Блюхер никак не ожидал, что его наградят аплодисментами. Значит, дошло! На смену вышел старый казак, откашлялся, подобрал левой рукой упавший чуб и посмотрел на Блюхера:
— Извиняйте, унтер, как вас звать?
— Василий Константинович.
— Так вот слухай, Василий Константинович, слово старого казака Шарапова. Я учености не имею, расписываюсь крестом. Но умом бог не обидел. То, что ты гуторил, — истинная правда. Есть промеж нас такие, что хотят домой до бабы. Я хоть и старый, а все же и меня тянет…
— Загорелась кровь, — крикнули с места.
— Правильно, казаки! Загорелась кровь, но не до бабы, а до Дутова. Били нас пряжками и без провинности по морде, по спине, по ж… Молокосос есаул кровь из меня пил… Не скажу за весь шестой полк, но за себя ручаюсь. Я с Дутовым не пойду. Моя стежка — с тобой, Василий Константинович.
Блюхер решил поблагодарить казака за выступление, чувствуя, что за ним должны потянуться молодые. Он поднялся с места, подошел к Шарапову и громко сказал:
— Дозволь мне, рабочему человеку, обнять тебя, папаша!
И на виду у всех казак с Блюхером расцеловались.
За исключением трех эскадронов, оба полка перешли на сторону красных, дав клятву биться до полной победы.
Из Питера приехал новый правительственный комиссар Оренбургского края Кобозев и рассказал Ревкому, что Совнарком, заслушав доклад о положении в крае, принял предложение Ленина послать в Челябинск экспедиционный отряд балтийских моряков под командованием мичмана Павлова.
— Ну как, главком, — обратился Елькин к Блюхеру, — веселее стало?
— Послушай, Салка, — ответил Блюхер, по-дружески обращаясь к Елькину, — для тебя есть интересная работа. Поезжай в Тугайкул к шахтерам и сколоти там хороший отряд.
Елькин буквально зажегся этой мыслью. В тот же день он выехал верхом на лошади, подаренной ему Блюхером.
Много лет назад в Тугайкуле жили скотоводы-казахи, а казаки кто обманом, кто хитростью, а кто и силой поотнимали у них землю, и скотоводам оставалось только покинуть свой край. Пришел однажды в эти места геолог Редикорцев и вблизи Тугайкула, на берегу реки Миасс, обнаружил уголь. В ту пору строили великую сибирскую железную дорогу и повсюду искали уголь для паровых машин. В 1907 году в Тугайкуле появился богач Ашанин и заложил первую шахту, а за Ашаниным и другие промышленники. Потянулся на копи лапотошный народ шахтерского счастья искать, многих нужда гнала. Селились в землянках, бараках, не отличавшихся от собачьих конур, спали вповалку, измученные тяжким трудом. В глазах всегда темно — день под землей, а вечером в бараке и лучины не сыскать. На шахте смрад от мазутных коптилок, сырость под ногами, в штреке двоим не разойтись, выпрямиться нельзя. Ползет человек на четвереньках, тащит санки с углем, встречные бранятся, ругаются.
Каторга! Опытный шахтер больше двадцати пяти копеек за день не зарабатывал, а женщина или подросток — от трех до двенадцати копеек. Ашанин на шахте свою лавку держал и вместо денег талоны выдавал, по которым можно было получать хлеб, крупу и сахар. Как получка — денег в конторе не дают, говорят — долг накопился в лавке.
Копи разрослись. Тугайкул стали называть Копями, а после революции — Копейском.
Вот сюда, в край тяжелой шахтерской судьбы, и приехал Елькин. Зашел после работы к шахтеру Лысикову, познакомился и спрашивает:
— Как жизнь, Михей Севастьянович?
Лысиков улыбнулся и ответил:
— Извини, что не могу принять как полагается. Сам видишь, как живу. У нас шахтер должен всегда маяться в хозяйском бараке или на квартире у казака, а заиметь собственную мазанку никак не выходит. Нашелся два года назад такой смельчак Дюльзин, думал перехитрить Ашанина. Забил он колья, оплел их хворостом и стал верх горбылями покрывать. На ту пору случилось управляющему со стражником проезжать мимо. Увидел это строительство, подскочил и залаял бешеной собакой: «Ты что, сукин сын, задумал?» — «С семьей тесно в бараке, господин управляющий, — отвечает Дюльзин, — да и клопы одолели». Тут управляющий огрел его тростью, а стражник подошел и еще помог. Шахтер еле жив остался, а мазанку разобрали. — Лысиков тяжело вздохнул. — Вот так и живем. А ты зачем пожаловал?
— Хочу сформировать отряд — и на Дутова.
— Хорошее дело задумал. У нас тут геройский народ. Вот Михаила Меховов вернулся с фронта полным георгиевским кавалером, он тебе крепко может подсобить, опять же Иван Стряпухин, Яков Бойко, Григорий Сутягин. В общем, ребят много, все смелые.
Елькин возвратился в Челябинск с отрядом в девятьсот человек. Вместе с отрядом пошел и Михей Лысиков.
— Гляди за детьми, — наказал он, прощаясь с женой. — Может, стрену управляющего, так шкуру с него сниму за Дюльзина и за всех шахтеров.
Популярность Блюхера росла. Не один казачий разъезд ему удалось разогнать и пленить, теперь дутовцы опасались близко приближаться к Челябинску и к железной дороге. Помимо самарского, челябинского и копейского отрядов, двух троицких казачьих полков, явились небольшие отряды из Златоуста, Миасса, Сима, Миньяра и латыши, эвакуированные из Риги и Либавы во время империалистической войны. Формирование шло по такому принципу: в составе отряда несколько дружин; конники сведены в сотни и полусотни. Одно только плохо — на людях старые шинели, ветхие пальто, а снега выпало по пояс. Шел последний месяц семнадцатого года.
Василий стоял у окна в Ревкоме и смотрел на улицу. Высоко в небе светила луна, освещая только половину улицы, а по другую лежала темная тень от домов. Зазвенели бубенцы, у подъезда остановились крошечные санки. «Наверное, Галактионов», — подумал он, зная, что председатель Ревкома не ездит верхом.
Так и есть. Галактионов прошел в свой кабинет, позвал Блюхера и озабоченно сказал:
— Дай-ка команду всем членам Ревкома собраться на срочное заседание.
Когда собрались, Галактионов коротко сообщил:
— Меня отзывают в Екатеринбург возглавить Бюро Уральского краевого партийного комитета. Надо избрать нового председателя Ревкома.
— Блюхера, — порывисто предложил Елькин. — Расписывать его не надо, все теперь знают, что он за человек.
И Василия Блюхера единогласно избрали председателем Ревкома.
Негреющее, но ослепительное солнце поднялось над Челябинском, брызнуло лучами на снег, засверкавший зеркальной чешуей. Паровоз, изрыгая из трубы черные клубы дыма, остановился у станции. На глазах у изумленных пассажиров из вагонов высыпали моряки. Для Челябинска — зрелище необычное.
Из Петрограда прибыл Северный летучий отряд мичмана Павлова.
Народ смотрел на крепких, рослых балтийцев в черных шинелях и бескозырках с золотыми надписями на ленточках: «Андрей Первозванный» и «Петропавловск».
За спиной у моряков карабины, у некоторых болтаются до колен маузеры в деревянных кобурах.
— Стройся! — раздалась команда.
Поеживаясь от холода, моряки пошли нестроевым шагом по улице, ведущей от вокзала к городу. Павлов шел со стороны рядом с Васенко.
Моряк-гармонист, растянув мехи, весело заиграл. В морозном воздухе раздался задорный голос, запел на популярный в то время мотив:
Пойдем на Дутова, братишки,
Не миновать ему беды.
Ему мы вывернем все кишки —
и весь отряд гаркнул:
Васенко усмехнулся в усы и повернул лицо к Павлову:
— Озорные!
— Зато ни один живьем не сдастся, — сказал Павлов в их защиту.
Гармонист затянул второй куплет:
Мы наведем порядок полный,
И морякам врать нет нужды,
Буржуев всех утопим в волнах —
и отряд снова подхватил:
За отрядом бежали мальчишки, шли взрослые, понимая, что приезд матросов связан с предстоящими боями против дутовцев, и думали: «Что же будет?»
Разместив отряд и отдав распоряжения, Павлов поспешил в Ревком. Мичман выглядел молодо, в лице задор, решительность. От Блюхера не ускользнула его готовность к бою, и он сразу предупредил Павлова, что отдыхать матросам не придется.
— Ну что же, как говорится, с корабля на бал. Нам это с руки, — без рисовки сказал Павлов и, прищурив глаза, будто вспоминал что-то, спросил: — Вам в Петербурге приходилось бывать, товарищ председатель?
— Приходилось, — осклабился Блюхер. — Именно в Петербурге. А матросов не знаю, они завсегда в Кронштадте, а я на Боровой улице у купца Воронина драп продавал.
По лицу мичмана пробежала кислая улыбочка, и это тоже не ускользнуло от внимательных глаз Блюхера.
— Значит, переменили профессию? — кольнул Павлов.
— Переменил. — Блюхер, поднявшись из-за стола, зашагал по кабинету. — А вы давно мичманом?
