Тут тебе уже не скорость, а фантастика!
