Разместив отряд и отдав распоряжения, Павлов поспешил в Ревком. Мичман выглядел молодо, в лице задор, решительность. От Блюхера не ускользнула его готовность к бою, и он сразу предупредил Павлова, что отдыхать матросам не придется.
— Ну что же, как говорится, с корабля на бал. Нам это с руки, — без рисовки сказал Павлов и, прищурив глаза, будто вспоминал что-то, спросил: — Вам в Петербурге приходилось бывать, товарищ председатель?
— Приходилось, — осклабился Блюхер. — Именно в Петербурге. А матросов не знаю, они завсегда в Кронштадте, а я на Боровой улице у купца Воронина драп продавал.
По лицу мичмана пробежала кислая улыбочка, и это тоже не ускользнуло от внимательных глаз Блюхера.
— Значит, переменили профессию? — кольнул Павлов.
— Переменил. — Блюхер, поднявшись из-за стола, зашагал по кабинету. — А вы давно мичманом?
— Я, видите ли, прапорщик. Меня Дыбенко произвел в мичманы.
— За буйные успехи, — пошутил Васенко.
Все засмеялись.
— Я вот сразу узнал, что вы прапорщик, — уверенно произнес Блюхер.
— Это почему же? — Павлов смутился.
— Фронтовой унтер даже ночью распознает офицера.
— Значит, вы тоже военный человек, товарищ председатель?
— Дело не в этом, мичман. Вот, к примеру, у нас тут есть товарищ Елькин. Он до революции знал только тюремщиков, а теперь бьет дутовцев в хвост и в гриву. Как видите, дело в убеждениях.
— Согласен с вами, — как бы извиняющимся тоном ответил мичман.
— Вот мы и познакомились! А теперь начнем деловой разговор.
Через три дня балтийский отряд выступил на Троицк, вокруг которого снова появились многочисленные дутовские разъезды. Прощаясь с Павловым, Блюхер предупредил:
— Казака не просто взять. Он на коне, а матрос на земле. Поэтому действуйте больше хитростью, устраивайте засады, ройте волчьи ямы.
— Понятно, Василий Константинович.
Весь день Блюхер мотался то по городу, то за городом, проверяя боеспособность прибывающих отрядов. Спал он теперь где попало. И вдруг телеграмма из Самары: отряду возвратиться обратно. На заседании Ревкома выступил Колющенко. На этот раз он говорил без прибауток и даже раздраженно:
— Дутовцы повсюду в Оренбургской губернии. Сегодня они в самом Оренбурге, а завтра, глядишь, захватят Верхне-Уральск или Троицк. Может, в Самаре заявился другой атаман, — этой сволочи хватает в России, — может, в Самаре нет войск и нужда в отряде большая, но против отъезда Блюхера я категорически возражаю. Он не только командует всеми отрядами, но и председатель Ревкома, а мы не собираемся его освобождать.
Колющенко окинул взглядом всех с надеждой, что его поддержат.
— Я согласен с Дмитрием Васильевичем, — простуженным голосом прохрипел большеголовый, с глубокими залысинами и темно-русой бородкой Васенко.
— И я! — покачал головой Тряскин и тут же предложил: — Давайте проголосуем.
Блюхер смущенно молчал. Он не ожидал, что его так оценят, и уверял себя, что незаслуженно перехвалили. Впрочем, уезжать ему так же не хотелось, как и управлять в Ревкоме. Куда важнее поехать по станицам и поднять казачество против Дутова.
— Что скажешь, Блюхер? — спросил Васенко.
— Я думаю, что отряду надо безоговорочно отправиться в Самару, а заодно и я поеду. Поговорю с Куйбышевым, объясню положение.
— Не вернешься ведь?
Блюхер пожал плечами:
— Как прикажут.
— А мы тебе приказываем остаться. Я настаиваю на том, чтобы проголосовать предложение Тряскина.
Отряд уехал, а вдогонку Ревком послал телеграмму Куйбышеву, требуя возвращения Блюхера. Прошла неделя, и в субботу, когда звонарь по старому обычаю ударил в церковный колокол к вечерне, в Ревком вошли Блюхер и Кошкин. Сидевший за столом Васенко бросился навстречу.
— Неужто из церкви? — рассмеялся он. — Добились мы своего, садись за стол и управляй!
В полночь Кошкин принес откуда-то ворсистое одеяло, подушку и положил на неуютный диван, обитый облезлым плюшем.
— Вам пора отдохнуть.
Где спал Кошкин, Василий не знал, но если он ночью кликнул бы его — тот вырос бы из-под земли.
Сняв с себя портупею с револьвером, саблю и кожаную тужурку, Василий разулся и лег на диван. Сон сразу сковал глаза, но приснилось ему такое, что размахнулся рукой, ударил о кресло и проснулся. Смотрит: стоит Кошкин с всклокоченными волосами, босой, без ремня.
— Ты чего?
— Да я только зашел, а вы стонете и выражаетесь. Тут к вам товарищ пришел, говорит, бывший председатель Совета.
— Кто такой? — с трудом приходя в себя, спросил Блюхер. — Пусть заходит.
Кошкин вернулся с незнакомым человеком. Тот был одет в солдатскую шинель и треух, лицо обросло щетиной, на губах запекшаяся кровь. Глаза воспалены, словно их терли целый день. На лбу синел свежий шрам.
— Чего тебе, голубчик? — Василий спустил ноги с дивана на холодный пол, растер лицо.
— Вы Блюхер? — Голос у незнакомца дрожал.
— Да, я!
— Вы меня… не знае… те. Я — Цвил… линг… Правительственный комиссар в Оренн… бурге… Бежж-жал…
— Да вы садитесь! — и поспешно убрал с кресла револьвер и кожаную тужурку. — Садитесь, пожалуйста! А ты, Кошкин, разыщи Васенко. Быстро, одна нога здесь, другая — там.
Васенко прибежал и с трудом узнал Цвиллинга.
— Не чаял тебя увидеть в живых, — признался он. — Крепко, видать, мордовали. Как же ты бежал?
— Завтра расскажу, а сейчас спать…
Язык у него стал заплетаться, и голова тяжело упала на грудь.
Василий поспешно подскочил к Цвиллингу и, подняв его, бережно уложил на диван, укрыл одеялом, а сам обулся и сел в кресло.
Утром пришло донесение, что дутовцы захватили Троицк. Телефонная и телеграфная связь прервалась.
Блюхера занимал один вопрос: неужели казаки, находившиеся в городе, не оказали сопротивления? А старик Шарапов, который говорил про новую стежку? Если это так, то рассчитывать на них нельзя. Но и без конницы не обойтись. Он мучительно долго размышлял, пытаясь найти одно, но правильное решение. Он давно обзавелся картой губернии, предусмотрительно захватив ее в доме Гладких во время обыска, и внимательно изучал. От Челябинска уходила железная дорога на Чебаркуль — Миасс — Златоуст — Бердяуш и дальше на запад, в Россию, где уже рождались полки и дивизии Красной Армии. К югу тянулась железная дорога на Троицк, а дальше на Карталы и Оренбург. На север шла дорога к Екатеринбургу, а на восток — к Кургану и Омску. Челябинск являлся как бы стратегическим центром Урала, который надо было защищать всеми силами. «Черт побери, — сердился он на себя, — как понять на карте, где лес да степи, где болота и горы?»
— Кошкин! — нерешительно позвал Блюхер, и порученец тотчас очутился перед ним. — Седлай коней, поедем в Троицк!
— Есть седлать, ехать к Дутову в гости! — весело выпалил никогда не унывавший Кошкин и стремительно вылетел из кабинета.
Василий, сев на рыжего коня, подседланного новым казацким седлом и дорогим нагрудником, дал ему шпоры. Кошкин не отставал. За Ключами лошади припотели, пришлось перейти на шаг. Василий поглаживал потемневшую от пота шею рыжака, всматриваясь порой в бинокль. Даль мгновенно приближалась к самым глазам, но на дороге ни бойца, ни казака. У Кичигинской станицы Кошкин заметил матросов.
— Братишки впереди! — весело сообщил он. — Я их без окуляров вижу.
В станице шум. Многие собираются выезжать, тащат на телеги сундуки, одеяла, мешки с хлебом, подушки. Матросы уговаривают их, но казаки отмахиваются.
— Где тебе, бесшапочный, знать дутовцев? — шамкая беззубым ртом, шипел дряхлый казак на матроса. — Откель ты взялся, чтоб меня уговаривать? — И, повернувшись к худощавой девке, сказал: — Тащи, Дунька, иконы!
Блюхер разыскал Павлова, и тот нерешительно, словно тая правду, рассказал:
— Неожиданно на рассвете дутовский разъезд подъехал к станице и зарубил казака. А у того казака сын в красном отряде. Я решил реагировать на это злодейство и выслал двадцать пять матросов. Прячась за домами, братишки уложили троих дутовцев, остальные бежали. Население боится, что головорезы возвратятся, потому и эвакуируется.
— Вы нарушили мой приказ. — Голос Блюхера был жестким, но не грубым. — Вашей задачей было идти на Троицк и выбить из города противника.
— Как видите, в пути произошли непредвиденные обстоятельства, — возразил Павлов, пытаясь оправдаться.
— Мичман! Извольте выполнять мой приказ! Я еду вперед, а вашему отряду двигаться за мной.
Павлов, сдерживая недовольство, круто повернулся и ушел. Когда Блюхер остался один, он мысленно вернулся к разговору с мичманом. «Кто из нас прав? — подумал он. — На его месте я поступил бы так же. Зачем же было так строго говорить с ним? Не возомнил ли я себя генералом?» Ему захотелось снова встретиться с Павловым и объяснить, что не надо обижаться: время суровое, некогда думать о такте, но неожиданно подъехал Кошкин, и его вмешательство снова изменило мнение Блюхера о поступке Павлова.
