— Мы и есть уличные мальчишки, — бесстыдно усмехается Порта. — Борнхольмерштрассе, Моабит.
— Хейн Хойерштрассе, Санкт-Паули, — нагло произносит вслед за ним Малыш.
— Скажите, пожалуйста, святой отец, — улыбается Порта, сведя каблуки, словно в стойке «смирно», но продолжая сидеть. — Бывали вы когда-нибудь в «Хитрой собаке» на Жандарменмаркт? Лучшие красотки во всем Берлине.
— Наглец, — с отвращением плюет священник и отходит к другим наблюдателям, стоящим возле домика.
— А новая жена командира полка ничего, — говорит Порта, облизываясь.
— Странная какая-то, — задумчиво говорит Грегор. — У нее в глазах светится желание, и она вечно демонстрирует свои прелести.
— Она военная вдова, — заявляет Барселона.
— Она состоит в браке с командиром полка, — недоуменно смотрит на него Старик, — и он был жив утром, когда мы уезжали.
— И все равно она вдова капитан-лейтенанта, который лежит на дне Атлантики со своей подводной лодкой 7-Б, — просвещает их Барселона.
— Может быть, она интересуется наукой и изучает мужские достоинства в разных родах войск, — громко смеется Порта. — Сперва флот, потом армия, а когда наги оберcт отправится в Вальхаллу, перейдет в люфтваффе или в СС.
— Все равно она привлекательная, — говорит Грегор, блестя глазами. — Длинноногая, круглозадая, с высоким бюстом. Упрашивать меня ей бы не пришлось. Я бы вошел в нее, как нож в масло!
— Боюсь, ты был бы разочарован, — говорит Порта с видом знатока. — От нее за километр разит партией и BDM[67]. Я не удивлюсь, если у нее в этом самом месте свастика, вращающаяся не в ту сторону, и туда есть вход только членам партии!
— Девицы из BDM не самые худшие, — возражает ему Грегор. — Их обучают в брачных школах, чтобы они могли ублажить счастливого мужа-воина, когда он возвращается с войны с рваным фашистским знаменем и обмороженным членом!
— Брачные школы? — удивленно спрашивает Старик. — Они в самом деле существуют? Я думал, это шутка.
— Господи, приятель! — негодующе восклицает Грегор. — Этих девок из BDM обучают всем постельным трюкам, и они ни с кем не сойдутся без хорошей предварительной подготовки. Например, они вставляют в задницу кусок мела и учатся им писать под диктовку: «Ein Reich! Ein Volk! Ein Führer!»[68]. От этого упражнения они становятся такими гибкими, что могут заставить девяностолетнего члена партии вспомнить, что у него кое-что есть между скрипучими старыми ногами.
— Я как-то знал одну графиню, до того воспитанную, что она могла пойти с тобой только в том случае, если укусишь ее за ягодицу и наполнишь это самое место шампанским, — спокойно, уверенно говорит вестфалец.
— Такие заходят и в кафе «Кеезе», — говорит с важным видом Малыш. — Я однажды встретил там настоящую герцогиню из рода Гогенцоллернов. Она приходила на Реепербан инкогнито, называла себя Иной фон Вайнберг. На уме у нее была опера. Как только мужчина входил в нее, она начинала петь что-нибудь из Вагнера. Все в доме знали, когда она трахается.
— Существуют гораздо более экзотичные способы, чем укусы в задницу и пение Вагнера, — похотливо усмехается Порта. — Мы, когда освободили Париж, встретили возле кафе де ла Пэ двух девиц собравшихся потрахаться с оккупантами. У одной была вставлена в задницу пробка от шампанского с прикрепленной скрипичной струной. Когда девица начинала тяжело дышать, нужно было медленно вытаскивать пробку. Вы представить себе не можете, как тренькала и бренчала при этом струна. Издавала не более, не менее, как «Марсельезу» во всю громкость.
— Наверно, ничего более сложного не может быть, — говорит Старик, раскуривая трубку с серебряной крышечкой.
— Я слышал, — продолжает Порта, — что получается еще лучше, если в пробке гвоздь. Квадратного сечения, с зазубринами, но, само собой, это могут делать только те девицы, у которых нет геморроя.
— Задницу можно использовать много для чего, — блаженно улыбается Малыш. — Давид, еврей-меховщик с Хейн Хойерштрассе, мог играть задницей на жестяной дудке начало «Deutschland, Deutschland tiber alles»[69]. Только ему нужно было сперва наесться горохового супа.
— Задницей? — недоверчиво спрашивает Хайде.
— Ну да, — гордо отвечает Малыш. — Этот еврейчик Давид мог полагаться на нее во всех случаях. Как-то он едва не свел с ума полицейских, расхаживая с полицейским свистком в заднице. Они арестовали на Реепербане всех чревовещателей, решив, что это они издают трели свистков. Как-то мы отправились на выставку картин и шли по узкому коридору, Давид так громко пукнул, что со всех картин осыпалась краска, и они превратились в ценные функционалистские произведения искусства!
— Моя жена жутко опростоволосилась, — говорит, доставая письмо, вестфалец. — Забеременела — и не знает, от кого.
— Должна знать, черт возьми, — говорит с отвращением Хайде. — Все немецкие женщины знают, кто отец их детей.
— Ну да, как же! — раздраженно отвечает вестфалец. — Попробуй подставить задницу под циркулярную пилу, а потом указать, какой зубец коснулся ее первым.
— Твоя жена такая? — презрительно фыркает Хайде.
— Конечно, — гордо отвечает вестфалец. — Думаешь, я женился бы на домоседке, которая может получать удовлетворение только с метловищем?
— Скоро опять Рождество, — задумчиво говорит Старик и снова разжигает трубку. Она то и дело у него гаснет. — Кажется, уже больше века я не проводил Рождества дома с Лизелотте и мальчиками.
— Может, у нас будет такое же бурное Рождество, как в прошлом году, — с надеждой говорит Порта. — Кто-нибудь непременно устроит какое-то бесчинство.
— Да, на Рождество всегда что-то случается, — весело смеется Грегор. — Никогда не забуду одно, когда еще возил генерала. Само собой, я не проводил праздник с ним. Меня отправили в унтер-офицерскую столовую. Там отнюдь не было скучно. Когда мы ели мясное блюдо, фельдфебель Берг, старший писарь дивизии, вытащил свой «парабеллум» и приставил дуло к переносице, дабы все видели, что он собирается покончить с собой. Мы, сидевшие поблизости, видели, что он вынул обойму. Этот старший писарь был большим шутником.
— Прощайте, товарищи, — крикнул он и выжал из глаз две пьяные слезы. — Передайте привет фюреру!
Это были его последние слова. Потом мы услышали выстрел, половина его черепа слетела и, похожая на старую карнавальную маску, шлепнулась на колени нашему главному механику. Фельдфебель Берг был известен своей небрежностью. Обойму он вынул, но забыл, что в патроннике есть патрон, и для него это очень плохо кончилось. Вылетевшая гильза упала в мой пудинг. Никогда не забуду глупого выражения на его лице перед тем, как он сполз под стол.
— На Новый год обычно тоже кое-кто гибнет, — вмешивается в разговор Малыш. — В прошлом году я был в Бамберге. Какую мы устроили встречу Нового года! У нас был парень, тупой, как коровья лепешка, и его поставили охранять склад с взрывчаткой. Роясь гам, он стащил несколько сигнальных бомб, с виду очень похожих на бразильские сигары. Зажигаются они так же, спичкой или раскаленным угольком. Первую бомбу он бросил в окно перед самым ужином. Зажигаться она никак не хотела, поэтому фельдфебель, начальник столовой, дал ему сигару. Парень закурил ее, а потом запалил другую бомбу. Вскоре он перепугался и принялся выбрасывать бомбы в окно ради спасения жизни. Потом дело обернулось скверно, потому что он был уже пьян. Сигару выбросил в окно, а в рот сунул бомбу. Вся столовая была в крови и ошметках мяса. Этот дурачок постоял немного, покачиваясь, без головы. Потом кто-то крикнул: «С Новым годом!», и он шлепнулся на пол.
— Выкурил, значит, последнюю сигару, — сухо замечает Порта и наливает себе еще одну большую порцию шнапса.
И выпив, начинает горланить:
Liebe Leute, wollt' Ihr wissen,
Was einem Fahnrich einst geburte,
Ja, fur die Nacht ein schones Madel
Oder ftinf und zwanzig Flaschen Bier…[70]
Стоящие возле домика наблюдатели вытягивают шеи, будто куры, завидевшие ястреба.
Священник направляется к нам, однако на полпути отказывается от своего намерения и возвращается обратно.
Уже почти совсем стемнело, когда по склону спускается «кюбель», а за ним — грузовик и закрытый транспортер для перевозки личного состава.
Колонну замыкают трое полицейских вермахта на мотоцикле с коляской.
— Явились, — говорит Порта и вытягивает шею, будто гусь, увидевший идущую его кормить дочку крестьянина.
— Пропади они пропадом, — злобно бормочет Старик, поправляя снаряжение. — Вставайте. Надеть каски! Разобрать из пирамиды винтовки! Строиться по три! Этот треклятый майор может заставить нас маршировать до самого Морелленшлюхта. Черт возьми. Малыш, посмотри на себя!
— Посмотреть? — удивленно переспрашивает Малыш, сдвинувший каску на затылок. — Знаю, что я не красавец, но я всегда был таким!
