— Я понял…
— Жюль вешает трубку и встает. Надо ехать в Версаль. Немедленно! Убедиться самому, что радисту удалось уйти… Но пока он доедет, пройдет уйма времени. Как быть?.. Это просто счастье еще, что Жак-Анри разгадал гестаповский трюк с палатками, а техник на редкость кстати нашел телефон Рейнике. А не пригодится ли полковник из организации Тодта? Он будет в полдень в баре.
До бара Жюль добирается на старом, отслужившем свой срок автобусе. В «Эпок» все телефоны переключены на старшую конторщицу, которой дан наказ отвечать, что господин Легран в отъезде, а Жюль, захворав, отправился к врачу и сегодня не вернется. Автобус плетется, приседая на перекрестках. Подолгу стоит на остановках, и Жюль, стиснутый на площадке двумя толстыми бретонками, печально вспоминает московский троллейбус — такой быстрый и удобный. Доведется ли ему еще поездить на нем? Перед самой войной по улице Горького до «Динамо» стали ходить двухэтажные машины; на верх с задней площадки вела лестница, похожая на корабельный трап, и кондукторши, стоя у нижней ступеньки, веселыми голосами кричали: «Которые на чердаке, все платили за проезд?» Жюль сажал на колени пятилетнюю дочь и показывал ей в окно Петровский парк и новый дом на площади Пушкина, и сам с не меньшим любопытством, задирая голову, разглядывал скульптуру женщины на крыше этого углового дома, появившегося за месяцы одной из его командировок. Сам он с семьей жил в старом здании с коридорной системой, где майоры и комбриги по утрам здоровались в очереди на ванну и где жены привыкли не удивляться долгим отлучкам мужей, а ждать и не расспрашивать почтальонов, не затерялось ли где-нибудь письмо. На дверях ванной, помнится, висело суровое объявление, написанное женоргом: «Соблюдая личную гигиену, помни о гигиене товарища!» — и командиры, моясь, побивали все рекорды по части быстроты…
У площади Пигаль Жюль, проскользнув меж бретонками, спрыгивает с подножки. Поправляет смявшийся пиджак и с самым беспечным видом входит в бар. Полковник уже за стойкой, тянет через соломинку из высокого бокала свой аперитив.
— Господин полковник! Какая встреча!
— Присаживайтесь, — прохладно отвечает полковник.
Жюль с польщенным видом пристраивается на самом краешке соседнего табурета.
— Один оранжад!
— Не разоритесь? — насмешливо спрашивает полковник.
— Что поделаешь, вся Франция зиждется на экономии.
— Скажите лучше: на скупости!
«Ну ты-то нам недешево обошелся!» — думает Жюль и мочит кончик языка в апельсиновом соке.
— Вы на машине? — спрашивает он полковника.
— Подвезти?
— Сочту за честь просить вас.
Полковник сам водит малолитражку. На свидания с Жюлем и Жаком-Анри он предпочитает приезжать без шофера. Просто удивительно, как быстро он овладел правилами конспирации — правилами, которые никто ему не преподавал. Свой процент от сделок он хочет иметь без помех, не компрометируя себя связями с «Эпок».
— Где ваш шеф? — спрашивает полковник, включая скорость.
— На водах.
— Печень?
— Что-то вроде.
— А мои бумаги?! Он взял их с собой?!
— Они в сейфе, — говорит Жюль. — Да успокойтесь же! Вашим бумагам ничего не грозит.
— Я бы хотел получить их завтра же. Могут хватиться.
— Получите. И куртаж тоже! Или он вас не волнует?
Полковник рывком переключает скорость.
— Знаете что!..
— Догадываюсь, — кротко говорит Жюль. — Вы не очарованы нашим сотрудничеством. Я — тоже. Боюсь, что при известных обстоятельствах вы постараетесь отправить меня в гестапо.
— Что за мысль?!
— Увы, вполне здравая…
— Глупости!.. Куда мы едем?
— В Версаль. Этой дороги хватит, чтобы поговорить обо всем…
«Успел или нет? — думает Жюль. — Чертовы палатки — с них начались провалы в Лилле и Брюсселе… Опять абвер. Он просто из кожи вон лезет!»
Первую палатку Жюль обнаруживает в начале тупика у площади, вторая стоит на перекрестке и третья закупоривает выезд из улицы. Возле нее висит дорожный знак. Если мысленно проложить линии, получится геометрически правильный треугольник, в центре которого — дом с ампирной лепкой по фасаду. В одной из квартир этого дома работал радист. Жюль отыскивает окно — второе слева на последнем этаже. Шторы задернуты. Кажется, обошлось…
— Минутку, — говорит он полковнику. — Остановитесь-ка здесь!
Возле дома с ампирной лепкой — общественный туалет. Жюль занимает крайнюю кабинку, ищет на кафельной плитке крестик… Все в порядке: крестик на месте, и цифра тоже! «1110». Одиннадцать часов утра, десятое ноября. Жюль клочком бумаги стирает надпись. Выйдя на дневной свет улицы, щурится и старается не глядеть в сторону палатки. Теперь она может торчать здесь сколько угодно, хоть до второго пришествия.
8. Ноябрь, 1942. Женева, рю Лозанн, 113
На берегу Женевского озера в любую погоду гуляют дети. С боннами, гувернантками, сами по себе, они благовоспитанно вышагивают вдоль парапета и, совсем как взрослые, невыразительно глядят прямо перед собой. Маленькие мадемуазель и месье выполняют важную обязанность — поглощают кислород, освобождая легкие от нечистого воздуха школьных классов. Так же чинно они кормят голубей и играют в «решеточку» на расчерченном цветными мелками асфальте. Белые банты и разглаженные щеткой проборы склоняются над квадратиком, в который попала брошенная монетка, и деловито совещаются: кажется, монета легла на черту — разрешают ли правила перебросить?
Возвращаясь со свидания с Камбо, Ширвиндт ненадолго задерживается возле детей. Старый холостяк, он любит понаблюдать за ними, и у него есть здесь знакомые. Беленькая, с мышиным носиком Рут делает ему книксен и получает пакетик голубиного корма. Ширвиндт, покряхтывая, опускается на корточки, посвистывает, но голуби, переваливаясь с боку на бок, обходят его и, толкаясь, спешат к Рут.
— Я слишком стар для них, — говорит Ширвиндт и встает. — Как ты думаешь, Рут?
Рут рассудительна.
— О что вы! Просто корм у меня, и они это понимают. Вы придете завтра?
— Возможно, — говорит Ширвиндт.
Рут приседает в книксене с грацией первой придворной дамы. Из нее со временем вырастет превосходная служащая и примерная жена: к этим двум профессиям ее готовят с пеленок.
Сворачивая к площади, а от нее — к Школе изящных искусств, Ширвиндт еще несколько мгновений думает об этом, но мысль о будущем Рут слишком незначительна, чтобы захватить его целиком и заставить забыть о той, чье имя тоже начинается с буквы «Р»… Роз… Как он предостерегал ее! Сколько говорил, об осторожности, о волчьих ямах, которыми изрыта тернистая тропа разведчика… Говорил — и все-таки не уберег!..
Связной сообщил об исчезновении Роз в понедельник, и Ширвиндт сразу же кинулся к знакомому капитану. Сказал, что беспокоится о судьбе своей секретарши, попросил навести справки. Капитан склонил голову.
— Мужайтесь, мой друг… Если бы вы не пришли, я позвонил бы сам.
— Что вам известно? — спросил Ширвиндт.
— Посмотрите-ка вот это… Копия донесения пограничной стражи. Я снял ее для вас…
В тот же вечер связной привез рацию Роз и книгу шифра. Он влез в ателье через окно и с трудом обнаружил тайник возле печи. Остальные вещи Роз — чемоданчик с бельем, письма, безделушки — остались в пансионе. Полиция обыскала ателье через час после ухода связного — он видел машину, прибывшую из Давоса.
Ширвиндт послал сообщение Центру и из ответа узнал, что в Париже создан штаб по координации деятельности германской контрразведки во главе с бригаденфюрером Рейнике. Центр указывал: «В случае угрозы… для вас, наших друзей здесь и в других местах постарайтесь перебраться в Барселону, Калье де Мадрид, 17, сеньор Хуан Хусте. Пароль: „Я пришел от Профессора после операции аппендицита“. Хотя в Париж и послано сообщение об этом, со своей стороны свяжитесь с нашими друзьями там и подтвердите наш приказ». Ширвиндт дал радиограмму Жюлю с полученным адресом и сжег шифровку, не стараясь запомнить координатов сеньора Хуана Хусте. Все равно он не сумеет воспользоваться ими: в Женеве нет человека, который его заменил бы, и он останется здесь до самого конца. Такое же предупреждение восемь месяцев назад — только адрес был иным — он передал товарищам из группы «берлинцев», но никто из них не уехал, группа работала, хотя гестапо стояло где-то у самого порога конспиративных квартир. Это было высшее мужество — остаться, понимая, что дни свободы сочтены; зато о весеннем наступлении немцев Генеральный штаб РККА узнал вовремя и принял контрмеры… И Роз — она тоже не покинула поста…
Утром Буш прислал жену, а с ней еще одну радиограмму. Ширвиндт прочел ее и днем заглянул в магазинчик Буша. Симон хлопотал в заднем помещении у плиты; с блаженным лицом вдыхал аромат крепчайшего кофе. О беде с Роз он не знал, был весел, и Ширвиндт постарался не огорчать его, тем более что в радиограмме речь шла как раз о Буше.
