Али прикрыл глаза. Но до него донесся шепот:
— Не знаю, как будем прятать его. Язык знает очень плохо. Говорит, помнит, из какой части. Но я не представляю себе, как он будет искать ее.
— Ничего, — спокойно произнесла Надя. — Пока будем прятать. Наши ушли далеко. Надо быть очень осторожными. Фрицы рыщут повсюду. По любому поводу вешают людей, жгут дома.
— Что и говорить, — прошептала хозяйка.
— На каждом шагу издеваются над человеком, — продолжала Надя. — Наводят на тебя автомат, словно вот-вот пустят в лоб очередь. Они хотят заставить нас, русских, стать на колени. Ведь говорят, что у них нет числа пушкам, танкам, солдатам.
Али открыл глаза. Ему, много повидавшему человеку, трудно было промолчать.
— Голова закружится! — вставил боец. — Техника у него сильная. Но солдат у него смелый только за железной крепостью.
— Да, слышали мы. — Хозяйка присела за стол. — А паши, оказывается, не придали значения силе железа. Не знаю, на что надеялись! На грудь мужика?
— Оставь эти ненужные разговоры! — оборвала Надя. — Мы тоже сильны. Л если чего не хватает, то это потому, что на нас напали врасплох. Настроим и мы машин.
— А где заводы? Немец разбомбил. Э-э, что там говорить. Он прет и прет.
— Все заводы перевезены. Они сейчас на железных рельсах, едут на Восток, — уверенно произнесла Надя.
— Пока встанут, пока развернутся…
— Маруся, ты лучше побеспокойся о товарище. Куда спрячем? Ведь каждую минуту в дверь могут постучать.
— В подвал, может быть?
— Очень сырой. Дышать там трудно.
Али слушает этот разговор и, почесывая лоб, думает про себя:
"К чему мне быть обузой для этих бедных женщин? Из-за меня вдруг натолкнутся на злобу врага".
Сестры все никак не могли решить трудный для них вопрос. Али поднялся и с благодарностью сказал:
— Спасибо, хорошие вы люди. Беспокоиться не надо. Чуть-чуть стемнеет — и я уйду.
— Нет, мы не хотим, чтобы ты попал в руки людоедов. Какое бы несчастье ни было, переживем вместе, — произнесла хозяйка.
— Советский боец — наш брат, — сказала Надя. — Не нужно опасаться, товарищ. Что-нибудь придумаем.
Взяв Али под руку, Надя вышла во дворик. С двух сторон он был обнесен высоким деревянным забором. Вдоль забора вытянулись хлев и сарай с камышовыми крышами.
Девушка открыла дверь полуразрушенного сарая и пропустила туда Али.
— Там еще есть, — показала Надя на маленькую дверцу, скрытую за грудой сена и разным домашним скарбом.
С одеялом явилась хозяйка. Она разложила на земле толстый слой сена и поверх постелила одеяло.
— Отдыхай. Будем навещать, — сказала женщина и ушла, закрыв за собой дверь.
О такой мягкой постели Али уже позабыл. Как только он лег, сразу забылся в сладком сне.
Этот вечер, хотя вокруг было тихо, казался сестрам более страшным, угнетающим, чем вчерашний. Хозяйка, чтобы забыться, бралась то за одно, то за другое дело, а Надя, поставив керосиновую лампу на стол, Сидела опустив голову, расстроенная. Она рассеянно перелистала учебник по древней истории и захлопнула его.
— Мне кажется, — озабоченно произнесла хлопотавшая в комнате хозяйка, — будто по всей деревне замерла жизнь!
В этот момент где-то поблизости тишину ночи нарушила автоматная очередь.
— Вон. Музыка, привезенная немцами, — кивнула Надя на окно.
— Даже из соседей никто к нам не зайдет, — продолжала старшая сестра.
Надя промолчала. Через некоторое время, будто сама себе задавая вопрос, произнесла:
— А почему мы не заглядываем к ним?
На этот раз хозяйка ничего не ответила.
Действительно, жизнь внезапно переменилась. Все, что было раньше хорошего в деревне, сейчас казалось каким-то сном. Невзгоды войны с каждым днем все более мучили людей.
А ведь совсем недавно молодежь, вечерами собравшись на площади или в колхозном клубе, пела песни.
Какие веселые песни звучали над деревней!
Женщины, жившие по соседству, заходили друг к другу с последними новостями. Было же о чем поговорить. А сейчас, в мертвой тишине, мерный стук маятника падал на голову надоедливыми каплями дождя.
Надя взглянула на часы: половина пятого. Конечно, часы отстают. Она посмотрела на окно — уже темнело. Но девушка никак не могла припомнить, когда начинает темнеть. Поставив стрелку на восемь, она махнула рукой: ей ведь не надо бояться, что завтра опоздает на работу или в школу!
Старшая сестра принесла и поставила на стол подогретый борщ, приготовленный к обеду. Сестры, которые обыкновенно ели шумно, весело, сейчас сидели притихшие.
Послышался стук в окно и знакомый кашель. Надя вскочила, открыла дверь.
Тяжело дыша, вошел дед Яшкин, их частый гость и добрый сосед.
Это был старик высокого роста, широкий в плечах, с реденькой бородой на морщинистом лице.
Трое его сыновей служили в армии. До войны двое семейных переехали в город, а старик с самым младшим, трактористом, жил в деревне. Когда и третий ушел на фронт, старик остался один-одинешенек. От скуки стал работать, на этот раз сторожем: магазина сельпо.
Хозяйка поставила тарелку борща и заботливо пригласила:
— Ешь, дед, пока не остыло. Ешь, а то ты, наверное, голоден.
Старик опустился на стул, молча отломил кусочек хлеба, взял ложку и начал есть.
Взглянув на Надю глубоко запавшими глазами, он внезапно грубо сказал:
— К чему ты волосы раскудрявила, как каракулевый мех? Нехорошо. И одежду нужно носить похуже, постарее…
Надя поняла, в чем дело. Пожав плечами, произнесла:
— Волосы у меня сами такие, от природы. И потом, не знаю, как еще можно проще одеваться. Лицо, что ли, углем намазать?
— А то как же! — нахмурил старик густые брови. — Каждый из них, из собак, охоч до женщин. Ни стыда, ни совести…
— Вчера еще мы были свободными людьми, сегодня хуже рабов стали. Никак не могу привыкнуть к этой мысли. Но до каких пор, дед? Скажи, у тебя-то есть надежда? — спросила хозяйка с волнением и болью в голосе.
— Я о тебе подумал, — облизывая ложку, спокойно произнес старик. — Что ты, телка одинокая, мычишь все?
— Да ты о деле говори, — стукнула ложкой по краю тарелки старшая сестра.
— Дела-то у нас одни. Сейчас выдюжить надо, а не хныкать.
— Дед, — повторила хозяйка, — у тебя есть надежда?
— Что за вопрос? — солидно, степенно продолжал старик. — Сегодня надежда у меня сильней, чем вчера, а завтра будет сильнее, чем сегодня. Раскусил я этих "победителей"! Нет, я верю русскому человеку. Его душа для друга теплая, как солнце, для врага — страшная, как наша зима. Нет силы, которая могла бы завоевать русскую землю. Слава богу, русское небо такое широкое, что если одну его сторону застелют черные тучи, то буран, поднявшийся с другой стороны, разгонит их. Всегда так было, всегда.
— Хоть бы по-твоему вышло! — вздохнула хозяйка.
— За эти слова, дед, я угощу тебя вареньем, — словно озорная девчонка, вскочила Надя. — У-у-удивительно хорошее, сладкое варенье. Просто на редкость.
Надя разложила по блюдечкам, маленьким, как донышко пиалы, яблочное варенье. Одно блюдечко она поставила перед стариком, затем в большом медном чайнике принесла только что вскипевший чай.
— Чайку с большим удовольствием выпью, — старик даже потер ладони. — В такой вечер это просто благодать.
— Пожалуйста, дед, пей.
— Да. Иное было у нас времечко. И варенье и печенье к столу. А ныне… — старик, как обычно, начал вспоминать недавние, мирные дни.
Где-то снова раздалась автоматная очередь. Но сестры словно не слышали ее: привыкли. Они внимательно слушали рассказ соседа, рассказ о том, как он в молодые годы увлекся одной красивой и очень хитрой цыганкой.
— Бреду за табором. А куда — сам не знаю. Думал, что пристану к ним окончательно. Да вот такая штука вышла…
Досказать веселую историю старик не смог: совсем рядом, под окном, загремели выстрелы.
— Что еще за наваждение? — дед повернулся к окну.
— Совсем рядом, — ахнула хозяйка.
Не прошло и двух-трех минут, как деревня задрожала от частой стрельбы, — Что же это такое? — хозяйка вскочила с места, побледнела.
— Может, партизаны напали? — радостно вздохнула Надя.
— Ничего не случилось, не беспокойтесь! — равнодушно проворчал старик. — Есть один секрет. Услышите, еще из пулеметов будут стрелять.
— Это он хочет свою силу показать, — имея в виду врага, выразила догадку хозяйка.
— Нет, извините, он свою слабость показывает, — подмигнул дед. — Видела ли ты богатыря, который ходил бы и кричал: посмотрите, какой я сильный?
— Немец боится? Кого?
— Нас! Боится тебя, меня, тетки Анны, старухи Матрены Кирилловны, вот того горбатого Якова… Поверьте, ночью немец становится трусливым зайцем, я только вчера об этом догадался… Да иначе и нельзя ему.
