— Выпал из брички, сволочь, — сказал Владек. — В Голомб направлялся, в гестапо. Торопился донести!
Анджея удивило, что Владек только сейчас понял это. Анджей смотрел в лицо мертвому Валерию так, как много раз смотрел на него живого, — с ненавистью. Большие черные глаза Ройского были открыты, но остекленевший взгляд их ничего не выражал.
— Надо столкнуть его в ров, — сказал Владек.
— Не тронь! — крикнул Анджей. — Пусть лежит.
— Так он скорее попадется на глаза.
— Все равно ведь лошадей поймают и примчатся сюда. Лучше не трогать.
— Верно. Ну так двинулись.
Они сели на лошадей. Ехали молча и неторопливо. Вдруг Владек оглянулся.
— Давай прямо в поле! — крикнул он Анджею и перемахнул через ров. Анджей — за ним, и оба понеслись по картофельнику. На дороге из Голомба появились огни — три машины мчались в сторону дома Тарговских.
Молодые люди укрылись в лесочке, и стояли рядом, стремя к стремени.
— К нам поехали! — сказал Владек.
— Что ты болтаешь? — Анджей только сейчас разобрался в том, что произошло. — Поехали в усадьбу?
— В усадьбу.
— В таком случае я должен быть там.
— Зачем?
— Там мой брат.
— С ума ты сошел! Чем ты поможешь?
— Но я должен!
Анджей пришпорил коня и помчался по полю вдоль дороги. Владек нагнал его уже совсем недалеко от дома. Схватив лошадь Анджея за уздечку, он резко остановил ее. Пытаясь вырваться, Анджей свалился с седла. Владек тоже спешился и схватил его за пояс.
— Никуда ты не поедешь, — бормотал Владек сквозь зубы, — никуда не поедешь. Отдавай автомат.
Анджей почувствовал, как его тело обхватили сильные руки. Он почти не мог дышать и едва вымолвил:
— Пусти!
Внезапно со стороны усадьбы донеслись негромкие выстрелы. Стреляли очередями, слышались крики людей, где-то поблизости завыла собака. Владек отпустил Анджея. Оба стояли, прислушиваясь. Снова раздались выстрелы, теперь уже громче.
— Беги, — сказал Владек, выхватив автомат у Анджея. — Ничем ты не поможешь. Беги этой дорогой прямо на станцию. Деньги на билет есть?
— Есть, — ответил Анджей сквозь стиснутые зубы.
— Беги быстрее. А я побегу в противоположную сторону.
— А лошади?
— Отпустим. Сами найдут дорогу домой. Мне лошадь сейчас не нужна.
— Ну, значит, все?
— Лети. Пока.
Пожали друг другу руки. Анджей быстро зашагал к вокзалу, находившемуся в нескольких километрах от города. Он еще не отдавал себе отчета во всем, что происходит. Он шагал словно в забытьи.
Поезд в Варшаву отправлялся только в шестом часу утра, но вокзал был уже забит людьми. Сидели на скамьях, на мешках, на чемоданах, хранивших на себе печать лучших времен, теперь обвязанных веревками и ремнями. Переполнена была даже уборная. Многие предпочли ее более благоустроенному залу ожидания. Какие-то фигуры жались по темным углам. Нетрудно было догадаться, что это евреи. Проходя мимо зеркала, Анджей взглянул на себя и испугался. Вид его был ужасен. Лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели. «Надо бы и мне поискать темный угол, — подумал он. — Наверно, у меня горячка».
Небритые щеки его покрылись синей тенью до самых глаз. Ноги по колено в песке и черной земле. Достав из ранца щетку (аккуратный Анджей всегда брал ее в дорогу), он попытался отчистить брюки. Лежавшие на полу запротестовали.
— Вы что, на дворе не можете почиститься? — рявкнул на него какой-то пожилой господин.
Анджей не мог не признать его правоту. Но после ночного рейда он чувствовал себя в безопасности, только когда была крыша над головой. Его не оставляло странное чувство, будто головы-то у него вовсе нет — такая в ней была пустота. А вместе с тем он ощущал неимоверную тяжесть — на темя будто давило что-то.
«Нет, не гожусь я для подобных скачек с препятствиями».
Он совсем не думал о том, что произошло в усадьбе Тарговских. Ему даже не приходилось отгонять мысли об Антеке — он просто не думал о нем. Зато он не мог избавиться от навязчивого видения: освещенные электрическим фонариком, смотрели на него остекленевшие глаза Валерия.
«Необходимо уснуть хоть ненадолго», — сказал он себе.
Отыскав в зале ожидания каким-то чудом еще никем не занятый угол, Анджей опустил на пол свой ранец, сел рядом и, прислонясь к нему, заснул. Это был даже не сон, а внезапный провал во мрак и неизвестность.
Проснулся он глубокой ночью. Огромный зал был погружен в полутьму — часть огней погасили. Люди спали вповалку, отовсюду слышалось тяжелое дыхание. Спертый воздух стоял в зале над спящими людьми. Голова у Анджея по-прежнему была тяжелой и в то же время пустой. Это ощущение было настолько мучительно, что он поминутно встряхивал головой, будто пытаясь пробудиться от сна. Но ему не удавалось стряхнуть с себя эту тяжесть и боль. От лежания на твердом полу ныли все кости.
Анджей протер глаза. Протер раз, другой — словно желая убедиться, что не спит, что перед ним не привидение: рядом с ним, совсем близко, так что локоть Анджея касался его мешка, сидел сосед по каюте, с которым он разговаривал предыдущей ночью. Только на голове у него теперь был черный берет, которого Анджей не видел на нем раньше. «Дядя» смотрел на него испытующе и очень неприязненно. «Видно, ему уже все известно», — догадался Анджей. В состоянии полусна все казалось ему вполне естественным.
— Не спишь? — сказал Владек Голомбек. И вдруг Анджей увидел, что тот как две капли воды похож на Горбатого. — Не спишь? — повторил он свой вопрос. Он возвышался над Анджеем и — что было особенно неприятно — смотрел на него сверху вниз. — Ну как тебе все это нравится?
И они снова заговорили — шепотом, на ухо, еле слышно, чтобы не мешать спящим и чтобы никто не мог их подслушать.
— О чем вы спрашиваете? — возмутился Анджей. — Что мне может нравиться? Не понимаю!
— Называй меня дядей.
— Вот еще — дядя! Я даже не знаю, кто вы такой.
— Это не важно, кто я такой. Но лучше тебе называть меня дядей.
— Ладно, дядя так дядя…
— Я, кажется, разбудил тебя, — сказал тот, комкая в руке черный берет. — Тебе снилось что-то приятное.
— Ничего мне не снилось.
— А я думал…
— Напрасно…
— А я думал, что тебе, может быть, приснится Кмициц или какой-нибудь другой герой-дворянчик. Засада получилась точь-в-точь как у Сенкевича. Только во времена пана Заглобы еще не знали автоматов. Стреляли… Из чего, Анджей, стреляли в те времена?
Анджея удивил этот вопрос.
— Из пистолетов и карабинов.
— Да, да, верно, из пистолетов и карабинов. Очень неудобно было стрелять. Приходилось хорошенько целиться и, кроме того, надо было знать оружие: выше цели оно метит или ниже.
— Они были хорошие стрелки.
— Да уж что касается кровопролития, на это они были мастера. Как там, у Сенкевича: «убил десяток солдат». Убил — и ничего.
— Ну, времена были другие, — скорее подумал, чем сказал Анджей.
— Конечно, другие. А сегодня автомат. Что за великолепное изобретение! Тррр-тррр, прошил очередью, даже не целясь, — и мужик готов, лежит.
— Я целился, — сказал Анджей.
— Удобная цель была. Валерий в светлом пальто, и ночь не темная.
— Красивая ночь, — задумчиво сказал Анджей.
— Красивая и теплая. Октябрь здесь всегда красивый. Хороший это месяц. Звезды горят так ярко!
— И поля пахнут.
— Ты по полю шел? Перепачкался, как черт.
— Да, я торопился. Не разобрал даже, какая погода, только сейчас вспомнил, как хороша была ночь.
— И какая тихая! Стоит себе над польской равниной. Красивая страна. Ты молодчина, Анджей. Справился.
— А откуда вы…
— Владек мне сказал. Ну, и сам я видел. К сожалению.
— Все убиты?
— Все. Перебили всех.
— И Антека?
— Да. К сожалению, и Антека. Для вашей матери это будет большое горе.
Анджей пошевелился.
— Как ужасно!
— Это тебе, — дядя протянул к нему руку, — только кажется. Во всем есть свой смысл.
— Какой смысл может быть в убийстве?
— Но ведь ты же сам убил.
— Он был очень плохой человек.
— Может быть, это тебе только казалось. Он такой же, как и всякий другой.
— Он подлый.
— В каждом из нас есть подлость. Да, он тоже убивал. Давно это было, но все-таки убивал.
— И что же там, у Тарговских?
— Ну и ничего. Все вполне по-польски, по-дворянски. Похоронят всех в одной могиле. Вот и договорились, вот и пришли к соглашению.
— Разве для того, чтобы они пришли к соглашению, надо было убивать их? У нас общий враг.
— Возможно. Одни считают, что у нас один враг, другие — что у нас два врага. По-разному считают. И тем не менее сражаются, хорошо сражаются, как во времена Кмицица. Верно?
— А что же остается делать?
