5 октября, 21 час. За сегодняшний день делаю вторую запись. Дело в том, что газету мы не можем печатать, пока ее не прочтет комиссар. А Радун все время в разъездах. Наконец перед обедом узнаю, что он прибыл на Кроншлот. Хватаю оттиски полос и мчусь в приемную.
Адъютант останавливает:
— Бригадный комиссар занят, никого не принимает.
— Доложите, что я по неотложному делу.
Адъютант нехотя уходит в кабинет комиссара и через минуту возвращается.
— Идите.
Бригадный комиссар что-то пишет. Его круглая, коротко остриженная голова низко склонена над бумагой. Радун — бывший работник Главного политуправления: руководил флотской комсомолией. Мы с ним ровесники, поэтому я держусь при нем, как привык держаться в комсомоле. А это ему не нравится. Он умен, но заносчив, не похож на комиссаров, которых мы знаем по литературе и кино. Не отрывая глаз от бумаги, Радун сердито спрашивает:
— Что у вас там загорелось?
— Горит газета, — отвечаю я. — Второй день лежит сверстанная и ждет разрешения на выпуск.
— Сейчас не до многотиражки… Решается судьба Ленинграда. Разве не сказали, что я занят! — оторвавшись от бумаги, повышает голос Радун.
Его воспаленные глаза мечут искры. Но я не тушуюсь и говорю:
— Именно в такой момент газета должна воодушевлять бойцов. Если вы не имеете возможности прочитать, поручите кому-нибудь другому.
— Вы что — пришли меня учить?
— Нет. Я лишь говорю о том, что должен знать каждый политработник.
Радун вскакивает. Он готов крикнуть: «Кругом, марш!» Но сдерживает себя и холодно говорит:
— Оставьте оттиски… Вызову, когда понадобитесь.
Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и ухожу.
Военный человек должен уметь подавлять в себе неприязнь к иному начальнику, даже когда его распирает от возмущения. Если он забывает об этом — йотом сожалеет. Я еще не научился вести себя соответствующим образом.
Комиссар вызвал перед ужином. Я пришел к нему подтянутым, чтобы не дать возможности придраться. Радун, казалось, забыл о недавней стычке. Возвращая подписанные оттиски, он как бы невзначай говорит:
— Маловато у вас боевых эпизодов. Видно, потому, что не бываете в море. Недостаток надо исправить. Оденьтесь по-походному, сегодня пойдете на МО-412 с десантом.
При этом пытливо посмотрел на меня. Радун думал, что я начну отбиваться от опасного похода. Но у меня не дрогнул ни один мускул на лице, я лишь спросил:
— Разрешите узнать задачу десанта и где мне придется высаживаться?
Радун охотно объяснил, что катерам нашего соединения приказано скрытно перебросить десантников на петергофский берег. Тут же принялся рассказывать, какие бойцы отобраны из добровольцев на кораблях и в учебном отряде. По его словам, это были богатыри. Цель ночной операции — отвлечь как можно больше сил противника и очистить южное побережье, чтобы по Морскому каналу могли беспрепятственно ходить корабли.
— А для воодушевления скажите бойцам, что одновременно с суши, с севера и юга, ударят пехотинцы девятнадцатого стрелкового корпуса, — посоветовал он. — Танкисты со стороны Ленинграда прорвут линию фронта и соединятся с десантом. Самому вам незачем высаживаться. Вернетесь назад. Ясно?
— Вполне, — сказал я и, разъяренный, ушел от него.
И вот сейчас сижу и думаю: «Зачем он меня посылает, раз не надо высаживаться и воевать? Для укрощения строптивости? Или проверка выдержки и смелости? Ладно, в пылу боя я же могу увлечься и уйти с десантом? В порыве мало ли что бывает. Пусть останется Радун без редактора».
Если не судьба воевать дальше — прощайте, мама, Валя, сынка!
Эту тетрадь прошу передать брату Александру. Он сейчас партизанит в лужских лесах.
6 октября. Вернулся с моря окоченевшим. Прочел последнюю запись, и стало неловко: распрощался, оставил завещание, а все прошло без единой царапины, и никуда я не делся.
Вчерашний вечер выдался холодным. Дул резкий ледяной ветер. На мокрых мостках выступала изморозь.
«Что же надеть? — размышлял я. — Если катер подобьют и мы очутимся в воде, то лучше быть в такой одежде, которая легко снимается. Впрочем, ни одетым, ни голым в ледяной воде много не наплаваешь. Лучше быть в теплом».
Одевшись по — походному и вооружившись пистолетом «ТТ», я отправился на морской охотник.
Почти в полночь пять катеров МО вышли из кроншлотской бухточки и затемненными направились к ленинградской пристани.
В море не было ни огонька, только на стрельнинском и петергофском побережье время от времени взлетали ракеты. Ветер стихал, но был каким-то остро пронизывающим. Впередсмотрящие невольно поеживались. Меня тоже пробирала дрожь.
У ленинградской пристани скопилось двадцать пять «каэмок» — деревянных катеров, на которых можно было разместить по взводу десантников, — два бронекатера с шестидюймовыми пушками, штабной ЗК. и шесть больших шлюпок. Здесь не разрешалось громко разговаривать, подавать звонки и другие сигналы. Погрузка шла в темноте. Только изредка доносились звяканье железа о железо, поскрипывание дерева и приглушенные голоса боцманов.
Все получили строгое предупреждение: в море не курить.
На «каэмках» разместили пять рот десантников. Все они одеты во флотские бушлаты и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги.
Моряков собирались одеть в защитную армейскую форму, но они стали доказывать, что бескозырки и черные бушлаты для ночного десанта больше подходят.
— А в тельняшке теплей, — уверяли они. — Она привычней нашему брату.
— Ну, если привычней, оставайтесь во флотском, — согласилось начальство.
Первыми двинулись в путь пять «каэмок». Они обязаны были в случае необходимости прикрыть десантные суда дымовой завесой.
В третьем часу ночи все катера МО и двадцать «каэмок», опустив глушители в воду, запустили моторы и поотрядно двинулись в путь. Впереди шли морские охотники, а за ними, строго в кильватер, по четыре «каэмки» с десантниками.
Я стоял на мостике с командиром МО и недоумевал: «Как же мне выполнить приказ комиссара — воодушевить бойцов?»
— Это, видимо, придется делать при высадке. Запаситесь на всякий случай рупором, — порекомендовал старший лейтенант Воробьев.
Я попросил боцмана принести запасной рупор и стал всматриваться в темноту.
Гитлеровцы, видимо, не ожидали ночного нападения. На берегу с прежней методичностью взлетали и гасли осветительные ракеты.
Когда отряд подошел к главному фарватеру, сразу же открыли артиллерийскую пальбу форты, а затем тральщики и миноносцы, стоявшие посреди залива. В небе загудели бомбардировщики.
Темный берег засветился короткими вспышками. Казалось, что в парке и на пляжах неожиданно возникали костры и рассыпались.
Пальба нарастала. Под громоподобный гул и вспышки, похожие на молнии, над нашими головами с визгом и воем проносились потоки тяжелых снарядов, словно там, наверху, мчались с лязгом один за другим бешеные эшелоны и с грохотом опрокидывались, создавая месиво из земли, дыма, пламени.
Катера перестроились по фронту, и все разом ринулись к петергофскому берегу.
Я взглянул на часы со светящимся циферблатом. Было половина пятого утра. Воодушевлять десантников не пришлось. В таком грохоте меня бы никто не услышал.
Подавленные мощным огнем, немцы, окопавшиеся на берегу, некоторое время не стреляли по десантникам. Передовым «каэмкам» удалось беспрепятственно высадить разведчиков у петергофской пристани.
Моряков — разведчиков огнем встретили только у небольшого каменного здания пристани. Там вдруг ожили два пулемета, но их быстро подавили гранатами.
К захваченной пристани устремились катера с командованием отряда, минометчики и саперы. Здесь суша выступала далеко в залив и глубина была такая, что катера могли подходить вплотную к нагромождению камней.
Мы приближались к берегу почти против дворца Монплезир. Нам было известно, что в этом месте отмель обширная. Десантникам придется не менее сотни метров идти по пояс в воде.
Как только огонь фортов и кораблей переместился в глубь немецкой обороны, начали постепенно оживать береговые дзоты и пулеметные гнезда. В глубине парка, где-то у каскада «Шахматная гора», вдруг запульсировали огни, словно там заработали светящиеся фонтаны, посылавшие в залив струи разноцветных брызг.
Пальба и сверкание роящихся огней не вызывали страха, наоборот будоражили кровь, пьянили, словно катера мчались на какое-то буйное веселье с шумным фейерверком. Казалось, что потоки цветных шмелей, проносящихся над катером, не несут увечья и смерти.
Но вот рядом со мной охнул комендор, присел на корточки, схватившись за горло. Ракета на миг осветила его бледное испуганное лицо и кровь, струившуюся между пальцев.
