Утробин по пути забежал к Чеботареву, рассказал о том, что сообщил Лукин.
— Ухожу из города. В больницу передайте: на попутной подводе уехал за продуктами. В полицию заявите, что уехал и исчез. Чтобы к больнице не вязались.
Утробин направился было к дому. Но рассудил, что и там уже, наверное, ждут его. Он зашел к знакомым, попросил, если у дома нет полицаев и фашистов, вызвать жену.
— Пусть оденется и квартиру запрет. На заготовки продуктов уеду, ее думаю захватить.
Елена Николаевна собралась быстро: еще раньше было условлено, что в случае чего они уйдут из города вместе.
До вечера Утробины просидели у знакомых. И правильно сделали: дома у них побывали немцы и полицаи. Соседи сказали, что утром Утробины уехали искать продовольствие. Приказав сообщить в полицию, как только Утробин или его жена покажутся, гестаповец и полицаи уехали.
Когда стемнело, Утробины ушли из города, вскоре добрались до села, где знакомые приютили их до лучших времен.
Через несколько дней Ковшов официально заявил в полицию, что завхоз Утробин, уехавший на заготовку продуктов, не возвратился. Ковшов просил разыскать завхоза.
— Боюсь, что произошло несчастье: у него крупная сумма денег на закупку мяса.
Теперь, когда в больнице не стало Утробина, Ковшов особенно остро ощутил, как ему нужен был Илья Данилович, какую важную роль он здесь играл. И не только в том дело, что Утробин — человек находчивый и хозяйственный, но и в том, что он являлся моральной опорой для Ковшова.
А сейчас опора Ковшову была особенно нужна: тучи над больницей Красного Креста сгущались.
Князь Батмиев изводил больницу мелкими придирками. То и дело он требовал сведения, как понимали в больнице, совершенно ему не нужные. Зачем, например, данные об электропроцедурах за неделю? Или о количестве остающихся на ночь дежурных по отделениям?
Чтобы «не дразнить гусаков», сведения представлялись. Составление их не вызывало трудностей — все данные брали «с потолка». Ни разу медико-санитарное управление не сделало замечаний — сводок там просто не читали.
Дважды по проискам Батмиева пытались выбросить больницу из помещений санатория на улицу. Первый раз, когда немецким властям нужно было развернуть новый госпиталь. Тогда Ковшову удалось уговорить гитлеровского гарнизонного врача пообещать полностью освободить санаторий «Совет», где можно быстро открыть госпиталь. Так и было сделано.
Немецкие оккупационные власти поручили городской управе открыть специальный госпиталь «для русских добровольцев немецкой армии». Батмиев опять потребовал выселения больницы Красного Креста. Было предписано убрать раненых в двадцать четыре часа, сдать по акту в целости все оборудование, инвентарь, мебель, аптеку, кухню и столовую с посудой и утварью. Все работники больницы должны, говорилось в письме, оставаться на местах для обслуживания русских добровольцев немецкой армии.
Ковшов решил обратиться к коменданту майору Боолю, предварительно посоветовавшись с Симоновой.
Симонова не рекомендовала идти на прием к коменданту. Она напечатала что-то на машинке и, попросив Ковшова обождать, вошла в кабинет Бооля. Пробыла там несколько минут. Вернувшись, села за стол, вызвала по телефону бургомистра:
— Господин Бочкаров, вы просили у господина коменданта разрешения на занятие помещений под госпиталь русских добровольцев. Господин комендант рассмотрел вашу просьбу. Через час пришлите за документом… Нет, нет, не нужно благодарностей… Господин комендант очень занят.
Положив трубку, она дала Ковшову прочитать бумагу, с которой ходила в кабинет и на которой еще не просохли чернила в подписи коменданта. Под госпиталь изменников отводились корпуса соседнего с больницей санатория. Немецким властям предписывалось не чинить препятствий городской управе в создании там госпиталя и освободить помещения, если они окажутся занятыми.
— В шесть часов вы, Фаина Трофимовна, будете дома? — спросил Ковшов.
Симонова, понимающе взглянув на него, кивнула.
Выходя из комендатуры, Ковшов представил, какие будут лица у господина бургомистра и князя, когда они прочитают документ.
Вечером Данилов отвез на квартиру Симоновой ковровые дорожки…
Князь был взбешен неудачами. Вскоре он потребовал поименный список больных. Ковшов решил объясниться с Батмиевым. Начальник медико-санитарного управления принял Ковшова высокомерно и сразу пошел в атаку:
— Господин главный врач, мне приходится не раз напоминать через подчиненных о том, что вам по должности известно…
— Что именно вы имеете в виду?
— Потрудитесь титуловать!
— Я вас не понимаю.
— Титуловать меня «ваша светлость», черт бы вас побрал!
— Не понимаю, на каком основании требуете вы титулования, господин начальник медико-санитарного управления.
— Мой род, род князей Батмиевых, известен с древнейших времен, он возвышается над другими родами, как Эльбрус над остальными горами. Потрудитесь впредь…
— Не рассчитывайте, господин Батмиев! Оккупационные власти не восстанавливали сословные привилегии, в том числе и титулы. Вы требуете представления поименного списка больных. На каком основании?
— Вы укрываете большевиков и комиссаров!
— Господин помощник начальника гестапо и сам господин Гельбен, удостоивший больницу личным посещением, убедились, что мы никого не скрываем. Господин начальник гестапо разъяснил мне, что все раненые, находящиеся на излечении в больнице Красного Креста, являются военнопленными немецкой армии. Следовательно, они не подлежат контролю со стороны гражданских властей города, в том числе и медико-санитарного управления. Списки раненых мною уже представлены в гестапо и военному коменданту. Если они интересуют вас — обратитесь туда. Без особого разрешения гестапо представить их вам не могу.
Князь бесился, но Ковшов так спокойно упоминал гестапо, так просто называл фамилии батмиевских богов, что князю пришлось сделать вид, что он смирился.
— Вы представили списки в гестапо?
— Я уже сказал об этом. Их просматривал господин Венцель.
— Извините, господин Ковшов, меня ввели в заблуждение.
— Достойно сожаления, что сотрудники необъективно информируют вас.
Обдумывая потом этот разговор, Ковшов упрекнул себя за резкий тон. Но очень уж надоел этот князь с его претензиями.
В больнице, конечно, понимали, что этим не кончатся происки предателя, что он их в покое не оставит.
Так оно и было: Батмиев готовился нанести решительный удар. Прибрать больницу к рукам мешал Ковшов. Значит, следовало убрать Ковшова. Склонить к этому бургомистра Батмиеву было нетрудно. Начальник полиции Курицын получил подробный инструктаж, как провести операцию.
Старший полицейский пришел в больницу в сопровождении двух полицаев и какого-то человека в потертом костюме.
— На основании решения господина бургомистра, — заявил Ковшову старший полицейский, — вы снимаетесь с должности главного врача больницы общества Красного Креста. Городская управа назначила врачом господина Хартюва. (Жест в сторону потертого костюма.) Он вступит в управление больницей, а вас мне приказано доставить в полицейское управление. Идемте!
— Больницу никому передавать не буду, — ответил Ковшов. — Господин Хартюв может пока идти куда ему хочется. В полицейском управлении все выясним. Пошли.
Курицын был сух и официален. Он подтвердил все, что сказал старший полицейский, добавил, что Ковшов — красный и доверять ему городские власти больше не могут.
— Согласовано ли это решение с немецкими оккупационными властями? — спросил Ковшов.
— В этом нет нужды. Ваша больница не находится под их покровительством. Она полностью во власти городской управы.
— Вы уверены в этом, господин начальник полиции?
— Я говорю то, в чем уверен, господин бывший главный врач!
Ковшов достал из нагрудного кармана бумажку и передал ее Курицыну. Тот нехотя развернул ее и лениво стал читать. Потом впился в строчки глазами и уже через минуту звонил бургомистру.
— Господин бургомистр! Докладывает начальник полиции Курицын… Господин Ковшов доставлен ко мне. Он предъявил документ о том, что его нельзя снимать с должности главврача… Господин бургомистр, тем не менее такой документ имеется. Читаю: «Справка. Выдана главному врачу больницы общества Красного Креста господину Ковшову Петру Федоровичу в том, что без ведома военного коменданта города он никем не может быть снят с этой должности. Военный комендант майор Бооль»… Да, да, все подлинно. Слушаюсь! Будет сделано, господин бургомистр…
Положив трубку на аппарат, Курицын уже более любезно заговорил с Ковшовым:
— Господин Ковшов, этот документ в корне меняет дело. Приносим свои извинения. Все остается по-старому. Вы свободны, господин Ковшов.
