— Вы, наверно, ничего не ели? — спросила пани Тарговская и, получив утвердительный ответ, велела подать обед нежданному гостю. Все время, пока подавался прибор, рюмки, потом вся череда блюд с самого начала, Валерий не переставал говорить. С одинаковым оживлением он рассказывал известия с фронта и городские сплетни, а попутно новости об арестах по соседству, о репрессиях в Пулавах, о людях, вывезенных в Люблин. Не забыл упомянуть и о Майданеке.
Анджей глядел на него не отрываясь. Валерий очень изменился. Когда он смотрел вниз — на тарелку, на рюмку в руке, было заметно, как он осунулся; к тому же синева бритых щек придавала ему болезненный вид. Но стоило Валерию поднять глаза и взглянуть на окружающих (при этом он несколько раз останавливал взгляд на Анджее), как в больших блестящих зрачках его загорался какой-то свет и все лицо молодело. Это снова был красавец Валерий.
— Как поживает мама? — обратился он к Анджею. Антек почувствовал, что если Анджей и на этот раз промолчит, не миновать беды, и ответил вместо брата:
— Спасибо, очень хорошо. Анджей привез добрые вести.
— Добрые вести? О, и это уже очень много в наше тяжелое время, — сказал Валерий, долбя что-то в тарелке. — Сейчас чаще всего мы получаем плохие вести.
Он сказал это обычным тоном. Обыкновенные слова, какие можно было услышать на каждом шагу. Но они заставили вздрогнуть всех присутствующих. От этих слов исходила какая-то угроза. Ледяным холодом дохнуло на пирующих. Анджей весь задрожал, скрытый смысл этих слов привел его в такое бешенство, что он не заметил, как согнул вилку, которую держал в руке. И тут же почувствовал на себе призывающий к спокойствию взгляд Антония.
— Что за дела творятся кругом! — продолжал Валерий. — Эти поляки совсем как дети. Ну и, понятно, немцы не могут не реагировать на их поведение. Хорошо, что я говорю по-немецки. Стоит только поговорить с ними на их языке, и они к вам уже совсем иначе относятся. Немцы очень хорошо воспитаны.
— Ну, не сказал бы, — сдержанно произнес хозяин дома.
— Во всяком случае те, с которыми я имею дело в Пулавах.
Валерий окинул взглядом собравшихся, как бы ожидая протеста, и вдруг наткнулся взглядом на Горбатого.
— О, — тихо произнес он и опустил глаза в тарелку. Теперь он снова казался немолодым и больным.
«Сколько ему лет? — подумал Анджей, глядя на него. — Он ведь еще не старый человек, лет сорок с небольшим, он моложе мамы. Но уж такую выбрал себе жизнь».
— Перейдем в гостиную, — с деланным спокойствием произнесла госпожа Тарговская, — там выпьем кофе. Молодые люди, — обратилась она к Антонию, — может, и вы хотите еще кофе или чаю?
К большому удивлению Анджея, ответил Скшетуский:
— Очень охотно. Я попросил бы чаю.
Анджей почувствовал на себе пристальный взгляд Валерия.
— Какие у вас темные волосы, — сказал Ройский. — И в кого только вы такие черноволосые? Ведь родители у вас блондины.
— А мы в дядю, — с насмешкой ответил Антек.
— О, я уже седой, — сказал Валерий, проводя рукой по шевелюре.
Действительно, его голову уже заметно припорошила седина.
Анджей посмотрел на его пальцы, длинные и тонкие. Руки у дяди были по-прежнему изящные и красивые.
— Не думал я, что вас здесь встречу, — сказал Валерий, когда все встали из-за стола. Он подошел к племянникам и, казалось, хотел сказать им что-то, но колебался. — Нет, в самом деле, — обратился он к Анджею, — как там мать? Ты вот говоришь, будто все хорошо. А моя мама мне сказала, что у вас неприятности.
— Нашей квартиры на Чацкой больше нет, — сказал Анджей. — Живем теперь в доме Билинских на Брацкой.
— А, знаю, знаю, — рассеянно поддакнул Валерий, нервно протирая глаза. — А от Билинских нет известий? Алек был, кажется, в армии?
— Я ничего не слышал об этом, — сказал Анджей, настороженно вслушиваясь в слова Валерия. И добавил с явной злостью. — Мы оба черноволосые, но глаза у нас голубые, а у вас черные, как уголь!
Валерий усмехнулся:
— Зато они все видят в розовом свете.
— Этому действительно можно позавидовать, — заметила шедшая впереди пани Тарговская.
В гостиную нужно было идти через холл, а говоря попросту, — через сени. Пока Скшетуский развлекал пани Тарговскую какими-то банальными замечаниями по поводу чая, а идущие позади Ройский с паном Тарговским увлеклись разговором об охоте, Кристина потянула Анджея за рукав.
— Идем, — сказала она.
Они тайком пробрались в маленькую комнатку рядом с сенями. Было темно и Анджей едва различал лицо Кристины. Здесь уже ждали Горбатый и Антоний.
— Это ужасно, — сказала Кристина, — он пронюхал.
— Что он здесь делает? — спросил Анджей.
— Что делает? Шпионит! — Кристина произнесла эти слова слишком громко и закрыла рот ладонью.
— Все высмотрел, — угрюмо заметил Антоний.
— Ну что ж, — задумчиво сказал Горбатый, — он сам вынес себе приговор. Нельзя дать ему уехать отсюда.
— Он здесь без кучера, — заметил Антек.
— Сам себя и припечатал.
С минуту все молчали.
— Ну а как? — спросил Антек.
— Это могу сделать только я, — неожиданно для самого себя сказал Анджей.
— Почему? — встревоженно спросила Кристина.
— Никто не знает, что я здесь. Валерий исчезнет на пути в Пулавы. А в усадьбе все останутся на местах.
Снова воцарилось молчание.
— У тебя есть оружие? — спросил Антек.
— Откуда же! — Анджей пожал плечами.
— Получишь, — сказал Горбатый так, словно уже взял на себя руководство.
— Итак, что я должен делать? — Анджей ждал разъяснений.
— Иди наверх к Антеку, — ответил Горбатый, — там все получишь — и оружие и инструкции. А вы отправляйтесь в гостиную, чтобы не вызвать у него подозрения.
— Он поедет отсюда не в Пулавы, — сказала вдруг Кристина, — он поедет в Голомб, в гестапо.
Взглянув на Кристину, Горбатый ответил строго:
— Посмотрим, тут нельзя гадать.
Антек повернулся к брату:
— Иди и жди, я сейчас приду. Найдешь мою комнату?
— Найду, — ответил Анджей и отправился в комнату Антека, где утром мыл руки. Не зажигая света, он лег на кровать Антония. Он чертовски устал.
«Надо немного отдохнуть, — подумал он, — В таком состоянии нельзя ничего делать».
Закурив папиросу, Анджей с удивлением заметил, что рука у него дрожит. «Спокойно, — сказал он себе. — Не так уж это страшно».
Он решил вздремнуть и прикрыл глаза. Но водка и кофе делали свое дело. «Шутка ли, — думал он, — вдруг, ни с того ни с сего, пристукнуть ненавистного дядюшку».
Не ожидал он ничего подобного, выезжая из Варшавы с мирной целью — привезти Антека домой.
Мысли то проваливались в пустоту, то упрямо лезли в голову. Такие двадцать четыре часа не пройдут даром.
Анджей открыл глаза. В окно проникал сумеречный свет угасающего дня. Он с удивлением вгляделся в полутьму комнаты. Не снится ли это ему? В комнате стояла Марыся.
— Почему ты скрылся? — спросила она после короткого молчания.
Анджей лениво собирался с мыслями.
— Я устал, — сказал он, — с меня довольно этого общества.
— Ты не хочешь видеть Валерия?
— Что мне Валерий? Мне до него нет никакого дела.
— Но от чего ты так устал? — настаивала актриса. — Участвовал в операции?
— Что за мысль? — Анджей взял папиросу, сделал несколько затяжек. — Неужели ты подозреваешь меня в таком безумстве?
Он отрицал инстинктивно. Не нравился ему этот визит в темноте. Но знал, давно знал, с той минуты, на вокзале, что эта очень красивая женщина будет ему принадлежать.
— Ты был близок с женщиной? — продолжала спрашивать Марыся и подошла к кровати.
— Я никогда еще не знал женщины, — медленно сказал Анджей и погасил папиросу в пепельнице.
Марыся засмеялась.
— Ого! Антек говорил о тебе совсем другое.
— Что он там знает! Я не виделся с ним с начала войны.
— Он говорил, что еще перед войной…
— Вы вели такие интимные разговоры? С чего бы это? Крутишь с Антонием?
— Что ты, он так влюблен!
— В кого?
— Ну конечно, в Кристину.
— В Кристину? — удивился Анджей. — Я не знал.
— Ты вообще ничего не знаешь.
— Кое-что знаю. Поди сюда, — он потянул ее за руку на кровать. — Иди, у нас мало времени.
Уже лежа рядом, Марыся спросила:
— Почему мало времени? У нас целая ночь впереди!
Анджей испугался. «Она что-то знает!» — мелькнуло у него в голове.
— Да, — произнес он вслух, — целая ночь впереди. А когда ты едешь в Варшаву?
— Скоро. Мне пора. Знаешь, я держу кофейню на Кредитовой. Дела идут пока неплохо.
— Я не хожу в кофейни, — сказал Анджей.
— Чем же ты занят?
— Чем занят? Учусь.
Они поцеловались.
