– Поднимайтесь! – сказал Володя.
Майор попытался встать, но снова подкосились ноги, и он бессильно сел возле джипа:
– Не могу…
– Можешь, Миша! – неожиданно жестко сказал капитан, переходя с привычного «вы» на «ты». – Можешь! Поехали в лагерь… лечиться будем…
Майор, удивляясь сам себе, напрягся – и сумел-таки подняться на ноги. Нетвердым шагом он обошел машину и плюхнулся на сиденье рядом с водителем. Володя сел за руль и, развернувшись, покатил по рулежке в сторону лагеря.
– Где Ашот? – спросил Хваленский.
– В ангарах у ребят, – ответил капитан. – Там холодок. Я уже доложил в Ханой, его утром вертолетчики заберут…
Майор кивнул – говорить уже не было сил. Он чувствовал, как им овладевает странная апатия. Ничего не хотелось. Если только напиться и забыть про все. Приехав в лагерь, он достал из холодильника бутылку водки и разлил по стаканам. Володя молча сидел рядом.
– За Чапая, – вздохнул майор и опрокинул в себя огненную жидкость. Сморщился, заел черствым рисовым хлебом.
Володя молча выпил. Хваленский налил еще.
– Мне хватит, – отказался капитан.
– А мне нет, – пожал плечами майор и опустошил второй стакан.
Вскоре бутылка опустела. Швырнув ее в окно, Хваленский с трудом встал из-за стола и, пошатываясь, побрел к двери. Водка уже ударила ему в голову, и соображал он весьма туго.
Выбравшись из хижины, майор незамедлительно рухнул наземь и уснул мертвецким сном. Поспешно выскочивший следом Володя затащил его обратно и уложил на матрас. Вьетнамские часовые сочувственно смотрели на офицеров.
– Суки… – бормотал майор в пьяном бреду и вдруг страшным голосом закричал: – Всех порву! Чапай! Справа ниже! Чапай, смотри!
– Порвешь, порвешь, – тихо сказал капитан. – Потом.
Он позвонил в ангары и приказал техникам ни в коем случае в ближайшие дни не давать Хваленскому самолет.
– Что, рвет и мечет? – сочувственно спросил техник.
– Да. Как бы не сбили его… Ну, ты меня понял. Под любым предлогом.
– Понял. Не дам.
– Спасибо.
Хваленский метался на койке в пьяном бреду:
– Вася… Чапай… «Фантомы» слева… бей…
Ранним утром улетела в Ханой «вертушка», на которой накануне вернулся на аэродром майор. Вертолетчики забрали с собой тело Ашота, которому предстоял долгий путь домой, в жаркий Сухуми.
Прощание с погибшим было недолгим. Офицеры, сняв пилотки, молча постояли рядом с гробом, а потом скорбный груз затащили в гулкое нутро вертолета, и машина пошла на взлет.
– Ну, вот и все… – пробормотал кто-то.
Володя задумался и не сразу заметил, что Хваленского рядом с ними уже нет. Оглянувшись, он увидел, как майор подъезжает на своем джипе к рулежке и залезает в один из истребителей дежурного звена, предварительно отобрав у вьетнамского пилота гермошлем. Когда он успел переодеться в летный комбинезон, было непонятно. Но – успел. И теперь выруливал на старт.
Володя молча проводил взглядом одинокий истребитель, с ревом ушедший в небо, а потом пошел на КДП. Вьетнамец-дежурный, увидев его, молча уступил свое место. Капитан сел за пульт и, придвинув к себе микрофон, произнес по-вьетнамски:
– Леопард-два вызывает Первого. Прием.
Этим позывным Володя не пользовался уже много месяцев. Позывные часто меняли, чтобы запутался противник. Путался не только противник, но иногда и свои. Впрочем, по ряду причин чаще путались-таки американцы.
– Да, Второй, слушаю тебя, – не сразу отозвался Хваленский.
Метка, обозначавшая его самолет, вот-вот должна была исчезнуть с экрана – майор приближался к границе действия аэродромного локатора.
– Будь осторожен, Первый, – попросил капитан.
– Буду. Я в Кхесань, – голос майора, пропущенный через микрофоны и наушники, звучал чуть приглушенно и равнодушно. – Завалю там что-нибудь – и домой.
В течение следующих десяти минут Володя слышал, как майор изредка отрывисто ругается, а потом вдруг прозвучало:
– Володя, черт, двиг… – и наступила тишина.
– Леопард-один, прием! – произнес капитан.
Радио молчало.
– Товарищ майор! Ответьте!
Хваленский не отзывался. Вызвав его еще раз, Володя пулей вылетел с вышки и метнулся к самолетам дежурного звена, стоявшим на рулежке. Возле «МиГов» о чем-то разговаривали летчики-вьетнамцы в летных высотно-компенсирующих костюмах. Эти комбинезоны позволяли в полете компенсировать изменения давления с увеличением высоты, и при разгерметизации кабины летчик оставался живым.
– Ван Бао, снимай костюм! – приказал капитан, подбежав к ним.
– Зачем? – удивился вьетнамец.
– Снимай живее! – рявкнул Володя.
Лейтенант Ван Бао, в недавнем прошлом – его ученик, был единственным, чей комбинезон налез бы на Володю. В принципе, капитан мог бы и за своим смотаться в ангары, но времени не было.
Вьетнамец, недоуменно посмотрев на инструктора, стал стягивать комбинезон. Володя помог ему, потом поспешно натянул комбинезон. Ван Бао и еще один летчик затянули на капитане шнуровку костюма, которой тот плотно подгонялся по фигуре.
– Все? – нетерпеливо спросил Володя.
– Все, готово.
– Спасибо. – Капитан полез в кабину ближайшей «балалайки».
– Э-э, товарис капитан! – протестующе воскликнул Ван Бао. – Что я сказать командир?
– Что я полетел искать Дунг Куана, – буркнул Володя. – А ну, все брысь от самолета! – Он захлопнул фонарь и включил двигатель.
«Дунг Куаном» вьетнамцы звали Хваленского. На их языке это означало «храбрый солдат».
Мешать взлету «МиГа» никто не стал. Пронизывая сумерки, Володя унесся на юг, туда, где пропал майор. Прежде чем село солнце, он успел долететь до границы и наскоро осмотреть джунгли, но не нашел ни следов поваленного или горящего леса, какой непременно остался бы от упавшего самолета, ни хотя бы расстеленного парашюта. Впрочем, второе было понятно – Хваленский, наверное, побоялся, что первыми за ним прилетят американцы. А вот первое настораживало…
Приземлялся капитан уже в темноте. Оставив самолет на рулежке, не сказав никому ни слова, он пешком ушел в лагерь.
…Войдя в опустевшую хижину, Володя бросился на койку и, заложив руки за голову, уставился в потолок.
«Что же делать? – думал он. – Что делать? Звонить в Ханой, просить поисковую группу? Да и будут ли искать? Или спишут без вести пропавшим? Там же лес сплошной, не группа нужна – армия… Майор сам говорил – не ищите, если пропаду… А я что, всю жизнь свиньей себя чувствовать теперь должен? – неожиданно разозлился Володя. – Вот уж хрен! Утром еще раз полечу. Прочешу все, хоть мертвого, но найду! Нет, не так! Найду живого и невредимого! Надо будет – «вертушку» у вьетнамцев возьму! А нет, так и на «балалайке» слетаю…»
С этой мыслью он уснул.
Утром Володя снова улетел на поиски майора. Сделав за день три вылета, он сумел осмотреть все пространство вдоль границы с демилитаризованной зоной, но снова не обнаружил выгоревшего или поваленного леса. Он сумел также отыскать три-четыре подходящих площадки в джунглях, где теоретически мог бы приземлиться истребитель майора, однако и они с воздуха выглядели пустыми и заброшенными.
Остаток дня Володя провалялся в хижине, глядя в потолок. Было тошно и горько, за какие-то сутки война как языком слизала троих его друзей. Так плохо он себя не чувствовал еще никогда.
Когда свечерело, в хижину постучался повар-вьетнамец, беспокоившийся из-за отсутствия офицера на обеде и ужине:
– Принести еду?
– Нет, – равнодушно ответил капитан.
– Ты болеешь? – с тревогой спросил повар.
– Нет. Устал…
– А-а… Ладно.
Он ушел, и Володя вдруг вспомнил, что видел у майора какие-то запечатанные конверты. Как раз тогда, в день гибели Ашота. «Может, письма? – подумал капитан. – Давно, кстати, не писал мне никто…»
Порывшись в вещах Хваленского, Володя и в самом деле нашел там письма. Одно от бати, одно от однокашника, и еще одно, самое тоненькое, – от Лили. Она почему-то молчала аж с октября, хотя он время от времени писал ей. Ее письмо капитан вскрыл первым.
«Дорогой Володя! Прости, что не писала так долго. Времени совсем не хватает. («Ну-ну…» – равнодушно подумал Володя.) Мечусь как белка в колесе. Работаю в школе учительницей младших классов, ты не представляешь, как это интересно. («Ага…») Детки видят в тебе вторую маму, и нужно быть ею для них. Праздники, дни рождения с ними отмечаем. Все твои письма получаю, но все не хватает времени ответить. Ты все там же, в жаркой южной стране? («Угу, черт бы ее побрал…») Мне, кстати, очень понравилось твое октябрьское письмо, где ты описывал полет над морским побережьем. («Было дело, летал я там… еще курсантом».) Вот эти строчки: «…раннее утро, солнце только-только выглянуло из-за горизонта, а пара наших истребителей уже несется вдоль морского берега на бреющем полете. Мы летим всего в пятидесяти метрах над песчаным берегом, оглашая окрестности громким ревом турбин и пугая чаек. Этот участок берега обычно пустынен, поэтому мы иногда так развлекаемся. Так здорово лететь над прибоем, на самой границе трех стихий – воздуха, воды и земли, – оседлав четвертую – огонь! За спиной шумит двигатель – табун из тысяч лошадок… И я стремительно несусь мимо мелькающих за стеклом утесов и дюн туда, вдаль! Это потрясающе – власть над пространством и даже временем! Захочу – лечу низко-низко, и земля быстро уносится назад. Захочу – набираю высоту, и земля внизу тащится едва-едва…» Просто потрясающе! Ты не думал о том, чтобы стать писателем? У тебя бы вышло.
