Некоторое время все молчат. Внутри Мари-Лоры просыпается застарелая тревога.
— А он сейчас…
— В бывшей комнате твоего дедушки, — отвечает мадам Манек.
Завтрашний полдень. Полдома, думает Мари-Лора, занимают радиоприемники и детали к ним.
Мадам Манек стучит в комнату Анри — никакого ответа. Вечером они упаковывают все радиооборудование из комнаты Этьена. Папа и мадам Манек выключают приемники из сети и складывают в ящики. Мари-Лора сидит на кушетке и слушает, как они умолкают один за другим: старенькая «Радиола-V», «Титан» фирмы «Жорж, Монтастье, Руж», их же «Орфей». Тридцатидвухвольтный портативный «Делко», который Этьен в двадцать втором году выписал издалека — из самой Америки.
Самые большие приемники папа упаковывает в картон и на старенькой ручной тележке свозит их по лестнице. Мари-Лора сидит, положив руки на колени, и чувствует, как у нее немеют пальцы. Она думает про механизм на чердаке, про его провода и переключатели. Передатчик, выстроенный, чтобы говорить с призраками. Считается ли он радиоприемником? Надо ли о нем упоминать? Знают ли папа и мадам Манек? Похоже, не знают. Вечером на город наползает холодный, пахнущий рыбой туман. Они на кухне ужинают картошкой и морковкой. Мадам Манек оставляет тарелку перед дверью в комнату Анри и стучит, но дверь не открывается и еда остается нетронутой.
— Что они сделают с приемниками? — спрашивает Мари-Лора.
— Отправят в Германию, — отвечает папа.
— Или выбросят в море, — говорит мадам Манек. — Давай, золотко, пей свой чай. Это еще не конец света. Сегодня я принесу тебе еще одеяло.
Утром Этьен по-прежнему в комнате брата. Неизвестно, в курсе ли он, что происходит в его доме. В десять утра папа начинает возить приемники на рю-де-Шартр. Одна ходка, вторая, третья. Наконец он ставит на тележку последнее радио. Этьен за все это время так и не появился. Мари-Лора держит мадам Манек за руку и слушает, как хлопает дверь, как скрипит нагруженная тележка по улице Воборель и как вновь наступает полная тишина.
Фельдфебель Рейнгольд фон Румпель просыпается спозаранку. Натягивает форму, убирает в карманы пинцет и лупу, надевает белые перчатки. К шести часам он уже в фойе гостиницы, полностью готовый к выходу: ботинки начищены, кобура застегнута. Хозяин приносит хлеб и сыр в темной плетеной корзинке, сверху полотняная салфетка — все как в лучших домах.
Приятно выйти в город до восхода солнца, когда еще горят фонари, а гул парижского дня только-только пробуждается. Когда фон Румпель сворачивает с улицы Кювье в ботанический сад, его встречают мглистые торжественные деревья — зонты, раскрытые специально для него.
Он любит вставать рано.
У входа в Большую галерею два ночных сторожа замирают, как в столбняке. Смотрят на его нашивки, и жилы у них на горле напрягаются. По лестнице сходит человечек в черном костюме, по-немецки просит его извинить. Представляется заместителем директора и говорит, что ожидал мсье фельдфебеля только через час.
— Мы можем беседовать по-французски, — отвечает фон Румпель.
За спиной у заместителя директора — второй сотрудник. У него очень тонкая сухая кожа, и он явно боится смотреть посетителю в глаза.
— Мы почтем за честь показать вам собрание музея, фельдфебель, — чуть слышно говорит замдиректора. — Это наш минералог профессор Юблэн.
Юблэн моргает два раза подряд. Он похож на пойманного зверя. Оба сторожа смотрят на них из коридора.
— Позвольте взять вашу корзинку?
— Мне не тяжело.
Минералогическая галерея такая длинная, что фон Румпель почти не видит другой ее конец. Впереди — ряды опустелых витрин, по темным пятнам на выцветшем бархате можно угадать, где лежали экспонаты. Фон Румпель идет, неся корзинку на локте, забыв обо всем на свете. Сколько сокровищ осталось! Великолепная друза желтого топаза на сером субстрате. Огромная щетка розового берилла, похожая на кристаллизованные мозги. Фиолетовая колонна мадагаскарского турмалина, такого густого оттенка, что фон Румпель не отказывает себе в удовольствии ее погладить. Бурнонит, апатит на мусковите, переливчатый циркон и еще десятки минералов с незнакомыми ему названиями. «Эти люди, — думает он, — за неделю держат в руках больше драгоценных камней, чем я — за всю жизнь».
Каждый экспонат внесен в огромный каталожный фолиант. Тома описи заполнялись столетиями. Бледный Юблэн показывает фон Румпелю страницы:
— Начало собранию положил Людовик Тринадцатый, учредив Медицинский кабинет, куда камни помещались по своим якобы лечебным свойствам: нефрит от почечных болей, глина от несварения желудка. К тысяча восемьсот пятидесятому году в коллекции было уже двести тысяч образцов, бесценное минералогическое наследие…
Время от времени фон Румпель достает из кармана записную книжечку и делает в ней пометки. Ему некуда спешить. В конце зала замдиректора останавливается и сцепляет пальцы на животе:
— Надеюсь, фельдфебель, вы довольны? Вам понравилась экскурсия?
— Очень.
Электрические лампы на потолке далеко одна от другой, тишина в огромном пространстве подавляет.
— Однако, — продолжает фон Румпель медленно, подчеркивая каждый слог, — как насчет экспонатов, не выставленных на публичное обозрение?
Замдиректора и минералог обмениваются взглядами.
— Вы видели все, что мы могли вам показать, фельдфебель.
Фон Румпель говорит вежливо. Культурно. В конце концов, Париж — не Польша. Действовать следует аккуратно. Нельзя просто изъять все ценности. Как там говорил его отец? «Смотри на препятствия как на ступеньки к победе, Рейнгольд. Черпай в них вдохновение».
— Есть здесь место, где мы можем поговорить? — спрашивает он.
Кабинет замдиректора расположен в пыльном углу третьего этажа и выходит окнами на сад. В помещении жарко натоплено. Стены обшиты ореховым деревом и украшены жуками и бабочками в черных и белых рамках под стеклом. За письменным столом весом в полтонны висит один-единственный рисунок: угольный портрет французского биолога Жан-Батиста Ламарка.
Замдиректора садится за стол, фон Румпель — напротив, поставив корзину между ногами. Минералог стоит. Длинношеяя секретарша приносит чай.
Юблэн говорит:
— Мы постоянно пополняем коллекцию. По всему миру промышленное развитие ведет к уничтожению уникальных месторождений. Мы стараемся собрать все существующие минералы. Для куратора они все равноценны.
Фон Румпель смеется. Да, он оценил игру. Но разве они не понимают, что его победа предрешена? Он ставит чашку на стол и говорит:
— Я хотел бы видеть ваши особо охраняемые экспонаты. Особенно меня интересует один, который, насколько мне известно, лишь недавно достали из запертого хранилища.
Замдиректора проводит рукой по волосам, на воротник сыплется перхоть.
— Фельдфебель, минералы, которые вы сейчас видели, помогли сделать открытия в электрохимии, установить фундаментальные законы математической кристаллографии. Национальный музей обязан стоять выше прихотей отдельных коллекционеров, беречь свой фонд для будущих поколений…
— Я подожду, — улыбается фон Румпель.
— Вы не поняли нас, мсье. Мы показали вам все, что могли.
— Я подожду, пока вы не покажете то, чего не можете.
Замдиректора смотрит в чашку с чаем. Минералог переступает с ноги на ногу — видимо, силится сдержать клокочущий в нем гнев.
— Я очень хорошо умею ждать, — продолжает фон Румпель. — Это мой главный талант. Я всегда был слаб в спорте и в математике, но с самого детства одарен исключительным терпением. Я ждал в парикмахерской, пока маме делали прическу. Сидел часами на стуле, без журналов, без игрушек, даже ногами не болтал. На других мамаш это производило большое впечатление.
Замдиректора ерзает в кресле, Юблэн нервно поводит плечами. Интересно, кто подслушивает под дверью?
— Пожалуйста, сядьте, если хотите, — обращается фон Румпель к минералогу и похлопывает по соседнему стулу.
Юблэн не садится. Время идет. Фон Румпель допивает последний глоток чая и очень аккуратно ставит чашку на край замдиректорского стола. Где-то включается вентилятор, несколько минут жужжит, потом умолкает.
Юблэн говорит:
— Не совсем понятно, чего вы ждете, фельдфебель.
— Я жду от вас откровенности.
— С вашего позволения…
— Оставайтесь здесь, — говорит фон Румпель. — Сядьте. Я уверен, что если вам надо отдать какие-нибудь указания, довольно их произнести, и похожая на жирафа мадемуазель услышит. Не так ли?
Замдиректора возит под столом ногами. Время уже за полдень.
— Не хотите ли осмотреть скелеты? — спрашивает замдиректора. — Зал человека великолепен. А наша зоологическая коллекция превосходит…
