Правда, когда враг под Сталинградом был уже разбит и началось массовое награждение участников этой битвы, я почувствовал, что моих матросов могли бы отметить и более щедро: ведь за взрыв только одного моста или переправы по статусу полагается орден Отечественной войны, а скольких подобных взрывов мы были «виновниками»?
Уже позднее мне довелось заглянуть в те наградные листы, которые ушли из нашей бригады к высшему начальству, и многое стало ясно. К сожалению, в них почему-то полностью отсутствовал цифровой материал (или тайну оберегали?). Там только и было сказано, что матрос такой-то, выполняя задание, проявил себя храбрым, инициативным.
А ведь весь цифровой материал был получен не от нас, а из армейских частей, заверен соответствующими должностными лицами.
Или наше начальство тогда еще не умело писать наградные листы?
Но так или иначе, мы были очень рады своим первым наградам, прикрепили их тут же, в Ахтубе, и так, распахнув бушлаты (пусть все видят!), шли до Сталинграда, где по-прежнему грохотали взрывы многочисленных бомб.
В сражающемся Сталинграде
30 сентября, выступая в рейхстаге, Гитлер хвастливо заявил: «Мы штурмуем Сталинград и возьмем его — на это вы можете положиться… Если мы что-нибудь заняли, оттуда нас не сдвинуть».
Мы, возвращаясь в Сталинград (1 октября), ничего не знали об этом бахвальстве, мы просто видели над городом стаи вражеских бомбардировщиков. Будто за то время, что мы провели на Дону, они и не покидали неба над Сталинградом.
Самолеты бомбили районы заводов, бомбили безжалостно, и каменные стены то и дело бесшумно рушились, вздымая к небу клубы желтоватой пыли. «Бесшумно рушились» — это для нас, которые в то время были километрах в восьми от места бомбежки. Но мы хорошо представляли, что творилось там, в районе бомбежки.
И еще мы увидели, когда проезжали мимо переправы, выложенное побеленными камнями: «За Волгой для нас земли нет!»
Тогда мы еще не знали, что эти простые и такие емкие слова, ставшие для всех защитников Сталинграда боевым призывом, своеобразной клятвой, впервые были сказаны тихоокеанцем, старшиной и снайпером В. Г. Зайцевым. Мы просто всем сердцем и сразу приняли их.
Около месяца нас не было здесь, а многое неузнаваемо изменилось в лучшую сторону. Теперь все силы флотилии были сосредоточены в кулак, и, хотя приходилось решать самые разнообразные задачи, флотилия успешно справлялась с ними: канонерские лодки и плавучие батареи стояли на огневых позициях и по первому требованию армейского командования (и даже без требования, по собственной инициативе, если цель была хороша) немедленно открывали настолько точный и мощный огонь, что однажды командование фронтом прислало в их адрес такую телеграмму: «Спасибо, Волга!»;
бронекатера тоже периодически становились на огневые позиции и, кроме того, вместе с катерами-тральщиками участвовали и в конвое караванов и работали на сталинградских переправах;
на катерах-тральщиках (Отдельной бригадой траления теперь командовал капитан 1-го ранга П. А. Смирнов) гордо высились крупнокалиберные пулеметы и даже малые автоматические зенитные пушки. К этому времени катера-тральщики уже имели (правда, в ограниченном количестве) и самые различные тралы, пригодные для борьбы с любыми неконтактными минами; даже трал-баржи имели, которые на других морских театрах зарекомендовали себя как одно из наиболее эффективных средств борьбы с минами. Это потом, весной и летом 1943 года, их будет у нас почти достаточно, и будут они многоотсечными, что значительно увеличит их живучесть, а тогда мы радовались и обыкновенной барже-грязнухе, тогда мы и ее борта любовно оглаживали своими ладонями: «Не подведи, родная!»
Многое изменилось в лучшую сторону, но, к сожалению, иногда нам все же приходилось не уничтожать вражеские минные поля, а ограничиваться лишь тем, что мы отыскивали фарватер для караванов и обозначали его минными бакенами, то есть тот же бакен переворачивали раструбом вверх.
Кое-где длинные, извилистые коридоры возникли из этих бакенов.
Вернулись мы с Дона — меня сразу же назначили флагманским минером Отдельной бригады траления. Неуютно я почувствовал себя в этой должности, и прежде всего потому, что внутренне еще не созрел для подобной работы. И общих теоретических знаний, и организаторских навыков у меня было еще маловато. Да и руководить мне теперь пришлось даже такими дивизионными минерами, как старший лейтенант Н. Лупачев, который прибыл к нам после окончания Военно-Морской академии. Разве можно было его теоретический багаж сравнивать с моим? Напомню, что по основной своей специальности я был все же минером-подводником, то есть в свое время детально изучал оружие, основательно отличающееся от теперешнего. Именно в это время я сто раз вспомнил слова адмирала Кузнецова, сказанные нам, выпускникам училища.
Было это (если память не изменяет) в феврале или первых числах марта 1941 года, когда нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов приехал к нам в училище. И пожелал встретиться и поговорить с нами, выпускниками.
Говорил он о перспективах роста нашего Советского Военно-Морского Флота вообще и Балтийского в частности, о том, что мы, хотя и заключили мирный договор с Германией, должны быть готовы к войне. К войне с кем — он, конечно, не говорил, больше нажимал на то, что нам придется еще очень многое сделать для того, чтобы наш флот по своей боевой мощи стал сильнейшим в мире. А закончил он свою речь примерно так:
— Что же вам пожелать? Пожалуй; одного: скоро вы станете лейтенантами, уйдете на корабли, и пусть никто из вас быстро не продвигается по службе.
Тут, помнится, по залу прошелестел приглушенный смешок. Нарком уловил его, засмеялся и сказал:
— Думаете, вот какой эгоист Кузнецов: сам за несколько лет в наркомы вышел, а нам желает медленного продвижения по службе… Что ж, мысль мою вы правильно схватили. А почему я такое пожелание высказал — поймете позднее, когда службу по-настоящему прочувствуете.
До меня смысл пожелания адмирала Кузнецова дошел теперь, в октябре 1942 года.
Да, неуютно чувствуешь себя на высокой ступеньке, если с предыдущей еще не вполне освоился.
А тут еще и начальник штаба ОБТ капитан 2-го ранга А. А. Асямолов, в подчинении которого я оказался, донимал меня, как тогда казалось, всевозможными придирками. Например, сегодня я иду на переправу обеспечивающим. Докладываю, что к выполнению задания готов, а он мне — вопрос:
— Почему не вижу вашего плана работы на переправе?
— Да как же я составлю план работы, если не знаю, что конкретно мне придется делать?
— Тем более нужен план, — стоит на своем невозмутимый начальник штаба бригады, которого в своем кругу мы, штабные специалисты, зовем «Три А».
В душе безбожно ругаясь, бегу к себе в каюту, наскоро царапаю «план» и снова спешу к Асямолову (ведь до начала моей работы на переправе осталось так мало времени!). И опять он очень внимательно знакомится с моим творчеством, будто не замечает нарочитой небрежности, а потом снимает пенсне и спрашивает как экзаменатор:
— Допустим, вас атакуют вражеские самолеты. Что будете делать?
— Обстановка подскажет! — лихо рублю я.
— Вот и опишите варианты возможной боевой обстановки и ваши действия.
И я снова писал, и снова он браковал мою работу. Но на переправу я прибывал неизменно точно в указанное время.
Тогда для меня не было человека ненавистнее Асямолова, будь моя воля — немедленно выгнал бы его с флота, чтобы «не терзал придирками молодых талантливых командиров». Это уже значительно позднее я понял и оценил его, проникся к нему самым искренним уважением: ведь это он своими «придирками» заставлял меня заранее обдумывать предстоящую работу.
Не потому ли я и заканчивал ее неизменно удачно?
Сталинградские переправы…
Наш катер-тральщик еще только подходит к мосткам на левом берегу, где нам предстоит взять солдат, а фашисты уже открывают по нам огонь. Бьют из пушек и минометов. И мы идем между столбов воды, поднятой взрывами. Со стороны все это выглядело, возможно, и красиво, но мы этого не замечали. Не до внешней красоты нам было.
Случалось, благополучно — без потерь в своем личном составе — подходили к месту погрузки. Только притыкались к мосткам — вражеские снаряды начинали рваться около них. Нас обдавало землей, и зазубренные осколки смачно впивались в деревянные борта катеров-тральщиков. Но мы, как и солдаты, которых нам предстояло перебросить в Сталинград, на это не обращали внимания, мы знали: то ли еще ждет нас впереди!
Солдаты быстро занимали указанные им места. Те, кому выпало быть на верхней палубе, заряжали винтовки и автоматы: готовились открыть огонь по первому приказанию. И оно почти во время каждого рейса отдавалось: вражеские самолеты обязательно подстерегали нас на пути к правому берегу.
