Твой сын сержант Иван Ферапонтович».
Вот это да! Вот это номер! — изумился Ефимыч, — да как она это осмелилась… Сын партизанит, жена немца прикончила, а я мышей ловлю! Тьфу!.. Да я после этого могу сам себя возненавидеть!.. Нет, надо по-настоящему воевать. А я тут— вроде бы в обозе, да на самой задней телеге!..
И Ефимыч перестал быть связным у моего преемника.
26. Встреча старых знакомых
Между тем, по соображениям высшего командования, на Карельском фронте шла перегруппировка сил. С одного направления на другое перебрасывались специальные части и подразделения; перелетали с места на место авиасоединения. Полк, в котором в прошлом еще году я служил с Чеботаревым на Кестенгском направлении, в полном составе перекочевал на подступы к Свири и оказался поблизости от нас. Узнав об этом, я пошел в расположение прибывшего полка. Радушно и приветливо встретили меня старые товарищи сослуживцы. Среди них были и капитан Чеботарев, и Аня Афиногенова, и разбитной весельчак Аркашка Михашвили. Последний, как только увидел меня, весело бросился навстречу и жал мне руку так крепко, что у меня хрустели пальцы.
— Доброго здоровья, товарищ капитан, рад вас видеть; есть хорошая русская поговорка: гора к горе не идет, а человек к человеку с удовольствием. Ух, много нового, товарищ капитан, произошло: я стал младшим лейтенантом, трехмесячные курсы прошел. Взводом командую! И еще новость: Аня — моя жена!..
— Ты это всерьез?
— Совершенно всерьез, до полного надоедания. В Кеми расписались под мою фамилию оба. На свадьбе десять литров водки было. Вас вспоминали.
— От души поздравляю. Хорошая пара, желаю вам, ну, хотя бы дюжину деток, упорных, как мать, и темпераментных как отец.
— Спасибо, товарищ капитан. Назначайте правильный срок, ваше задание будет выполнено. Начало уже есть!..
— Как так есть?
— Через два месяца Аня поедет к моим родителям в Сванетию.
— Ай, Аркашка, Аркашка, мог ли я думать, что ты чертенок кучерявый, такого хорошего снайпера, как Аня, выведешь из строя…
— Ничего, товарищ капитан, она к активным боям подоспеет.
Аня стояла, прячась за Михашвили и застенчиво улыбалась. Она была, как и прежде, крепка и жизнерадостна, в новенькой шинели, на погонах ее я заметил сержантские нашивки.
— Ты не маскируйся за спину мужа, — обратился я к ней, — а лучше расскажи, как ты не устояла перед этим обольстителем. Ведь я помню: ты не хотела во время войны замуж выходить…
— Так обстоятельства сложились, товарищ капитан, понравился парень. В то время затеял он переписку с двумя заочницами с какими-то артистками, послал им фотокарточку, ну от тех отбою не стало: каждую неделю письма и письма, я и решила их опередить…
— Что ж, правильное решение, — одобрил я, — Михашвили парень что надо, с таким не пропадешь. Вот что: скоро будет Октябрьская годовщина, прошу вас ко мне в гости. Обязательно.
— Большое спасибо, товарищ капитан, — где вас искать прикажете?
Я объяснил им, как меня найти.
В тот же хмурый осенний день я ходил в штаб дивизии, там встретил своих старых знакомых Клунева и Малкина, и тоже позвал их к себе в гости.
…В ночь с шестого на седьмое ноября в моей просторной землянке собралось человек десять старых и новых друзей и знакомых. Четыре бревенчатых наката и метровая насыпь земли с булыжником прикрывали землянку от всяких случайностей. Финны бросали мины, но никто на это не обращал внимания. Когда гости уселись за два сдвинутых столика и когда связной Сергей Петрович налил всем по первой порции, я встал и, подняв кружку, обвел всех глазами. Мои гости были одеты в лучшее выходное обмундирование, у каждого на груди сияли знаки правительственных наград.
— Порядок, товарищи, такой, — предложил я, — будем в этот торжественный вечер пить кто за что, но каждый, поднимая свой бокал, перед тем как выпить, должен сказать несколько слов. Итак, поднимая первый бокал (вообразите, что это бокал, а не походная кружка), я хочу сказать первый тост. Кто из нас не помнит, как справляли Октябрьскую годовщину в сорок первом году? Нелегкое положение переживали мы. На ходу хоронили товарищей, сдерживали врага и, несмотря ни на что, задержали. Не все и не всегда были тогда бодры духом. Чего греха таить, паниковали некоторые. Ведь враг приближался к воротам столицы. И когда были получены газеты, мы развернули их и увидели нашего любимого вождя и его соратников, стоящих на трибуне мавзолея и принимающих парад, и многие из нас тогда невольно прослезились и сказали себе, глядя на портрет вождя и внимая простым словам его мудрой речи: «Мы выстоим! Мы победим!». Да, мы выстояли. Я пью за радость освобожденных сегодня киевлян! За славу и гордость русского оружия, за здоровье нашего великого стратега товарища Сталина!..
В землянке прозвучало «ура!»
Поднимая свой бокал, майор Клунев сказал:
— Выпьем еще за наш крепкий, надежный советский тыл, обеспечивающий нас вооружением и всеми видами довольствия. Выпьем особо за тех скромных и незаметных людей, которые своей бдительностью помогают нам крепить фронт и тыл.
Мы опять понемногу выпили.
— Слово Ане, единственной в нашей среде женщине, — предложил капитан Чеботарев.
Аня подняла стакан и, заметно смутясь, сказала:
— Давайте выпьем за ваших жен, за тех, которые верны своим мужьям, которые с надеждой и терпением ждут вас и заменяют вас у станков, и в поле, и в учреждении. Еще выпьем сразу за ваших детей, самых дорогих и любимых на свете, за наших отцов и матерей, породивших нас на страх заклятым врагам! Выпьем за любовь, которая сильнее смерти!..
— За любовь! — раздались дружные голоса.
— За здоровье наших родных!
И снова все выпили поелику возможно.
— Ну, ты, черноусый красавец Михашвили, за что будешь пить? Держи свою речь, — обратился я к Аркашке — пить-то пей, да не слишком. Мы еще заставим тебя под гитару спеть «Сулико» на трех языках — и на русском, и на грузинском, и на азербайджанском…
Михашвили встал, приподнимая бокал, выточенный из головки зенитного снаряда, и торжественно произнес:
— Пью за тот пароход-теплоход, который скоро из Батуми в Одессу пойдет, а я на том прекрасном черноморском теплоходе опять буду матросом! Одесса, Крым и голубое море и небо и горы, все, все снова будет наше! И груши, и сливы, и виноград, и персики, и апельсины будут расти больше и краше, чем когда-либо, ибо в советском человеке есть сила создавать то, чего и в жизни еще не было. За наш обильный советский юг, за его окончательное освобождение…
Одним глотком Аркашка осушил бокал, крякнул и достал с железной сковородки изрядный кусок мяса, закусывая им, он посоветовал мне впредь своевременно приглашать его готовить настоящий шашлык.
Налили еще по сто граммов водки.
— Дайте слово мне, старому солдату, — спросил разрешения связной.
— Пожалуйста, Сергей Петрович, просим!..
— Давайте выпьем за выносливого и храброго русского солдата, которому нет равного в мире. Да еще за здоровье наших талантливых полководцев, вышедших из простого народа, научившихся хорошо драться, бить немцев в хвост и в гриву. Ведь, братцы мои, хоть и хорош русский солдат, а при плохом командире трудно ему. Вот я служил в ту войну бомбардиром-наводчиком в Васильковском полку. Гремел тогда громкой славой один честный человек из главных, генерал от кавалерии Брусилов. А были еще фоны да бароны, не верил нм наш брат русский солдат. Теперь полководец пошел не тот, не по наследству и не по капризу государыни; теперь наши полководцы — лучшие что есть из лучшего талантливого народа. Эх, братцы вы мои, с такими устоями крепки и нерушимы будут наши солдатские стены!
Звякнули кружки, стаканы, послышались веселые возгласы:
— За счастье и процветание нашей Родины!
— За исполнение желаний советского народа!
Последним говорил капитан Малкин.
— Да, за исполнение желаний, — повторил он. — Чорт побери! Не плохо было бы стать полным обладателем фантастического бальзаковского лоскутка шагреневой кожи. Я бы знал, что пожелать тогда: я воскресил бы всех погибших в Отечественной войне защитников нашей Родины, бескорыстных героев, бесстрашно глядевших в глаза смерти. И еще я пожелал бы от шагреневой кожи магического исцеляющего действия на всех раненых и контуженных бойцов наших…
И снова пили наши гости в эту торжественную ночь за радость побед, за нашу Родину, за ее высокие цели. А потом веселились, как могли. Пели и «Ермака», и «Варяга», и «Катюшу», и «Сулико»…
Зима сорок третьего — сорок четвертого года на Карельском фронте ничем примечательна не была.
После капитуляции Италии и Румынии, в Финляндии стали подумывать о выходе из войны, но переговоры с финскими представителями в Москве ни к чему не привели; гитлеровские ставленники, заправилы обнищавшей в войне Финляндии, упрямились, продолжая рассчитывать на чудо. И тогда стало ясно, что Финляндию надо выводить из войны только силой оружия. Значит надо наступать, нанести крепкий удар лахтарям.
