И снова пили наши гости в эту торжественную ночь за радость побед, за нашу Родину, за ее высокие цели. А потом веселились, как могли. Пели и «Ермака», и «Варяга», и «Катюшу», и «Сулико»…
Зима сорок третьего — сорок четвертого года на Карельском фронте ничем примечательна не была.
После капитуляции Италии и Румынии, в Финляндии стали подумывать о выходе из войны, но переговоры с финскими представителями в Москве ни к чему не привели; гитлеровские ставленники, заправилы обнищавшей в войне Финляндии, упрямились, продолжая рассчитывать на чудо. И тогда стало ясно, что Финляндию надо выводить из войны только силой оружия. Значит надо наступать, нанести крепкий удар лахтарям.
Развернулась усиленная подготовка всех родов войск к наступлению в условиях лесисто-озерной, болотной Карелии и скалистого, ледяного Заполярья. В короткие зимние дни, в длинные холодные ночи, в свете лучистых россыпей северного сияния батальоны, полки, целые дивизии маневрировали в ближних тылах фронта, учились, зная, что чем больше будет затрачено пота в учении, тем меньше будет пролито крови в бою…
В мае месяце, лишь только бурливые ручьи и многоводные реки освободились ото льда, бойцы нашего подразделения также стали тренироваться в форсировании рек.
Когда-то в юношеские годы мне приходилось работать на баржах «Вологдолеса» то водоливом, то рулевым. Я проводил за пароходами баржи, груженные экспортной древесиной, по всей водной Мариинской системе и по Свири. Теперь по этой реке, вот уже скоро три года, не проходил ни один пароход, ни одна баржа. Свирь, связывающая два крупнейших озер — Ладожское и Онежское была теперь фронтовым рубежом. Но после того, как на юге нашими войсками был форсирован Днепр, настала очередь и Свири. Однако перешагнуть ее было не так-то легко и просто. Средняя ширина Свири — триста метров; глубина и быстрота течения таковы, что ни в одном месте в брод ее не перейти. Учитывая все эти особенности, командиры, подготовляя бойцов к наступлению, находили разливы рек и озера, по ширине и глубине подобные Свири, и по многу раз днем и ночью на автомашинах-амфибиях, на плотах, на лодках да и просто вплавь учились преодолевать водную преграду.
Батальон Чеботарева, кстати сказать ставшего майором, снявшись с линии обороны, проводил учения. Стояли теплые, безоблачные майские дни.
А на фронте попрежнему продолжалось затишье, за которым чувствовалось приближение бури…
Шестого июня радио принесло долгожданное известие: армада кораблей наших союзников под прикрытием одиннадцати тысяч самолетов в нескольких местах пересекла Ламанш. Началась высадка союзников во Франции. Наконец-то открылись ворота второго фронта. Этой операции наших союзников товарищ Сталин дал высокую оценку, как невиданной доселе в истории войн.
В последующие дни войска Ленинградского фронта прорвали линию обороны на Карельском перешейке. Финны отступали, оставляя населенные пункты, прочные оборонительные сооружения линии Маннергейма, бросая военную технику и другие трофеи.
И тогда многие на Карельском фронте сказали:
— Настал наш черед!..
Двадцать первого июня началось. В районе Свири, в Лодейном поле, в лесах, на подступах к грозной реке, загрохотали наши пушки. Разрушающий ливень металла ринулся на головы финнов. Стоял несмолкаемый гул артиллерийской канонады. Взлетали на воздух обломки финских укреплений, валились, как подрезанные, сосны.
Наш батальон в числе других частей находился под прикрытием леса в ложбине на исходном рубеже. Предстоял самый ответственный момент переправы через Свирь. На другом берегу надобно было высадиться как можно быстрей и с наименьшей затратой сил. Мой приятель Чеботарев то и дело обходил своих бойцов, автоматчиков, пулеметчиков; они, притаившись в кустах и под деревьями, были в приподнятом настроении, много курили, возбужденно разговаривали, некоторые из них осматривали новые просмоленные лодки, волоком через лес доставленные к исходному рубежу. Чеботарев к каждой лодке прикрепил опытных гребцов, людей, выросших на берегах рек, на сплаве, на рыбацких промыслах.
Обходя вместе с ним бойцов, присматриваясь и прислушиваясь к ним, я приметил сидевшего поодаль от других красноармейцев Кисельникова. Будто кем-то и чем-то обиженный, Кисельников был угрюм.
— Здорово, земляк, — обратился я к нему.
Тот быстро поднялся, приветствовал.
— Не о смерти ли задумался? Брось, пустая это думушка!
— Нет, не об этом, товарищ капитан, хуже чем о смерти. Другие мысли гложут. Давно хочу с вами, как с земляком, по душам поговорить. — И вдруг он прямо сказал: — Доверия мне нету!..
— Чепуха, глупая мнительность. Вам доверено оружие, отличайтесь, — возразил было я.
— Судимость не снята, товарищ капитан, и все на меня смотрят как-то с недоверием…
— А вы докажите делом, дайте товарищам почувствовать вашу силу, вашу совесть…
— Да я готов в любую опасность броситься. Пошлите меня первым на тот берег.
Я опять возразил:
— Дело, товарищ Кисельников, не только в опасности. Кроме опасности, большая честь тому, кто первый выскочит на тот берег и пойдет впереди других. Не обижайтесь. Идите вон туда в заводь; там мой связной Сергей Петрович с плотниками готовит для переправы плоты. Помогайте ему да выберите себе плот и, как будто сигнал форсировать реку, не отставайте от других.
— Есть, товарищ капитан.
В небольшой заводи — за опушкой леса человек двадцать бойцов стаскивали в воду бревна и кряжи, сооружали конусообразные, углом вперед плоты. Сергей Петрович ловко орудовал ручной пилой, составляя и скрепляя кручеными вицами небольшие плоты, способные выдержать до десяти человек со всем снаряжением. Он чувствовал себя здесь за старшего, покрикивал, предупреждал, отдавал распоряжения. Бойцы повиновались ему, как десятнику, понимающему толк в сплотке. Кисельников, пристроившись к нему, стал мастерить два гребных весла с длинными лопастями. Работа кипела, А позади неумолчно гремели наши пушки всех видов, то там, то тут рвались еще снаряды и мины противника, свистели пули. Вражеские огневые точки и доты, скрытые в глубине финской обороны, еще действовали. Отдельные пулеметные гнезда финнов притаились вблизи за рекой, в них еще сидели лахтари и ожидали, когда начнется высадка десанта; ожидали, чтобы в момент переправы обстрелять плывущих через реку бойцов из пулеметов и минометов.
Чуть смеркалось. За Свирью обозначилась золотая заря. Снова с нашей стороны усилился гул канонады. Затем над правым берегом Свири, над остатками финских укреплений прошли на небольшой высоте звенья наших бомбардировщиков. Тяжелые взрывы авиабомб заглушили все: и артиллерийскую канонаду и гул моторов.
— Ну, теперь скоро, — торжественно и тревожно проговорил Чеботарев, обращаясь ко мне и стоявшим около него командирам роты.
Но тут произошла еще одна задержка. В расположении батальона появился начальник штаба дивизии, с ним три офицера артиллериста. Прячась в кустах на берегу реки, они, вскинув бинокли, несколько минут всматривались в противоположный берег. Подозвав к себе Чеботарева, начальник штаба сказал:
— Здесь форсировать реку опасно. Вблизи подавлены еще не все огневые точки противника. Изредка действуют минометные расчеты. Нужно их засечь, уничтожить, а потом переправляться. А для того чтобы вот эти товарищи артиллеристы могли засечь и нанести на карту оставшиеся доты и дзоты противника, нужно сделать так: нагрузить одну лодку чучелами, и пусть выищется смельчак, попытается в этой лодке пересечь реку. Естественно, в лодку станут стрелять, по вспышкам огня мы установим места, которые еще требуется сравнять с землей. Вам понятна задача?
— Вполне, товарищ начштаба.
— Ищите смельчака-охотника.
— За этим дело не станет.
— Пятнадцать минут сроку, товарищ Чеботарев, отсюда мы будем вести наблюдение за огнем противника. Первая лодка его должна побеспокоить. Ждем!
Вдвоем с Чеботаревым я спустился к заводи, где наготове были плоты и лодки.
— Товарищи, — обратился майор к бойцам, — первая лодка пойдет на тот берег с чучелами. Пробная; требуется установить и засечь оставшиеся огневые средства финнов вблизи от берега. Конечно, первая ласточка подвергнется обстрелу. Но будем надеяться, что оглохшие от наших снарядов и авиабомб финны не смогут стрелять метко. Кто желает первым попасть на тот берег, поднимите руки.
В числе поднявших руки бойцов был и мой связной Сергей Петрович.
— Эх, Борода, и ты туда! — пошутил кто-то среди бойцов. — Да куда ты. старый, небось и грести не умеешь.
— Не у тебя ли учиться прикажешь? — огрызнулся связной и из-под каски сердито сверкнул глазами на товарища. Подойдя ко мне, он взмолился:
