— Вы отрицаете, что он хороший офицер?
— Совершенно верно — отрицаю. Он, быть может, худший офицер в армии Соединенных Штатов. Если измерять достоинства офицера его способностью идти на рассчитанный риск, избегая ненужных жертв и хоть немного используя богом данное благоразумие и осторожность, то Бронсона можно считать бездарным. Позвольте внести ясность, Уильямс... Как вас зовут?
— Гарри.
— Так вот, Гарри, позвольте мне внести ясность. Я не воин. У меня такая профессия, к которой большинство моих соотечественников относится с подозрением, страхом и насмешкой. Я дивизионный психиатр. Когда солдат испытывает нервное потрясение, плачет или перепуган, а в батальонном или полковом медицинском пункте не хватает мест, чтобы положить кого-нибудь с раздробленной ногой или осколочным ранением, такого пациента направляют ко мне, так как у него «психическая травма». Предполагается, что я должен как-то его вылечить и снова послать в бой. В большинстве случаев дело сводится просто к изнеможению — физическому и нервному в результате того, что приходится двадцать четыре часа в сутки жить под страхом, недосыпать и недоедать.
— И что же вы делаете, доктор?
— Хотите знать? Я разговариваю с ними как с людьми, так как давно уже никто с ними не разговаривал. Выдаю им чистую одежду, посылаю их на дивизионную кухню в очередь за горячей пищей, отправляю в душ, в кино. Даю им снотворное и через три дня отсылаю обратно на передовую. Видите, какой я чародей?
— Всегда ли бывает так просто?
— Конечно нет. Я рассказываю вам, что представляет собой моя обычная, повседневная работа. Она имеет столько же общего с психиатрией, как война с футболом. Иногда бывают настоящие случаи нервного потрясения — солдат, на глазах у которого разорвало в клочья его лучшего друга; юноша, который не выдерживает страшного напряжения в условиях, когда приходится жить, чувствовать и действовать, как животное. Чарли Бронсон не подходит ни к одной из этих категорий. В армии военного времени полно не приспособленных к таким условиям людей. Никто не может предсказать, как поведет себя тот или иной человек в боевой обстановке. Знаете, какие вопросы задает призывникам психиатр на призывном пункте? «Нравятся ли вам девушки?» Если призывник отвечает, что ему нравятся мальчики, его признают сомнительным элементом. Если же ему нравятся девушки, то предполагается, что из него выйдет хороший, храбрый, честный солдат, который спасет мир и демократию. Но вернемся к Бронсону. Вы знаете его боевые качества. Он круглый дурак, но даже круглый дурак не завел бы две роты в такую ловушку. Немцы специально заманили его. Допустим, вначале он этого не понял. Но потом должен был догадаться и выйти из западни. Один путь отхода еще оставался открытым. Он игнорировал его. Командир приказал ему отойти. Знаете, как он реагировал? Сказал, что не получал приказа — была, мол, плохая связь. И чтобы предотвратить получение повторного приказа, который мог бы скомпрометировать его представление о себе как об отважном крестоносце, вырвал провода из телефонного аппарата.
— Телефон могло повредить осколком. Разве это невозможно?
— Конечно возможно. А вы верите этому?
— Не знаю.
— А я знаю. Он вырвал провода и сам сказал мне об этом.
— Зачем? Он достаточно хороший солдат, чтобы подчиниться приказу независимо от того, согласен он с ним или нет.
— Так ли? И что, вы думаете, он совершил после того, как оказался отрезан? Разве он не мог предпринять решительных действий? Но он увлек за собой две роты, превратив их в мишень. Чего он добился, если не считать гибели почти всех своих солдат? Он дал немцам возможность провести учебные стрельбы и заставил их израсходовать много боеприпасов. Из-за него пришлось снять батальон с фланга, чтобы атаковать объект, который можно было бы обойти. Вам может показаться странным, Гарри, что такие рассуждения ведет психиатр, но в бою и так достаточно много шансов погибнуть и нет надобности добавлять к ним еще новые, когда офицер начинает играть жизнью подчиненных, как фишками. То, что он так же играет и своей жизнью, не может служить оправданием. Никоим образом, черт побери!
— Расскажите мне подробно, доктор.
— Пожалуйста. Я уже говорил вам, что на выручку ему был брошен батальон с фланга. Бронсона нашли в подвале, среди обломков и трупов. Он находился в шоковом состоянии. Придя в себя, он непрерывно повторял: «Почему меня тоже не убили?»
— Это вполне естественно, доктор, не правда ли?
— Конечно. Это естественно. Он чувствовал свою вину за гибель людей. Я замечал такое чувство у командиров подразделений после больших потерь. Эти люди считали, что искупить свою вину они могли бы, только приняв смерть вместе со своими солдатами. Командиры, прошедшие через такое, обычно ничего не стоят. Они становятся неуверенными при принятии решений и отдаче распоряжений, так как хорошо помнят, что ранее отданные ими приказы привели к большим потерям.
— Где он сейчас?
— Не имею ни малейшего представления. Впрочем, могу сказать одно: он больше не командует боевыми частями. Об этом я позаботился.
— Каким образом?
— Написал подробный рапорт, в котором изложил свое мнение о Чарли Бронсоне, и медицинское заключение и направил их начальнику госпиталя. Сомневаюсь, чтобы после такого рапорта его снова послали на фронт.
— Я хочу его найти.
— Зачем?
— Он мне нравится.
— Скажу вам по секрету, Гарри, — мне тоже. Мне противно все, что он натворил и что может натворить, если когда-нибудь вернется на командный пост, но, несмотря на все это, я люблю его — бедного, несчастного сукина сына.
— Почему вы так говорите?
— Вы что-нибудь знаете о его личной жизни?
— Ничего, кроме того, что он женат.
— Хорошо живет с женой?
— Наверно. Не знаю.
— Когда его доставили сюда, ко мне, он все время называл ее имя. Дело в том, что таким больным, как он, мы делаем специальный укол, чтобы заставить их говорить и тем самым разрядить нервное напряжение. Он все время повторял: «Видишь, Элен, я это сделал. Я сделал это, Элен».
— По-моему, его жену зовут Маргарет.
— Может быть, у него есть любимая девушка? Возможно, ему, как и множеству таких же крестоносцев, ненависть к немцам не мешает спать с их женщинами. Но имя было точно Элен. Я в этом уверен.
— Что же с ним будет? Ведь он кадровый офицер.
— Просидит до конца войны где-нибудь в Техасе или в Северной Каролине, а может быть, даже в Пентагоне. Ничего с ним не случится. Раз он носит кольцо Вест-Пойнта[12], о нем позаботятся. Он принадлежит к самому замкнутому и самому привилегированному клубу в мире. Ему будет неплохо. Но я не могу допустить мысли, что он будет командовать моим сыном, да и вообще чьим-нибудь сыном, в бою.
— Довольно-таки резкое суждение, доктор.
— Что же тут резкого? Ведь нам с вами повезло.
— В чем?
— В том, что мы вовремя родились. В нашем мире в каждом поколении происходит война. Так случилось, что, когда началась эта война, мы прожили уже достаточную часть жизни, и в этом нам повезло. У вас было образование, опыт, навыки, что позволило вам во время войны работать по своей специальности. Собственно говоря, если рассматривать вопрос с чисто эгоистической, корыстной точки зрения, вы даже выиграли от войны. Стали хорошим, опытным журналистом. Это для вас своего рода лаборатория — возможность увидеть все самому. Предположим, Гарри, что война началась бы в то время, когда вы только что окончили среднюю школу или колледж. Вас призвали бы прямо в пехоту, и вы могли бы кончить свои дни под командованием кого-нибудь вроде вашего друга Бронсона. Вы стали бы таким же расходным материалом, как колышек для палатки, с продолжительностью жизни, как у зажженной спички. Зная то, что вы знаете о Чарли Бронсоне, как бы вы восприняли приказ служить рядовым пехотинцем под его командованием?
— Ну а вы, доктор? Что извлекаете вы из войны?
— Я как психиатр теряю сейчас самые продуктивные годы своей жизни. Ваш друг Бронсон заинтересовал меня с профессиональной точки зрения. Жаль, что у меня нет времени по-настоящему заняться его лечением. В чем корень его болезни? С чего она началась? По-видимому, все дело в системе...
— В какой системе?
— Берут способного парнишку. Он должен быть способным, иначе его не примут в Вест-Пойнт. Дают ему довольно приличное образование, прививают качества, которые специально культивируются в привилегированных учебных заведениях. Его начиняют всякими суевериями, традициями, внушают ему сознание своей исключительности, важности и особого предназначения. Его выпускают из училища, присваивают звание второго лейтенанта армии Соединенных Штатов и в военное время отдают под его начало сливки нашей молодежи. Само собой подразумевается, что он способен принимать решения, от которых зависит жизнь или смерть подчиненных. Его ставят в такое положение, что он, как господь бог, решает, кому жить, а кому умереть. Знаю, вы скажете, что это одна из издержек войны. Правильно. Но можно включить в систему какие-то предохранительные устройства. Мы можем защитить себя от самонадеянности, тщеславия и непомерного стремления к славе людей, которым вручаем судьбу своих сыновей. Каждый армейский офицер должен раз в два года подвергаться обследованию, чтобы можно было вовремя установить, когда он пересечет рубеж, отделяющий командира от параноика.
