— Напрасно, ротмистр, — проворчал Кульчицкий. — На первом же допросе этот сержант выложит все сведения о группе.
— Не так-то просто будет схватить его сейчас, — возразил Чолданов. — Судя по всему, он действительно из местных, забайкальских казаков, края эти знает. Но еще лучше он знает, что с ним сделают энкаведисты, если попадется им в руки и откроется, что диверсанты атамана Семенова, отпустили его, сына казачьего офицера.
Войдя в пространство между двумя кустами, Бураков вдруг остановился, словно решил, что эти жиденькие кустики способны защитить его. Сержант все еще был удивлен, что вслед ему не прозвучало ни единого выстрела, а главное, он вслушивался в слова Чолданова с таким вниманием, словно произнесены они были великим прорицателем.
— Не пойду я уже к красным, — вдруг произнес он. — Не резон мне туда. Как теперь сложится моя судьба, еще не знаю, но в часть не вернусь, это точно. Сразу же под трибунал отдадут. Лучше уж умереть в бою с коммунистами, как подобает истинному казаку.
Курбатов и подполковник Реутов переглянулись.
— Погоди, сержант, — произнес подполковник. — Есть к тебе разговор. Ротмистр Курбатов, атаман дал вам право присваивать офицерские чины, разве не так?
— Он действительно дал мне такое право.
— Предлагаю на нашем военном совете, решением офицерского собрания возвести сержанта Буракова в чин прапорщика.
— Не возражаю, — мгновенно отреагировал Курбатов. — Сержант Бураков, вы согласны принять чин прапорщика армии атамана Семенова, с тем, чтобы начать борьбу против коммунистического режима уже в чине офицера белой армии?
— Конечно, готов, — подался к нему сержант. — Я же мечтал стать офицером. Настоящим русским офицером.
— В таком случае наше офицерское собрание освобождает вас от присяга на верность власти безбожников-коммунистов и их армии и возводит вас в чин прапорщика.
Не ожидая реакции других офицеров, Курбатов извлек из планшетки один из «штабных листов», на каждом из которых стояла печать атамана Семенова. Выяснив имя и отчество сержанта, он издал приказ, которым властью, данной ему Верховным главнокомандующим генерал-лейтенантом Семеновым, присвоил унтер-офицеру белой армии Буракову Ивану Прокопьевичу чин прапорщика с зачислением его в состав диверсионной группы маньчжурских стрелков.
Лишь поставив под этим приказом свою подпись и передав его на подпись начальнику штаба группы подполковнику Реутову, ротмистр поинтересовался, есть ли кто-либо, кто выступал бы против такого решения. Подъесаул Кульчицкий был единственным, кто не пожал руку «нововозведенному» прапорщику, но даже он не осмелился протестовать против решения командира группы.
— А теперь слушайте приказ, прапорщик Бураков, — произнес Курбатов, выстроив группу. — Вам приказано создать партизанский отряд, который бы действовал в районе Заурской и окрестных с ней станиц. О том, что вы приступили к действию, завтра же будет сообщено по рации в штаб атамана Семенова. Я предложу атаману прислать сюда группу диверсантов, которые составят костяк вашего отряда. На краю Заурской, неподалеку от руин монастыря, живет одинокий старик, бывший монах. На связь с вами, скорее всего, выйдут через него. Мой радист предупредит об этом штаб атамана.
— А нельзя ли мне пойти с вами, господин ротмистр? — с надеждой спросил Бураков, принимая из рук Курбатова приказ о присвоении чина.
— Это исключено. У нас свое задание, у вас свое. Вы достаточно опытный боец, прапорщик Бураков, чтобы создать собственный отряд и действовать, исходя из обстоятельств. Уверен, что вскоре Даурия узнает о появлении нового казачьего вождя — атамана Буракова. Все, расходимся.
— Благодарю за доверие, господин ротмистр, — произнес Бураков по подсказке штаб-ротмистра Чолданова. — Служу атаману Семенову, служу России!
— С Богом, прапорщик, с Богом.
Уже уводя группу по каменистой россыпи речной долины, Курбатов еще какое-то время мог видеть, как, забросив автомат за спину и опираясь на трофейный карабин как на посох, Бураков, время от времени прощально оглядываясь, поднимался пологим склоном небольшого хребта, уходившего на юг, в сторону границы. Где-то там, за этим хребтом, должна находиться непокорная, долго сопротивлявшаяся коммунии станица Заурская.
— Верите, что он действительно создаст партизанский отряд? — спросил Кульчицкий, однако на сей раз в голосе его иронии командир не уловил.
— Не могу знать, как сложится его судьба, подъесаул. Но твердо знаю, что теперь он такой же волк-одиночка, как и каждый из нас. По всей России, от границы до границы, мы будем доводить до волчьей люти и отпускать на волю, на вольную охоту, таких вот заматеревших маньчжурских стрелков.
Дом хорунжего Родана стоял вроде бы не на отшибе. Но усадьба врезалась в мрачноватую, поросшую высокими травами опушку кедровника, перепаханного каменистым оврагом, который тянулся до руин монастыря. Да и сама местность придавала сложенному из дикого камня дому вид отшельнического пристанища.
При последнем отступлении войск атамана Семенова его контрразведка оставила Родана в тылу большевиков. Немного подлечившись после легкого ранения, он добровольцем вступил в кавалерийский полк красных, заявив, что семеновцы мобилизовали его насильственно. Хорунжий был хоть и из зажиточных, но все же крестьянин, и это несколько размягчало бдительность чекистов. Тем более что красным позарез нужны были опытные командиры и военспецы, которых в этой отдаленной местности найти нелегко.
— По описанию узнаю, — холодно встретил хорунжий Курбатова, когда тот поздним вечером объявился у него на пороге и назвал пароль. — Сообщили уже. Могучий ты парень. Маю теперь таких — сабельными косами выкосило.
— Со мной девять бойцов. Нам нужно денек пересидеть, отдохнуть.
— Если это вы эшелон под откос завалили, деньком не обойдется. И к себе не пущу. Вас тут теперь много бродит. За каждого голову под секиру подставлять не резон.
— Я не терплю, когда со мной разговаривают в таком тоне, — с убийственной вежливостью объяснил ему ротмистр. — А все ваши желания, отставной хорунжий, способна удовлетворить одна-единственная пуля.
Приземистый, до щуплости худощавый, Родан был похож на исхудавшего мальчишку. Но рядом с гигантом-ротмистром эта невзрачность его просто-таки выпирала. Родан почувствовал это, осекся и отступил к двери, ведшей в соседнюю комнату.
— Так и зовите меня отставным хорунжим, — самым неожиданным образом изменил он ход разговора. — Мне это приятно.
— Принято, господин отставной хорунжий. Тем более что и кличка ваша, если помнится, «Хорунжий». Агент «Хорунжий».
— А вы, как мне сказали, являетесь родовым князем, — остался верным своей манере вести беседу Родан.
— В армии я стараюсь не очень-то вспоминать об этом.
— Нет, вы — русский князь, и об этом нужно помнить всегда, — почти торжественно произнес хозяин пристанища.
— Если только вы действительно князь, — вдруг донесся из соседней комнаты бархатно-гортанный девичий голос.
Курбатов оторвал взгляд от щуплой неказистой фигуры отставного хорунжего и за ней, на пороге, между двумя частями оранжевой портьеры, увидел ту, кому этот голос принадлежал.
— Это вы усомнились в моем родовом титуле?
— Но ведь вы действительно белый русский офицер и настоящий князь? — почти с надеждой спросила девушка.
— Алина… — с мягкой укоризной попытался усовестить ее отставной хорунжий.
— Но ведь ты же знаешь, как я ждала, когда в этом доме появится наконец если уж не князь, то хотя бы настоящий русский офицер, а не это недоношенное быдло в красноармейских обмотках.
— Что правда, то правда, — покорно признал Родан. — Ждала.
Наступило неловкое молчание. В сумраке комнаты Курбатов едва различал черты лица девушки, но все равно они представлялись ему довольно миловидными и даже смазливыми. Ротмистру стоило мужества, чтобы в ее присутствии строго спросить хозяина дома:
— Кто эта женщина? Мне ничего не было сказано о ней.
— Эта женщина в шестнадцать лет уже была сестрой милосердия в войсках Врангеля, — ответила вместо Родана Алина. — Надеюсь, такая рекомендация вас устроит?
— Сколько же вам лет? — не сдержался Курбатов, извинившись, однако, за столь неуместный вопрос. Но в ответ услышал гортанный смех Алины.
— Этого уже не помнит даже мой ангел-хранитель.
— Дело не в том, сколько ей сейчас лет, ротмистр, — молвил Родан, вмешиваясь в их разговор, — а в том, что кроме сестры милосердия она была еще и разведчицей. Причем ее специально готовили к этому. А в Киев ее заслали уже из Югославии, после окончания разведывательно-диверсионной школы, и продержалась там Алина до взятия этого города немцами.
