В зеленке (посадке), хуже, чем в кукурузе, никто не знает что там, но всем страшно (до недавнего вреени торчали носы гаубиц и какой-то дряни). По проселочным ездить нельзя — заминированы. В селе почти пусто. Люди хоть как-то держались (скотина, хозяйство), но после братской помощи, которая, посетив село, сожрала хозяйство, основная масса селян приняла решение, валить, куда глаза глядят, пока братская помощь не сожрала и их.
В село везу набор SOS: соль, спички, свечки, цитрамон, анальгин, карамельки дедам, и... информацию (со свежей прессой совсем фсе!) выхожу из ситуации распечаткой из интернета.
Сидят все на своем месте, под яблонями, сурьезные, в домино играют. Разговоры обычные, сельские: почему Яценюк решил из премьеров уйти, какие санкции будут в отношении России, кого сажать за такой бардак нужно, кого, расстреливать, будет ли пенсия в следующем месяце.
Самая больная тема-шахты. Свет на шахтах вырубили по причине прострела шахтного кабеля кобелями из ЛНР. Шахты тонут. Пенсия — это бывшие шахтеры с 40,и более, -летним стажем. У нас в шахте работают до “сдоху”. И не потому, что не хватает на жизнь, а потому, что многие , как говорится “прикипели”, живут шахтой. И гибель шахт воспринимается, как личная трагедия, как гибель родного.
Успокаиваю, как могу. А что я им скажу, все знают и за “помощь” Ахметова, и то, что на шахтах остались, только преданные работе и бесшабашные шахтеры, которые ходят на работу под обстрелами, сидят в шахте по 2-3 смены, берут с собой пересменку (вторую пару одежды), если будут бомбить, чтобы еще на смену остаться.
Приток воды в шахту несколько тысяч кубов в сутки. Просто здесь, для многих “шахта-это, как жена, один раз женился всю жизнь-тяни” (шахтерская пословица). Но речь не об этом. Раз приехал в село, надо заниматься делом. Разговоры, разговорами, а ими сыт не будешь. Травы накосить надо, забор поправить (хоть простреленный, а жалко), ветки с крыши убрать (блин, пол ореха снесло)...
Тут еще денек тихий выдался, так как степные братья, еще утром отгигикали в направлении соседнего города (надеюсь, у них там кладбище). Но все равно, организм, уже нервно относится ко всем звукам приграничья, и, воспитанный громкоголосьем перебабаха, ведет себя, как заяц в поле, уши, работают лучше любого локатора, любой шорох/бах, уводит организм в безопасное место, прыжком в кусты, мордой в землю. У меня уже ребенок беспокоится, не отрастут ли у нее уши до ослиного размера по причине постоянного прислушивания в звукам. Оглядываюсь, дожевываю валидол, делюсь страхами и впечатлениями. Еще ж и назад ехать. Деды оживились (особенно после карамелек) и карты АТО, распечатанной из Интернета.
- А ты сюда їхала как? Мостом?
- Ну да, а как еще, я по полю боюсь (дорога по полю короче), я и по мосту боюсь, но по полю еще больше боюсь.
- Та не бойся, їзжай. Мы його розминировалы (поле). Правда не все, кусок, як раз на дорози, так шо їхай. Наши уже їздять.
Ступор. Как пожилые люди могли разминировать дорогу? — даже боюсь спрашивать. Но любопытство берет верх.
- Та мы їхние метки, вывчилы, шо они ставлять для себя, мовляв “заминировано”, «не заминировано”, “туда езжай, “сюда не езжай”. Они ж тут, зараза, месяц товклысь. Шоб їм... Усе вытолкли, падлы. Та як ци поїхали, а потим другие їхние приїхалы, мы митки поменяли на двух полях. Ото воно само й розминирувалось. Правда только на повороте, но проїхать уже можно...
...Домой мы все же поехали мостом. Я — трус редкий. Один вид, сгоревшей техники, приводит меня к остаканиванию корвалолом, и желанию грохнутся в обморок, а тут 4 машины, покореженных и сгоревших. Проехать между ними, я не смогла. Бррррр!
Звездочки и камни
Сейчас появилось очень много времени думать, копаться в себе, в чувствах, в отношениях, в истории, в прошлом, в городе, даже в людях, знакомых и не знакомых. Чувствую себя, то патологоанатомом погибших душ, то археологом, раскапывающим духовные руины своего города. Сколько находишь всего, сколько разгребаешь. Когда находись звездочку, искрящийся бриллиантик родной души, радуешься, до истерики, лелеешь ее, любишь, прижимаешься к ней, боишься потерять; когда в руки попадаются, закаменевшие от злобы и ненависти души, просто рассматриваешь их и откладываешь в сторону, на них не хочется тратить время, от них несет смертельной глупостью, но боишься, что это заразно.
В городе камней больше. Думаю, что делать с ними: пока они мешаются под ногами, шипят каменной ненавистью, даже пытаются завалить тебя каменной тупостью. Радует, что собираясь в критическую массу, они больше давят себя в очередях, панике, истерике, страхе, ненависти. Звездочки, в условиях ватно-оккупационного режима, ведут себя сдержанно, перемигиваются душами и взглядами, в толпе их можно узнать по ехидно-сдержанной улыбке, когда они слушают очередной ватно-информационный обморок и светящимся глазам. А еще, звездочки, всегда в “добром гуморе”, и его проблески, как лучи самого современного лазерно-кодово-информационного оружия, превращают каменных мосх в пыль.
Рынок. Очередь за картошкой и овощами. Примечательно,но овощей много, торговых точек тоже, как бы дефицита не наблюдается, но, ватно-информационная истерия, с появившегося в городе хлеба, переместилась на картошку (видно продавцам нужно быстрее продать товар).
Все, — вещает оплывшая трехподбородочная глыба, — укры запретили в наш город поставлять картофель, нас ждет голод, специально выставленные блок-посты Нацгвардии, перехватили весь картофель, направляющийся к нам, у меня сестра в исполкоме, она знает.
Очередь задавливает мозг информационной инфекцией: фосфорные бомбы убили картофель во всех селах; уже 3 раза самолет скидывал фосфорные бомбы, ящики, парашюты — это все, для уничтожения картофеля и еды в городе...
Все ругаются, орут, толкают друг друга.
Торговля идет бойко, тянут сетками, машинами. Картофель молодой, к долгому хранению не пригоден, но это не важно. Ажиотаж, паника, подогреваемая ватнознайками, делает свое дело.
И вдруг в разговор вклинивается молодой папа, стоящий в очереди с двумя скачущими вокруг него погодками лет пяти-шести. Так как дети норовят все потрогать, прыгнуть, спросить, посмотреть со скоростью движения одинскоксекунда, то папа, со спокойным выражением лица, напоминает жонглера, периодически меняющего заплетающиеся руки, и ловящего, мечущееся жизнелюбие:
- Ой, девушка, а картофель у вас от куда?
- Сумщина!
- Та вы шо!!!! Там же бандеровецы! Ой, нет, я наверное, брать не буду, мало ли чем его накололи! А вы над ним “слава Украине” произносили, он не шевелится при этом, гимн петь не начинает? Шо то я переживаю.время сейчас такое, что ой-ой-ой, — грустно опускает голову.
Очередь затихла, ушла в глубокомыслие, вернее омосховение информации.
Огонька подбавила женщина моих лет:
- А кто уже здесь картошку покупал? Ел? С ним ничего не случилось? Мало ли, фосфорные бомбы, блок-посты, апельсинами , помню, наколотыми, много в городе потравилось. Я в больнице работаю, знаю!
Продавец побледнела, попыталась вступиться за картошку, мол, да, сумская, но разваристая, и не бандеровец, точно, проверяли. Но был поздно.
- Ты шо ж это людей травишь, а, може сама из этих, — взнегодовала трехподбородочная.
Очередь резко рассосалась, плюнув на картошку, скаканула по другим точкам. Ничего не подозревающие продавцы, везде улыбаясь, нахваливали нашу украинскую, не польскую, и не завозную, разваристую, крахмалистую, картошечку.
В очереди осталось из 50-ти, человек 15. Включая, заводил информационного вброса, подмигивающих и подхихикивающих друг другу.
- Я так вчера колбасу покупал и молоко, — смеется папаша, — задолбали эти паникеры, берут, гребут, а потом выбрасывают. Их надо, их же оружием бить, — смеется, — так, нам еще конфет надо купить, чтобы придумать, а?
Из очереди понеслись предложения: “кодированные рошеновские”, “житомирские-шоколадные бомбы”, придумали даже “киевский наколотый торт”...Гогот от нашей, быстро двигающей очереди, вызывал недоумение у проходящих мимо.
Картошка, класс! Сумщина, я тебя люблю!
Жить в войне
Заметила, что в эти военные дни, я все чаще вспоминаю своих бабушку и дедушку, которые прошли голод, войну, предательство, полицаев, плен, сбор колосков,но выжили и построили дом, радовались жизни, родили детей.
Я живу в доме, построенном моим дедом. Да, мы тут все осовременили, отстроили, достроили, но, дедушкины и бабушкины руки, стены, земля, иконы, рушники, память, как оберег, греет, учит, дает силы. Я уверена, то, что сейчас проснулось во мне, и выплескивается наружу, это их любовь. Они очень любили свою землю, хотя и приехали на Донбасс из Полтавщины. Они очень любили друг друга. Их нежность и трепетность, забота и свет живут, я уверена, и во мне. Увидеть такую любовь — чудо, а пережить ее — счастье.
