Курицын торопливо выслушал доклад и погнал бричку к гестапо. Начальник полиции обрадовался удаче. Если сам связной мертв — еще не все потеряно. Можно разыскать родственников, знакомых, установить наблюдение за квартирой… Бричка въехала во двор. Курицын сразу же в кабинет Гельбена. Доложил, что при задержании убит партизанский связной.
Гельбен быстро подошел к лежащему на асфальте трупу и… отпрянул. Он повернулся к Курицыну с побелевшим лицом и стиснутыми челюстями. Начальник полиции, чувствуя недоброе, упал, как подкошенный, на колени и поднял руки. Размахивая «вальтером», Гельбен носком сапога ткнул Курицына в грудь. От бешенства он не мог вымолвить и слова. Лицо его дергалось нервным тиком. Он был страшен. Упали на колени и полицаи. Надавав полицаям и Курицыну пинков, оплевав их, Гельбен стал стихать. Брезгливо махнул рукой и выгнал свою челядь со двора.
Подошел к трупу, еще раз посмотрел в знакомое лицо и ногой накинул на него бурку.
Полицаи убили… Ястреба.
Следующий день Гельбен лежал в постели. У него побывал Геринг. Возвратившись от начальника, Геринг вызвал Курицына и кратко сказал:
— Начальник гестапо запретил полиции убивать кого бы то ни было. Задерживайте и доставляйте нам, расстрелять мы и сами можем…
Курицын пытался было выяснить, в чем его ошибка, но Геринг оборвал его:
— Все, идите!
О награде полицаям Курицын уже не заикнулся, понял: не того убили…
Домой Илья Данилович ходил не часто — забежит вечерком на часок, успокоит Елену Николаевну, если можно было вообще успокоить ее в это трудное и опасное время, заберет сумку с харчами — и снова к себе в подвал.
С некоторого времени Елена Николаевна стала замечать, что аппетит у мужа улучшился. Он не отказывался ни от хлеба, ни от мяса, ни от овощей, даже просил добавки. «Хорошо, с аппетитом ест — значит, здоров и спокоен» — к такому выводу приходила жена.
Но аппетит Утробина, если б он обедал при жене, не вызвал бы восторгов у Елены Николаевны. То, что собирала она в кошелку, съедали двое. Однажды вечером встретил Утробин около проходной больницы человека в гражданской одежде. Увидев Илью Даниловича, он спросил:
— Вы — Утробин?
— Да.
— Мне нужно поговорить.
Они отошли в сторону. Человек назвался Александром Петровичем и объяснил, что не смог уйти из города, а оставаться дольше тоже нельзя — нет ни документов подходящих, ни денег, ни пристанища.
— Предъявить немцам удостоверение, что я политрук, — это значит самому пойти на расстрел…
Утробин повел его в свою каморку в подвале, при свете рассмотрел удостоверение, сличил фотографию с оригиналом. Все было правильно.
— Живи пока. На улицу не показывайся.
С того вечера и увеличился аппетит Утробина, так обрадовавший Елену Николаевну.
Почти десять дней прожил у него политрук, пока достал Утробин небольшую сумму денег и разузнал, какими путями лучше пробраться к советским войскам.
Снабдив продовольствием, вывел Утробин политрука за город и распрощался.
Несколько дней жили у него два батальонных комиссара. И их ночью отправил Утробин из города, чтобы, минуя большие села, полевыми тропинками пробирались в сторону Терека.
И в больнице забот не убавлялось. Больше всего — о продуктах. Запасы таяли, да и то, что оставалось, все труднее было укрыть от глаз полицаев и гестаповцев. Они все меньше верили, что раненых кормят за счет населения.
Население действительно помогало, но только мукой, особенно с тех пор как «совет национальностей» надумал бесплатно выпекать жителям хлеб из их же муки, а припек оставлять раненым. После объявления в церкви не нужно было больше никаких других оповещений — мука пошла. Ее несли в мешках и кулечках, везли даже на тачках. Большой ларь, что срочно сбил Фадеев для ссыпки муки, не пустовал.
«Профессора хлебных дел» работали отлично, слава об их духовитом и пышном хлебе распространилась по городу. Обе печи горели день и ночь, выпускали две-три, а то и до четырех тонн хлеба. В больнице ввели госпитальную норму, открыли столовую для сотрудников и выдавали хлеб по нормам, которые существовали в городе до оккупации.
Через пекарню нашли дорогу к больнице работники детского дома, который тоже остался в городе. Ни оккупационные гитлеровские власти, ни «господа» из городской управы не проявляли интереса к судьбе ребят. Кроме одного случая, когда они забрали оттуда девять малышей еврейской национальности, чтобы расстрелять их.
Ребята голодали. Узнали об этом работники больницы, и детский дом стал получать хлеб из пекарни Красного Креста.
Командование отряда поддерживало с Утробиным отдельную связь, Вот и на этот раз пришла к нему связная с ничего не значащей запиской, в которой старый приятель просил Илью Даниловича разрешить подательнице помыться в санпропускнике.
Но рука Утробина, державшая эту записку вдали от глаз, вдруг задрожала. Утробин снял очки, протер их, посмотрел на посетительницу и снова впился в клочок бумаги… Нет, среди своих приятелей Никанора он не помнит, даже уверен — такого и не существует. Но почерк… Почерк Николая Николаевича давно и хорошо ему известен.
Прижав на столе записку, точно опасаясь, что она улетит, Утробин рассматривал подательницу. Пожилая женщина, по виду даже старуха. Одета в обычный для дней оккупации ватник, «куфайку», как называли их в городе. На ногах — подобие бурок, с голенищами из серой материи с ватой. «Из одеяла», — решил Утробин. На голове — солдатский треух из искусственного меха. Женщина спокойно сидела, точно и не замечая, что ее изучающе рассматривают. На лице — выражение сосредоточенной усталости. Глаза в сгущавшихся сумерках казались очень темными и глубокими.
— Ну и как же чувствует себя мой приятель Ник… — Утробин как бы поперхнулся. — Ник… анор?
— Привет передает. Все у него хорошо. Просил о нем не беспокоиться. — Связная не спеша докладывала: — Вашу задачу в отряде понимают так: и впредь, всеми силами обеспечивать спасение раненых, поддерживать у них бодрое настроение, веру в спасение, в скорое изгнание врага. Используйте для этого и сводки Совинформбюро. Вы их будете получать, может быть, не ежедневно, но часто.
— Трудно ведь с гор-то… — вставил реплику Утробин, — разве доставишь их ежедневно.
— Зачем же с гор? Здесь принимаем… Только со сводками осторожно. Как они у вас дойдут до больных?
Утробин, не называя фамилии, рассказал об Охапкине, его работе, о том, что через него и сводки пойдут…
— Когда будет объявлена регистрация коммунистов — сразу же регистрируйтесь. В городе вас знают. Будете уклоняться от гестаповского учета — на больницу беду накличете… И строжайший наказ — при опасности немедленно уходить из города. Учтите — это не только забота о вас, но и опять же о раненых. Важно, чтобы никто из больницы не попал в гестапо. Никто! Обставьте так, что вы уехали за продуктами и исчезли…
Договорились на этот случай о путях связи с Охапкиным — через Данилова.
После регистрации Утробина на время оставили в покое, никуда не вызывали и ни о чем не спрашивали. Потом зачастили полицаи, искали партизанских связных, которым якобы приют в городе дает Утробин.
В последнее время они видели Утробина не часто — он надолго отлучался в поисках мяса: выискивал на окраинах города коров, которых нечем было кормить, и свиней, за которыми охотились гитлеровские интенданты.
Не оказалось на месте Утробина и в тот день, когда к больнице подъехала машина с ефрейтором гестапо и двумя полицаями.
— Где Утробин? — спросили полицаи сторожа.
— Утром видел, а больше не появлялся.
— Найти!
Оба полицая пошли по территории больницы, побывали в складах, на кухне, в конторе — Утробина не нашли.
Ефрейтор снова послал полицаев на поиски, а сам уселся на скамейке и покуривал.
— Зачем он потребовался? — спросил сторож одного из полицаев.
— Партизан ваш Утробин, гестапо говорить с ним будет!
Разговор этот слышал старший санитар Иван Иванович Лукин. Он сразу сообразил, что если попадется Утробин в руки гестапо, то уже не вырвется.
Лукин знал, что Утробина в больнице нет, и не спеша вышел за ворота, пошел по направлению к вокзалу — чаще всего по этой улице ходили все работники больницы.
Спустился под гору и у входа на привокзальную площадь встретил Илью Даниловича. Утробин спешил, на ходу вытирая потный лоб.
— Илья Данилович, — окликнул его Лукин и оглянулся, нет ли кого сзади. — Илья Данилович, нельзя тебе появляться в больнице. Там гестапо дожидается и полицаи ищут. Партизан, говорят, ты. Уходи, Илья Данилович.
— Спасибо, Иван Иванович! Ты меня не видел, не встречал.
— Зачем видеть, зачем встречать?
Утробин по пути забежал к Чеботареву, рассказал о том, что сообщил Лукин.
