Ознакомительная версия.
Купив один из симпатичных амулетов, я направился к зданиям. У входа в главный храм висело множество фонариков. В центре находились самые большие – красные, черные и золотистые. Я удивился, что вокруг было так мало людей. Впрочем, это был отдаленный район. К тому же утро только наступило. Между деревьями снова мелькнул желтый зонтик и исчез за пагодой.
Я взошел на ступеньки храма и заглянул внутрь. Что-то возвышенное заключалось в этом святом месте… Блестящие полы и темные коридоры замерли в тишине, в которой раздавалось лишь легкое эхо прошедших веков. Казалось, вокруг все замерло, словно храм давно чего-то ждал. Я снял обувь и вошел.
Внутри было прохладно. Я опустился на колени перед большой округлой статуей Будды. Какое мирное выражение лица божества! Почти… ну да, немного чопорное, потому что у него не было никаких проблем. Около часа я сидел, поджав под себя ноги, и медитировал. Я не понимал всех различий между буддизмом и национальным синтоизмом. Я хорошо знал простые различия между ними, но более серьезные мысли путались в мозгу шестнадцатилетнего юноши. Я выбрал и вцепился в те понятия жизни после смерти, которые мне больше всего требовались.
Но в тот момент сложности богословия не имели никакого значения. На мгновение я оказался в другом мире и подумал: «Если смерть похожа вот на это, тогда не важно, как она придет. Она неизбежна. Через несколько лет, но так или иначе смерть придет. Это так же естественно, как то, что после цветения вишни лепестки опадают. И все-таки… есть что-то еще. Должно быть».
Какое-то непонятное чувство заставляло меня оставаться в этом храме. В этом святом месте я находился в безопасности. Мир по ту сторону гор казался нереальным. Мне хотелось остаться здесь навсегда. Ничто в храме не могло причинить мне вреда. Может быть, я мог бы стать священником. Древность, святость связывали прошлое с будущим, и я принадлежал последнему, как часть времени и земли. Наверное, я мог бы… Да, мог бы посвятить свою жизнь служению Богу.
Наконец я встал и вышел из храма. На ступенях сидел бритый человек в халате. Опустив голову на руки, он, казалось, внимательно наблюдал за окружавшими площадку деревьями. Я немного поколебался, заговорить с ним или нет, но так и не решился. Лучше было не отвлекать его от мыслей.
Когда я проходил мимо, он вдруг любезно произнес:
– Доброе утро, летчик! Ты из Оиты? – Да, в резерве, господин, – ответил я и, не зная, что еще сказать, замолчал. – Я пришел сюда… Здесь очень красиво. Сюда приятно приходить.
– Куда ты идешь? Торопишься?
– Нет, достопочтенный господин, я не тороплюсь. У меня свободный день.
– Тогда почему бы тебе не посидеть со мной немного? Понаблюдаем за деревьями и облаками вместе.
Поклонившись, я представился. Когда-то я чувствовал себя неловко перед незнакомыми людьми, особенно старшими, но все изменилось. Сейчас было уже глупо сомневаться или стесняться. Сидеть в тишине и чувствовать рядом присутствие этого человека было приятно.
Через некоторое время он начал задавать мне вопросы: где мой дом, как давно я стал летчиком. И наконец, он спросил:
– Чем ты занимаешься сейчас?
– Я истребитель. Через несколько дней я полечу в составе сопровождения.
– Для специальных атакующих групп? – Человек кивнул со знанием дела.
Мы поговорили еще несколько минут, и я все это время ждал, когда же он заговорит со мной официально, с соблюдением установленных норм и правил, как полагается взрослому человеку и буддийскому монаху. Но беседа наша продолжала идти своим чередом.
Время от времени я поднимал глаза и видел его профиль, почти такой же, как у моего отца. Один раз человек положил мне на плечо руку, и я не почувствовал никакой неловкости. Он мог держать меня за плечо сколько хотел. Мы стали друзьями. Теплый ветерок обдувал нас и шелестел среди фонариков.
– Странная вещь – ветер, не правда ли? – спросил незнакомец. – Мы не знаем, откуда он прилетает. Мы не можем его видеть. Но он всегда присутствует, дает о себе знать, движется. Думаю, ветер – одна из вечных сил. – Он сделал паузу. – Ты веришь, что душа человека может быть сродни ветру?
Я не ответил.
– Моя и твоя душа, – сказал человек. – Я имею в виду то, что делает тебя тобой, а меня мной, – оно будет вечным. Оно всегда будет двигаться, что-то делать.
– У меня есть друг, который чувствует точно так же, – ответил я. – Мне бы хотелось верить в это.
Человек взглянул на меня:
– Знаешь, в мире нет ничего, что превращалось бы в ничто, даже человеческое тело. Да, оно изменяется, но не исчезает. Материя, энергия – они существуют всегда. Они не сотканы с помощью пустых катушек. Человек или что-то еще могут лишь изменить их, не более того. Ты не можешь взять что-то из ничего и не можешь превратить что-то в ничто. Я прав?
Я кивнул.
– Тогда как же сущность, которая делает тебя – летчика Кувахару – тобой, может быть разрушенной, превратиться в ничто? Видишь ли, друг мой, душа может покинуть тело. Но раз она способна двигаться, значит, может так же и войти в него. Тогда почему же мы должны из-за этого грустить? Почему это так сильно беспокоит нас в течение всей жизни? Вот ветер уже не шевелит фонарики. Сейчас он мчится в горах среди деревьев.
– Когда я поднялся, чтобы уйти, человек сказал – Возвращайся.
– Хотелось бы, – ответил я и пошел по длинной каменной лестнице под образующими арки деревьями.
День или два я смотрел на мир совсем по-другому. Прогулки среди ферм и гор всегда приносили успокоение. Я принимал философию священника с жаждой, и она обращалась к моему здравому смыслу. Это помогало и всегда будет помогать.
Но даже философия и ее целительное воздействие не могли побороть тот ужас, который я испытал во время своего первого сопроводительного полета над Окинавой. Ни одна воздушная битва не опустошала меня до такой степени. Никогда до сих пор я не видел, как люди один за другим сознательно идут на смерть.
Всю ночь после полета я ворочался на койке, словно в лихорадке. Одни и те же бесконечные картины неслись в моей голове. Иногда я сопровождал пятнадцать камикадзе, наблюдая за тем, как обрывалась их жизнь. А иногда я оставался один, и подо мной была лишь спокойная водная гладь. Пока я видел только воду, было в общем-то неплохо. Тяготило только чувство одиночества. Но долго удерживать в голове водную гладь было невозможно. Как бы крепко я ни зажмуривал глаза, прогнать видение, в котором горели корабли, никак не удавалось.
Всю ночь я видел этот ужасный конвой. Резкое пикирование – все ниже, ниже и ниже. Корабли становятся все больше. Трассирующие пули похожи на ослепительные красные линии. Взрыв и распускающийся цветок смерти. В этот момент я всегда выныривал из ночного кошмара. Это чувство знакомо каждому человеку, но тогда оно было во сто крат сильнее, чем обычно. А потом я лежал и дрожал, одновременно боясь заснуть и продолжать бодрствовать.
С той ночи и еще несколько дней я вдруг стал размышлять над тем, что станет с моим телом. Как будет выглядеть после взрыва моя голова, когда пойдет на дно океана? Как глубоко она опустится – на милю, на две? Какая глубина была вблизи Окинавы? Я видел ногу, качавшуюся на волнах. Вероятно, в ожидании акул. А мои пальцы? Они покажутся странными какой-нибудь рыбе? А может, ее круглый глаз заметит что-то запутавшееся в водорослях, и потом рыба начнет их обгрызать?
Ни один раз за эти ужасные ночи мой матрац становился таким влажным и горячим от пота, что я вставал и подходил к окну в надежде на освежающее дуновение ветерка. Я стоял довольно долго, давая матрацу хоть немного остыть. А иногда переворачивал его. Другая сторона была все же попрохладнее. За несколько дней моя грудь покрылась потницей.
Во время коротких мгновений, когда наступал хотя бы мимолетный покой, я старался думать о доме. Теперь я не писал письма так часто, потому что их проверяла цензура, и некоторые из них так никогда и не доходили до адресата. Нужно было писать лишь общие слова, а это не приносило никакого удовлетворения.
Но даже в таких условиях мама и Томика регулярно присылали мне письма. Ономити бомбили, но никто из моих родственников и соседей не пострадал. Теперь, после стольких месяцеввдали от дома, во мне иногда стали оживать воспоминания. Все, что было связано с Ономити, казалось сном. Нет, все же я не так часто думал о своем доме.
Когда меня включили в группу сопровождения, я стал редко видеться с Тацуно и Накамурой. Наши казармы находились на значительном расстоянии друг от друга. Иногда мы с Накамурой вылетали вместе, но Тацуно, как менее опытного, отправляли только на разведку.
Но, несмотря на муки, страх, рухнувшие надежды, отчаяние, мы, пилоты группы сопровождения, узнали и кое-что ценное. Мы поняли, что требовалось от камикадзе, чтобы его смерть не пропала даром.
Наблюдая за другими, я набирался опыта и каждый день по нескольку раз планировал свою собственную гибель. По крайней мере, она должна была стать эффективной. Я знал, как это сделать. Я видел, как делали это другие летчики. Я утащу за собой на тот свет много врагов!
Ознакомительная версия.
