— Иди своя дорога! — сказал тощий старик и брезгливо поморщился.
Что мне оставалось? Пожала плечами и пошла вниз. Старики и женщины пугливо провожали меня — вроде бы увидели прокаженную. Вскоре они скрылись в кустарнике. Ну и чертовщина! Я поспешила снять с головы платок и рассмеялась: он весь был в птичьем помете и в перьях. Можно подумать, пока спала, сова сидела на моей голове. А если припомнить, что руки и лицо я смазала йодом… вид, конечно, страшноватый. Кроме того, и пиджак был сильно измаран глиной и пометом. Так ведь и они, эти беженцы, тоже не очень-то хорошо выглядели.
Присев на корточки, я попробовала отстирать в ручье платок, но перья, пух и помет въелись в шерсть, не отходили. В полном отчаянии я укутала голову мокрым платком… Захотелось обратно в пещерку, чтобы свернуться в комок… Выбранив себя за малодушие, я побежала к дороге.
И опять мне встретилась группа людей. Эти тоже смотрели на меня, выпучив глаза. Какая-то бедовая девчонка состроила мне рожу и крикнула:
— Эй, ты, совсем, что ли, спятила? Куда идешь? В город нельзя, на дорогу нельзя — немцы всех гонят…
Женщины тоже стали показывать руками, чтобы я возвращалась в горы.
Сама не знаю как, я вдруг сочинила легенду прикрытия:
— Ищу братика, маленького братика, вы не видели? Его Петя зовут… пятилетний братик…
— Где потеряла? — спросила одна из женщин.
— Мы встретили трех солдат, — врала я напропалую, — он испугался и убежал вон в те кусты…
— За теми кустами немцы, — сказала другая женщина.
Третья дернула ее за рукав и с плачем в голосе проговорила:
— Идем скорей, охота связываться!
— Так ведь она погибнет! — закричала первая.
Я не стала ждать, кто из них победит в споре. Побежала. Мне понравилось, как я по наитию выдумала: «Пропал братик, ищу маленького братика».
Выйдя на дорогу к городу, я беспрерывно кричала:
— Петя, Пе-етруша! Петенька! — И вглядывалась в придорожные кусты, стараясь подметить перемены, которые за эти дни произошли.
Вскоре ветер разогнал тучи, и опять, как и в день рождества, стало припекать солнышко. Я видела: в балках и траншеях за дорогой появилось еще больше тяжелых орудий; их поспешно маскировали хворостом. Все было в движении, то и дело слышались унтер-офицерские окрики. Танки, которые я заметила в первый день, теперь исчезли.
Я бежала и кричала:
— Петя, Петенька!
Из Нальчика мне навстречу промчалась большая колонна крытых брезентом санитарных грузовиков. Я услышала стоны и поняла: с перевалов, где идут тяжелые бои, везут без остановки в городе раненых. Может быть, эвакуируют нальчикские госпитали? Это давало надежду, что противник решил город не оборонять. Но мало ли что придет в голову. Поспешные выводы делать не годится.
Я прытко бежала и с радостью чувствовала, как сохну и согреваюсь на ветру и на солнце. Вот и боли в колене почти нет, а главное — возвращается хорошее настроение и вера в удачу.
— Ау, Петенька, Петька! — продолжала я кричать.
Вдруг услышала — сзади сигналит машина, еле успела спрыгнуть в кювет. Это, считайте, гуманный попался шофер. Другой бы обрадовался сбить девчонку. На полной ходу пролетели три легковушки, а за ними, набитые до отказа солдатами в зеленой форме, шестнадцать грузовиков с высокими бортами. И опять легковушки, и опять грузовики, всего я насчитала восемьдесят пятитонных грузовиков с живой силой: сплошь молодые солдаты лет по восемнадцать. Значит, к Нальчику везут молодое пополнение. Выходит, я напрасно думала, что противник оставит город без боя.
Прошли машины — я выкарабкалась на дорогу. Смотра — прямо на меня идут трое патрульных с автоматами на изготовку. Самый длинный, распахнув руки, будто ловит курицу, кричит мне:
— Хальт!
Хотела было повернуться и бежать, однако сообразила: станут стрелять в спину. Я остановилась и запричитала:
— Братик маленький, киндер… Вы не видели?
Как раз в этот момент раздался вой сирены воздушной тревоги. Не прошло и секунды, как в небе с ужасным нарастающим гулом появились наши пикирующие бомбардировщики. Патрульные спрыгнули в левый кювет, а я побежала вперед. Успела увидеть, что все трое патрульных улеглись ничком на дно кювета. Я еще подумала: «Как они могут? Там же вода…» Я окатилась в противоположный кювет, залегла. Слышала, как рвутся бомбы, и в самозабвении кричала:
— Ура, соколики! Бейте гадов, бейте проклятых!
В дыму и пламени взлетали в воздух обломки тяжелых орудий; вовсю стреляли зенитки, стволы их дергались как параличные, осколки бомб свистели и слева и справа. Я была твердо уверена: наши бомбы меня тронуть не могут. И верно, даже не царапнули. Бомба угодила в соседний кювет. Над моей головой пронесся огонь и горячий воздух… Может, только показалось? Позднее знающие люди говорила: если б было так, я бы живой не осталась. В лучшем случае тяжело бы контузило. Но, как видите, осталась невредимой.
Наши бомбардировщики пикировали один за другим, сбрасывая бомбы точно по тем целям, которые я указывала в своей первой радиограмме. Может, так, а может, им дал сведения еще кто из нашей группы, хотя бы и Даша Федоренко… Нет, это мой участок. Именно тот, который я успела разведать в день рождества. Эх, жаль, что я тогда не смогла пройти дальше…
У меня ликовала душа, и я, не думая даже, кончилась ли бомбежка, вылезла на дорогу. Глянув мельком в соседний кювет, увидела кровь и обрывки зеленых шинелей. Не теряя времени, я побежала вперед, к повороту дороги. Шлагбаум на пропускном пункте задрал голову на полосатой, как у зебры, шее. С нее свисала веревка. Ни в будке, ни на дороге не было никого. Попрятались, гады. Я прибавила ходу, но споткнулась и упала на брусчатку. Ушиблась и долго не могла продохнуть. Было так тихо, будто окончилась война.
А может, я оглохла?
С трудом поднявшись, шатаясь из стороны в сторону, я миновала покинутый солдатами пропускной пункт и вскоре оказалась на освещенной солнцем окраинной улочке с одноэтажными, заляпанными грязью безлюдными домами. Стекла в окнах были выбиты, а там, где стекла сохранились, на них были налеплены бумажные кресты. Я почему-то не только хромала, но еще и спотыкалась. Мне хотелось поскорее отойти от пропускного пункта. Волоча ногу, я шла как можно быстрее и кричала:
— Петя, Петька, Петенька!
Мне казалось, я и правда потеряла никогда не существовавшего маленького братика. Всю жизнь хотелось иметь братика…
Улица разветвлялась. Налево круто в гору подымалась мощенная белым камнем дорога. По ней я вышла в лесок. Вскоре закатилось солнце, и я поняла: где-то тут придется заночевать. Вынув из кармана остатки хлеба и кусочков пять сахара, я уселась в сухом песчаном овражке, медленно жевала и глотала. Запить было нечем. Ночь была ветреной и морозной. Я вся дрожала и все-таки в какой-то ямке, прикрывшись сухими листьями, задремала. Где-то в горах урчали моторы. Приснилось, что тракторы пашут землю. Хоть и спала, но не отдохнула нисколько. На рассвете поднялась и пошла сквозь лесок и кустарник в ту сторону, откуда был слышен шум. На плечо положила веревку и стала искать на деревцах сухие ветви, но их давно обломали. Тут кроме кизиловых кустов росли дубки: их я узнала по жухлым листочкам. Попробовала сломать хоть одну ветку. Как бы не так. С ветвями живого дуба и мужчина не справится, куда уж мне. Тогда я взялась за кизил, но это ж не дрова. Наломала кое-как охапку, завязала веревкой… Вдруг слышу насмешливый голос:
— Ты куда, девочка? С дровами в лес?
Смотрю — высокий мужчина в демисезонном пальто. С ним городской мальчик лет двенадцати. Худенький, в очках. Поглядывает на меня, на отца, дергает его за рукав, торопит:
— Папа, пойдем!
Мужчина мне говорит:
— Вот что, девочка, кизил на дрова не годится. Что ж ты без топора?
Отвечаю ему:
— Подымусь повыше, может, наберу сушняка.
Тогда мужчина спрашивает:
— Ты что, из города? Где живешь, на какой улице?
Говорю как могу бойчей:
— Улица Ленина, дом шестьдесят два.
Он ухмыльнулся, а мальчишка брякнул:
— Нет такого дома. Она врет, папа. А в какой школе учишься? Таких, как ты, у нас в Нальчике не бывает…
Отец на него строго глянул:
— Не болтай, Саня! Дай-ка лучше девочке топор…
— Тю, — презрительно сказал мальчишка, — разве она может рубить?
Тогда я выхватила из его руки топор и раз-раз — срубила с дубка несколько толстых веток.
— Ловко у тебя получается, — сказал отец мальчика. Он внимательно меня оглядел. — Что с тобой? Ты измазана, измята, все лицо в йоде… — В глазах его светилась доброта. — Слушай, а ты ела сегодня?
Я отрицательно мотнула головой.
— А вчера?.. Что ты тут делаешь? Где твои родители?
Я не знала, что ответить, и потупилась, как в классе перед учителем: он спрашивает, а ты не приготовила домашнее задание. Хотела было сказать, что ищу маленького братика Петю, но поняла — он не поверит. Говорю:
