— Представляюсь — подполковник Шамисов! Если помните… До некоторых из нас дошли слухи, что маршала…
— О слухах здесь говорить не будем, — остановил его Прохоров. Но подполковник не сел.
— У меня не все, Я прилетел сюда с Чукотки. Есть товарищи и из других приятных мест. Мы хотели бы, чтобы нас лично приняли маршал Хлебников и генерал Прохоров.
— Ясно, товарищ Шамисов, — кивнул Хлебников.
— Зачем сейчас об этом? — сказал полковник Огульчанский.
— Может, хотите поменяться со мной гарнизоном?
Все засмеялись, полковник Огульчанский ответил с нотками обиды:
— Я всегда служил там, куда меня посылали.
— Товарищи! Товарищи! — постучал вилкой по графину генерал Прохоров.
Маршал Хлебников сидел и спокойно все созерцал. Казалось, он наперед знал, кто и как будет вести себя, понимал — у людей нелегкая жизнь, за многие годы собрались вместе и им надо наговориться. Примет он завтра Шамисова и других, скорее всего поможет им перевестись в лучшие места, но все равно надо будет кому-то служить на Чукотке, в Кушке.
— Посторонись!
Неожиданно в зал вкатилась коляска. В ней сидел радостный человек. Одет он был строго, со вкусом: новый модный костюм, кожаный желтый галстук. Седые волосы гладко причесаны.
— Здравия желаю! Братья родные, гвардейцы-сталинградцы!
Генерал Прохоров растерянно посмотрел на гостя. Маршал торопливо встал, подошел к коляске:
— Располагайтесь вот здесь, поближе к своему бывшему начальству.
— Спасибо. Мне бы где-нибудь поскромнее. Среди ротных и взводных.
— У нас сегодня здесь не Военный совет, а дружеская встреча, — ответил Прохоров. — Извините, но я призабыл вас.
— Неужели не помните, товарищ генерал? Взгляните же на меня! Неужели не помните? Командир батальона автоматчиков гвардии капитан Неладин.
— Я так и подумал! — Прохоров осторожно обнял его, и лицо у генерала покрылось белыми пятнами. — Простите. И за то, что не узнал, и за…
Неладин склонил голову, кто-то поднес ему рюмку с коньяком, и он заплакал.
На лице маршала не шелохнулась ни одна морщинка. Только в глазах отразилось еще большее раздумье. Казалось, у него была какая-то своя тайна, вернее, тревога, которая не покидала его никогда.
Между маршалом и генералом Прохоровым сидела Зина, грустная, почти обиженная. Видимо, ей очень хотелось увидеть себя и своего мужа на голубом экране.
Шорников ждал, когда Неладин посмотрит в его сторону, но Неладин все еще никак не мог сосредоточиться, слушал то генерала Прохорова, то маршала Хлебникова, оборачивался и кивал головой тем, что были поблизости.
На стене вывешивают небольшой экран, будут показаны фронтовые документальные кадры. Когда они снимались, Шорников не знал.
Люстра медленно гасла. Громовой голос разрывал духоту табачного дыма, винных паров и запахи бутербродов: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Танки на всем ходу переваливают через окопы, лезут на колючую проволоку; шипят «катюши», швыряя через лес длиннохвостые мины; автоматчики идут во весь рост по кукурузному полю, видны только одни головы. Не головы, а каски.
В прифронтовом бору стоит командир корпуса, в меховой кожанке. Рядом с ним высокий сутуловатый полковник в очках, с орденом Ленина на кителе.
— Комиссар!
Узнают себя и многие офицеры, бывшие в то время в штабе корпуса. Им повезло: встали рядом с комкором и попали в объектив.
Атака! В пыли и дыму ползут танки, через них бьют «катюши». В ужасе бегут немцы. Плетутся в плен их колонны — офицеры впереди, смотрят нахально, будто вышли на плац помаршировать. Видно, что Сибирь их не страшит: они отвоевались, не предвидят никакой опасности. На целые километры колонны солдат.
— Сволочи! Дайте мне автомат! — закричал кто-то за спиной Шорникова. — Мало я вас, фашистов, на тот свет отправил! Мало!
В полумраке ему ответили:
— Очнись, Шамисов! Война ведь давно кончилась.
— А для меня она не кончилась! И никогда не кончится! И для детей моих, и для внуков!
Шорников знал, что родителей Шамисова каратели расстреляли еще в сорок первом году в Белоруссии.
Позади кто-то запел:
Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра…
Но песню не поддержали, и она погасла. А на экране продолжали греметь и извергать огонь дымящиеся стволы.
— Мне почему-то кажется, что все это было не с нами, — сказал Морозов. — Или мы родились дважды?
— Да, мы только теперь начинаем понимать, какую судьбу уготовила нам история.
— Обидно будет, если мы после этого разъедемся по домам и посчитаем, что нам уже вместе делать нечего.
На полотнище попрыгал и застыл кадр: молодой красивый капитан сидит на бруствере окопа и улыбается. Свертывает папироску. На коленях автомат, за голенищем сапога алюминиевая ложка. На ремне две лимонки — нанизаны прямо на предохранительную скобу.
— Признавайтесь, кто это такой красавчик? — спросил маршал.
— Кажется, это я, — смутившись, ответил Неладин. — На подходе к Одеру было.
Аппарат снова затрещал, пленка побежала. Шорников, пригнувшись, подошел к Неладину — как раз рядом с ним освободился стул. Обнимая Шорникова, Неладин чуть не опрокинул свою коляску.
— Коленька! А я думал, что никого из своей роты так и не увижу! — не выпускал он его руку. — Рассказывай.
— Потом, пусть кино кончится.
— Помоги мне отъехать в сторону.
Шорников откатил его к колонне, где можно было, не мешая никому, поговорить.
— Ну, рассказывай, как живешь?
— Как живу? Скверно! — засмеялся Неладин. — С моим ли характером в этой коляске волочить свое тело! А так — ничего. Потихоньку работаю — кадровиком на заводе. Семьи, правда, не завел: не хочется обузой быть. А в святую любовь не верю! — Он по-прежнему шутил, будто им было, как и в ту пору, по двадцать.
Узнав, что Шорников работает в крупном штабе в Москве, Неладин сказал:
— Значит, я тогда не прав был. Но ты не обижаешься?
— Конечно, нет.
Став начальником штаба, Морозов решил сделать своим помощником Шорникова. Он знал, что командир роты Неладин будет упорствовать, потому сам отправился на передовую. Полз по-пластунски через поле, долго лежал в канаве, когда его заметили и начался обстрел, наконец добрался до траншеи, в которой сидели солдаты. Они ужинали, ели перловую кашу. Предложили майору чай, но налили водки. Поставили перед ним котелок:
— Рубайте!
После ужина Морозов решил посмотреть, где находятся немцы. Шорников подвел его к трофейной подзорной трубе:
— Полюбуйтесь, пока солнце не зашло.
Немцы были совсем рядом. Через подзорную трубу казалось, что до них можно дотянуться рукой. Они тоже ужинали, сидели группками. Возле одной группки овчарка что-то вылизывала из котелка.
— А почему у них собака?
— Видимо, просто приблудилась.
— Очень близко сходятся траншеи.
— Вот и хорошо! Не придется далеко бежать, когда начнется атака.
Прибыл ротный Неладин. Злой. Небрежно доложил начальнику штаба и стал закуривать.
— Послал бы я вас ко всем чертям, если бы не уважал! — сказал он. — Ну, где это видано — снимать офицера с передовой! Оголять оборону!
Из угла траншеи кто-то крикнул:
— Тише вы, товарищи командиры! А то немцы нам порядок наведут.
Неладин стал уговаривать Шорникова:
— Неужели ты правда сможешь покинуть свою родную «третью непромокаемую»? Здесь же ты — командир! У тебя все впереди. А там? Я бы никогда не согласился быть на побегушках. Меня хоть озолоти, я бы строя не покинул! А теперь решай сам.
Неладин почти убедил Шорникова. Но ведь и с Морозовым они уже договорились! Тот тоже уговаривал. Да и самому Шорникову хотелось поработать в штабе. Его давно тянуло туда, только он не сознавался.
— Не обижайся, ротный, хочу попробовать другого хлеба. А штаб батальона — та же передовая. Вместе будем, когда начнется наступление.
— Слишком горьким он будет для тебя, этот новый хлеб. Но я тебя уже больше не держу. Отпускаю, только с условием — помни, из какой ты роты! Третья для тебя всегда родным домом будет. Если не понравится в штабе, возвращайся.
Когда роте Неладина было приказано первой высадиться на западном берегу Одера, в районе Зееловских укреплений, Шорников попросил комбата послать его тоже — представителем от штаба.
— Лишний орден хочешь заработать? — спросил комбат.
— Да.
— Не шути. Боишься за друга? Лихо ему там будет.
Если бы следом за ротой капитана Неладина удалось переправиться другим подразделениям, был бы сейчас Неладин Героем Советского Союза и, может быть, командовал дивизией или корпусом, ждал генеральского звания. Но вот сидит человек в коляске, не сумел, как Мересьев, стать на протезы. Слезы на глазах еще не высохли — больше всех рад этой встрече. И он действительно счастлив: считали погибшим, а живет!
