— А ну, слезай, чертов малец! — сердито кричат ему рабочие, но Мартин лишь оборачивается к ним и, смеясь, машет рукой.
Все же, когда вагонетка останавливается, он спрыгивает на землю и пускается наутек — иначе не избежать оплеухи.
Он быстро добегает до моста и останавливается перевести дух. Но тут он вдруг удивленно замирает на месте.
На мосту стоит Инга и глядит на реку, Мартин подходит к ней.
— Привет, Инга.
— А, это ты… Здравствуй, Мартин.
— О чем ты задумалась?
— Ни о чем… просто гляжу на воду.
— Гм… гм… А хочешь, пойдем покатаемся на лодке? — спрашивает он и лихорадочно перебирает в кармане монетки.
— На лодке? Не знаю… — улыбаясь, отвечает девочка. Привычным движением она склоняет голову на бок, теплый летний ветерок играет ее светлыми волосами, щекочет лицо.
— Ну так как, хочешь? — переспрашивает Мартин.
— Хочу, — радостно откликается Инга, протягивая ему руку. И вот уже они бегут с моста к лодочной станции. Лодочник сидит в сарае за бутылкой пива. Отставив ее на полку, он грузно поворачивается на стуле и, приподняв засаленную фуражку, угрюмо повторяет:
— Лодку вам, значит… Гм… Лодку…
Решившись наконец оторваться от своего стула, он нехотя достает весла и уключины и выходит из сарая.
— Какую вам лодку?..
Лодка поплыла по темной реке. Мартин сел за весла и начал грести сильными долгими взмахами, а Инга примостилась на корме, опустив руку в воду.
— А вода ничуть не холодная, — сказала она. Мартин положил весло и тоже опустил руку в воду.
— В самом деле, — подтвердил он, — так и хочется нырнуть вниз головой…
— Я очень люблю нашу реку…
— Правда?
— А моря я боюсь — оно такое большое и все время шумит.
— Море замечательное, мне нравится его шум.
— А мне нет. Вот реку я люблю, она все течет, течет, никогда не стоит на месте.
— Я целыми днями играл здесь, знаешь, когда был мальчишкой.
— Ты и сейчас еще мальчишка, Мартин.
— Мне скоро стукнет пятнадцать — на тот год.
— Ну, на тот год и мне стукнет пятнадцать, — рассмеялась Инга.
— Хочешь, свернем в Беверканал? Или лучше останемся в главном русле?
— А мне все равно… Мартин, а ты умеешь танцевать?
— Нет, не умею.
— А ты бы выучился.
— Гм… — буркнул Мартин, пожимая плечами. Он направил лодку к островку, выступавшему из-за поворота реки. Взяв весла, мальчик спрыгнул на сушу и вытащил лодку.
— Зачем ты привез меня сюда? — испуганно вскрикнула Инга.
— Здесь же суша, не бойся! — ответил Мартин, протягивая ей руку.
— Право, я не знаю, — неуверенно протянула девочка, стоя в лодке.
— Иди же скорей! Чего ты боишься? Здесь никого нет! Они уселись рядом на поваленном древесном стволе.
— Мартин, а отчего ты так долго злился на меня?
— Злился? На тебя? Да что ты…
— Нет, ты верных три месяца не разговаривал со мной… Разве ты не знаешь, что нельзя дуться больше одного дня?
— Ладно уж…
Какое-то время они молча сидели на своем стволе. Рука Инги лежала рядом с рукой Мартина. Он с трудом удерживался, чтобы не схватить эту руку или обнять Ингу за плечи и крепко-крепко прижать к себе. Больше всего на свете ему хотелось откинуть назад ее голову и поцеловать в губы, но он не смел. Вместо этого он спросил:
— А тот долговязый парень, Эрик или как его там, он тоже ходит в школу танцев?
— Мартин, да ты просто ревнуешь! — лукаво засмеялась Инга.
Мартин мгновенно соскочил со ствола и, засунув обе руки в карманы, ударом ноги сбил большой круглый камень, так что тот, описав дугу, с плеском полетел в реку.
— У меня так и чешутся руки набить морду этому бездельнику, — объявил он.
— Нет, не надо!
— А почему же не надо, если мне хочется? — Мартин со всей силой плюхнулся на ствол. — Терпеть не могу этого болвана, — объявил он.
— Мой отец говорит: надо принимать людей такими, какие они есть, Мартин.
— Да, но иные таковы, что их просто невозможно выносить.
* * *
Они плыли вниз по реке. Мартин рассказал Инге, как он вспорол покрышки на немецком грузовике.
— Ну и отчаянный же ты, Мартин, вся школа знает, что ты такой. Чего ты только не придумаешь! — воскликнула Инга, смеясь, и смех ее разнесся далеко-далеко над рекой и лугами. Мартин положил весла, и лодку понесло по течению. Инга опустила край платья, чуть задравшегося на ее загорелых ногах. Чинно сложив на коленях руки, она с улыбкой заглядывала Мартину в глаза. А он смотрел на ее рот, красивый, свежий и полный, на ослепительно-белые зубы. Инга казалась такой прекрасной, что ему стало больно глядеть на нее.
— Мартин, — окликнула его девочка, — гляди, видишь вон ту лилию?
— Сейчас я тебе ее добуду! — крикнул он, круто поворачивая лодку.
* * *
Они сдали лодку и вернулись на берег, и только тогда Инга спросила:
— А который теперь час?
— Половина девятого, — ответил лодочник, подтягивая брюки на толстом животе. Он поглядел на Ингу, затем на Мартина и от зависти заерзал на месте.
— О боже! Мне надо скорее бежать домой! — сказала Инга.
Они завернули лилию в носовой платок, взялись за руки и торопливо побежали в город. За несколько сот метров от дома, где жила Инга, оба остановились, с трудом переводя дух.
— Дальше не провожай меня! — сказала девочка. — Не то мама тебя увидит.
— Хорошо, не буду, — сказал он, выпуская ее руку.
— До свиданья, Мартин.
— До свиданья.
Он стоял, засунув руки в карманы, и долго глядел ей вслед. Затем круто повернулся и тоже побежал домой.
Радостно подскочив на ходу, он звонко ударил ладонью по желтой вывеске парикмахера, да так, что та едва не свалилась на тротуар. Теперь все будет хорошо, думал он, радуясь завтрашнему дню, радуясь заранее каждому дню своей жизни.
* * *
Войдя в дом, он сразу понял, что случилось недоброе, Якоб сидел на стуле ссутулившись, точно старик. По бледному лицу Карен текли крупные слезы. Вагн пытался заслонить ладонью распухшие глаза. Пришло извещение, что Лаус умер в концентрационном лагере от воспаления легких.
У Мартина было такое чувство, будто его оглушили страшным ударом и столкнули с высокой лестницы в темное подземелье, откуда ему уже никогда не выбраться.
Еще недавно на сочных зеленых ростках картофеля красовались желтоватые цветы. Теперь они уже отцвели, зеленые стебли больше не тянулись кверху — пора было копать картошку.
Якоб трудился на огороде с самого утра. Сегодня у него свободный день, работать придется в ночную смену. Возвратившись из школы, Мартин отправился помогать отцу, хотя знал, что скоро ему придется бежать в обувную лавку. Один мешок уже доверху набит картошкой, сейчас отец и сын наполнят второй.
Якоб подавлен горем. С тех пор как пришла весть о смерти Лауса, он почти не размыкает рта. В доме воцарилось безысходное отчаяние. Карен по-прежнему снует взад и вперед, хлопоча по хозяйству, но и она больше похожа на покойницу. Мартин не раз видел, как посреди хлопот она вдруг застынет на месте, а то полчаса кряду вытирает стол, не сознавая, что делает. По вечерам она сидела у стола с газетой в руках, неотступно глядя куда-то в пустоту. Сердце ее омертвело, и казалось, ему уже не ожить.
Мартина тоже потрясла смерть брата, он часто лежал по ночам без сна, думая о нем, не в силах осознать случившееся. При мысли, что он больше никогда не увидит Лауса, у Мартина судорожно сжималось горло. Ничего не осталось от Лауса, даже вещички какой-нибудь. Никто не ведает, где он похоронен, никто не знает, что с. ним было, ведь сообщение о смерти от воспаления легких — дешевая ложь.
Из передач английского радио явствовало, что Лаус лишь один из миллионов несчастных, которых нацисты голодом и зверствами замучили в концентрационных лагерях. Все это было настолько чудовищно, что порой не укладывалось в голове.
Впрочем, скоро все сомнения отпали. Продвигаясь вперед, русские обнаружили бесчисленные концентрационные лагери, они находили там умирающих от голода людей — скелеты, обтянутые кожей. Они видели общие могилы, заполненные тысячами жертв: слой трупов и слой хлорной извести, еще слой трупов и опять слой извести…
Они обнаружили душегубки и газовые камеры, изощренные орудия пыток. Они нашли горы игрушек и детской одежды, видели нескончаемые склады, где хранилась одежда убитых женщин и мужчин, целые возы женских волос, которые еще не успели переработать в фетр, груды золотых, зубов.
Датчане не решались назвать точную цифру людей, загубленных немцами, хотя знали, что их миллионы. Как только начнут разгребать ту гигантскую клоаку, которая зовется третьим рейхом, будут раскрыты еще более страшные преступления — думали все.
Неожиданно Якоб прервал размышления Мартина.
