Я помог перетащить его к кормовому люку и крикнул вниз:
— Окажите раненому помощь!
Но никто не отозвался. Остановив пробегавшего кока, я приказал ему спуститься с раненым в кают-компанию и оказать первую помощь, сам же вернулся к впередсмотрящим. Они уже промеряли футштоками глубины.
— Стоп! — крикнул вдруг старшина. — Сто восемьдесят.
Катер мгновенно застопорил ход и, пятясь, открыл огонь по берегу.
У «каэмок» осадка была меньшей, они пошли дальше. Остановились от нас вдали.
Десантники прямо с бортов попрыгали в воду и, держа над головой винтовки, по грудь в воде двинулись к берегу…
Высадив всех, «каэмки» стали отходить. Одна из них замешкалась и застряла на отмели. Мы видели, как катерники, спрыгнув в воду, руками сталкивали свое суденышко на более глубокое место.
Застрявшую «каэмку» на миг осветил луч прожектора. Он проскочил было левей, но опять вернулся и заметался на отмели, выхватывая из тьмы то согнутых пулеметчиков, кативших по воде «Максимы», то минометчиков, несущих ящики с минами, то карабкавшихся на берег стрелков.
По нашей отмели били скрытые у верхнего дворца пушки.
Застрявшая «каэмка» минуты через две вспыхнула и загорелась ярким пламенем, освещая черную воду и каменный берег.
Отстреливаясь, катера отступали из опасной зоны в глубь залива.
Высадка десантников продолжалась. У берега загорелся еще какой-то катер.
Два снаряда разорвались вблизи от нашего МО, но луч прожектора не настиг его. Мы были уже у фарватера и, убавив ход, могли наблюдать за тем, что творится на берегу.
Бой в Нижнем парке разрастался. Около дворцов Эрмитаж и Марли рвались гранаты, то и дело слышалось «ура».
У Большого каскада и дворца Монплезир меж деревьев метались огни, беспрестанно взлетали осветительные ракеты и усиливалась пулеметная и винтовочная пальба.
А пассажирская пристань оставалась темной. «Вот куда теперь следовало бы высаживаться», — подумалось мне. Но десантники, видимо, уже все были высажены, так как наш катер получил приказ по радио вернуться домой. Я еще раз взглянул на отмель у Эрмитажа. Там какое-то суденышко догорало на воде.
Когда мы подходили к Кронштадту, уже занимался рассвет.
Спать не хотелось. Тревожила судьба десанта: «Удалось ли морякам прорваться на соединение с бойцами сухопутного фронта?»
Надеясь хоть что-нибудь узнать, я спустился в каземат оперативных дежурных, где была открыта специальная радиовахта для связи с десантом.
Но от десантников еще не поступало вестей.
— Видно, горячо там… Все еще дерутся, — сказал оперативный дежурный. — Вот светлей станет, разберутся, где свои, а где чужие. Скорей бы сообщили, какая часть Петергофа захвачена. Пора боезапас подбрасывать, а не знаю куда.
От этого же оперативного дежурного я узнал, что на фарватере из воды подобраны два катерника, плывшие в Кронштадт.
Не раздумывая, я помчался в медпункт, куда доставили спасенных. Там сидели завернутые в одеяла молодой лейтенант Гавриков, недавно окончивший военно-морское училище, и краснофлотец Малогон, Несмотря на выпитый кофе со спиртом и растирания, обоих моряков бил озноб, да так, что лязгали зубы.
— Никак не могу согреться, — с запинками сказал лейтенант. — Вода очень холодная, до костей пробрало.
На мои вопросы спасенные отвечали односложно. Но я был настойчив необходимо было написать о них в газету. Другого материала пока не было. Из того, что я узнал от них, получился небольшой рассказ.
Во время ночного десанта краснофлотец Сергей Малогон стоял на носу катера впередсмотрящим. Он следил за всем, что происходило на воде, и промерял футштоком глубины.
Первая группа десанта высадилась почти без выстрелов. Но когда к каменной отмели подходил катер Малогона, противник уже всполошился и строчил по десантникам из пулеметов.
Метрах в ста от берега катер наткнулся на подводные камни и застрял.
Десантники спрыгнули в воду и бегом устремились вперед. Казалось, что опустевший катер сам сойдет с отмели. Но не тут-то было: нос прочно засел на камнях.
Малогон в одежде соскочил в воду и, напрягаясь, принялся сталкивать свое суденышко.
Под нажимом сильных рук нос катера сполз с камней. Теперь судно могло отработать задний ход.
Вдруг рядом стали рваться снаряды, вздымая столбы воды и грязи. Малогон, уцепившись за край палубы, хотел рывком вскарабкаться на нее, но в это время нос катера от набежавшей волны задрался вверх и краснофлотец сорвался…
В горячке боя никто на судне не заметил, что Малогон остался в воде. Катер ушел в глубь залива и больше не возвращался.
«Что теперь делать? — в тревоге думал краснофлотец. — Может, догнать десантников и присоединиться к ним?» Он уже собрался выйти на берег, но в это мгновение ракета осветила перебегавших между деревьев автоматчиков в стальных касках. «Фрицы, — понял Малогон. — Без оружия выходить бессмысленно: попадешь в плен. Как быть?»
Пятясь, он забрался поглубже в воду и начал озираться. Левее Малогон заметил неподвижный силуэт «каэмки».
«Никак застряла», — обрадовался он и поспешил к катеру.
«Каэмка», поврежденная снарядом, застряла на подводных камнях. Стоя по грудь в воде, командир катера лейтенант Гавриков пытался столкнуть ее на глубокое место. Боцман и моторист возились с заглохшим мотором.
Малогон взялся помогать. Вдвоем они столкнули «каэмку» с камней и поторопились вскарабкаться на борт…
Но тут еще один снаряд угодил в середину судна. Сильный взрыв отбросил моряков в воду.
На катере вспыхнул бензин и, растекаясь по воде, осветил все вокруг. Стало жарко от огня. Вблизи рвались снаряды.
Малогон помог подняться на ноги Гаврикову, и они вдвоем, по горло в воде, поспешили отойти в темную часть отмели.
Боцман и моторист «каэмки», видимо, погибли. Судно от новых попаданий стало разваливаться.
— Куда же мы теперь денемся? — спросил Малогон у лейтенанта.
— В нашем положении только море может выручить, — ответил тот. Плавать умеешь?
— Слабовато. Вон там у катера я видел спасательные пояса.
— Сходи подбери, — велел Гавриков.
Краснофлотец ушел, а лейтенант, добравшись до нагромождения камней, попытался снять тяжелые рыбацкие сапоги. Но его усилия ни к чему не привели: намокшая кожа выскальзывала из рук.
Малогон вернулся минут через пять и протянул лейтенанту спасательный круг. Пробковый пояс он надел на себя.
— Оставь себе, — сказал Гавриков. — У меня капковый бушлат. Он часа четыре продержит на воде.
— Неужели так долго придется плыть?
— Сколько выйдет.
Они помогли друг другу снять сапоги. Вышли на глубину и не спеша поплыли в сторону Кронштадта.
На берегу грохотал бой, мелькали вспышки разрывов, доносилась частая пальба, а в море было тихо, темно и очень холодно.
От ледяной воды ломило руки, сводило челюсти. Но моряки не сдавались холоду — делали широкие гребки и плыли вперед.
Иногда они останавливались отдохнуть. Растирали один другому плечи и ноги. Всякий раз лейтенант подбадривал краснофлотца:
— До фарватера уже совсем немного осталось. Держись, Малогон.
Они плыли долго. Остывавшее тело деревенело. От мелькания невысоких волн мутило. Пальцы совсем не шевелились. Хотелось безвольно опустить руки, закрыть глаза и хоть немного вздремнуть.
— Что-то спать хочется, — во время короткого отдыха сознался краснофлотец. — Глаза сами закрываются.
— Не вздумай! — прикрикнул на него Гавриков. — На дно пойдешь. Вон катер идет.
Но лейтенанту померещилось, фарватер был пустынным.
Морской охотник их заметил только на рассвете. Катерники едва шевелили руками, но все же плыли. Они не хотели сдаваться смерти.
Сами пловцы не могли ухватиться за протянутые им концы. Пальцы уже не действовали. Кронштадтцев подхватили несколько рук и втащили на палубу МО.
Спасенных немедля спустили в кают-компанию катера, а там боцман и два комендора, надев шерстяные перчатки, смоченные спиртом, принялись растирать их тела.
Так два бойца, избравшие вместо плена море, остались жить.
7 октября. Пока газета печаталась, я лег вздремнуть и… словно провалился в бездну.
Днем меня растормошил печатник:
— Товарищ редактор, вставайте, проспите обед.
После ночной операции в горле саднило, как при ангине, голова была тяжелой. Я не говорил, а хрипел.
— Что слышно о десанте? — спросил я.
— Ничего пока не известно, — ответил Клецко. — В штабе и политотделе все хмурые. Кажется, нет связи. Катер Панцирного ушел в Петергоф.
Обедать мне не хотелось. Я отправился в политотдел. Там действительно у многих было подавленное настроение. Оказывается, с суши ни танкистам, ни пехотинцам не удалось прорвать линию немецкой обороны и соединиться с десантом. Слишком обескровленными оказались наши дивизии, отступавшие по Прибалтике с тяжелыми боями, в них не осталось и трети бойцов. А главное дал себя знать острый недостаток снарядов, бомб и мин. Мы не могли подавить немецкие батареи и танковые заслоны. Моряки, попавшие в гущу хорошо вооруженных вражеских полков, дерутся одни. Каково их положение, никому не известно. Коротковолновые радиостанции молчат. Видимо, повреждены или утоплены при высадке.
