Симон разлил кофе по фаянсовым чашкам.
— Мой собственный рецепт! Пальчики оближешь!..
Ширвиндту показалось, что он глотнул концентрированного раствора хины. С трудом протолкнув в горло горячую жидкость, он отвел руку Буша с кофейником.
— С меня хватит, Симон. К тому же я по делу.
— Говори.
— Ты мог бы оставить магазин на жену?
— Конечно. Хоть на месяц!
— Ты не понял: я имел в виду — надолго оставить. До конца войны…
Центр просил дать парижанам хотя бы двух радистов. Одного из них Ширвиндт выделил безболезненно: рация числилась запасной, товарищ сидел без дела в Берне и давно уже просился куда угодно, только бы не торчать с утра до ночи в своих меблирашках вдали от настоящих событий. Вторым мог бы стать Буш с его подлинным паспортом швейцарского гражданина. Но захочет ли он?
— Могу я посоветоваться с женой? — спросил Буш.
— Конечно, Симон.
— Завтра я отвечу.
— Обдумай все, дружище, и не торопись.
— Будь спокоен!
— Серый котелок не показывался?
Буш оживился.
— Как в воду канул. Ложная тревога, Вальтер!
— Возможно, что и так…
Ширвиндт никогда не был склонен преувеличивать степень той относительной безопасности, которую им обеспечивал сомнительный нейтралитет Швейцарии. С первых дней мировой войны ответственные чиновники в Берне повели себя двусмысленно. Многочисленные разведки Германии действовали почти в открытую, не хватало только вывесок на их люцернских, цюрихских и женевских филиалах. Советский Союз не имел в Швейцарии дипломатического представительства, и не по своей вине: прогерманские позиции бернских политиков не составляли секрета ни для кого, в том числе и для Наркомата иностранных дел в Москве. Но при всем том во Франции, куда должен был переехать Буш, было еще опаснее. Ширвиндт так и сказал Бушу при последней встрече и добавил, что не будет в претензии, если тот откажется.
— Ясно, — недовольно ответил Буш. — Не нужно повторяться, Вальтер. Кланяйся при случае малютке Роз. Как она там, в Сен-Морице?
— Катается на лыжах, — ответил Ширвиндт и поторопился уйти.
Буш — прекрасный человек, достойный доверия, но он не молод и следует поберечь его нервы. Все они привязаны к Роз — и Симон, и связные, и Ширвиндт. Однако тяжесть потери Ширвиндт обязан целиком принять на себя одного. И пережить молча.
…С тяжелым сердцем Ширвиндт едет в этнографический музей. И до войны его залы не ломились от публики, а сейчас он так безлюден, что шаги Вальтера рождают эхо под потолком. Из трех женевских музеев — есть еще естествознания и искусств — Камбо облюбовал для рандеву именно этот. Ширвиндт боится, что они уже примелькались смотрителям. Встречи возле стендов с тотемами индейских племен лучше прекратить, перенеся их хотя бы в ботанический сад…
Безразлично разглядывая забавных божков из Бирмы и африканские маски с багровыми вздувшимися губами, Ширвиндт передвигается от коллекции к коллекции и таким образом оказывается вплотную к Камбо, пристально изучающему удивительно непристойную фигурку Шивы.
— Изумительно, — говорит Камбо, не поворачивая головы. — Какая естественность!
Ширвиндт снимает и протирает очки.
— Нам надо поговорить.
— К вашим услугам.
— Отлично: с услуг я и начну. Боюсь, что придется от них отказаться.
— Почему? Разве я не точен?
— Напротив.
— Дело в цене?
— Нет. В ваших источниках. Если бы мы здесь играли в заговорщиков, таинственность была бы хороша и уместна. Но и тогда вопрос о том, где и как вы получаете информацию, оказался бы не лишним.
— Мы, кажется, договорились…
— Времена меняются!
— И мы вместе с ними?.. Эта латинская пропись слишком диалектична. И потом — что вам не нравится? Я ведь не спрашиваю вас, кого вы представляете: Интеллидженс сервис, Управление стратегических служб или русский Генеральный штаб. Согласитесь, это предел лояльности с моей стороны.
— А чем вы рискуете?
— А вы?
— Всем!
— Сильное выражение.
Ширвиндт демонстративно смотрит на часы — разговор зашел в тупик. Может быть, лучше расстаться? Камбо осторожно улыбается; сморщенное лицо его сжимается в кулачок.
— Не горячитесь, мой друг…
— Это не горячность.
— Тем лучше! Будьте логичны. Допустим, в Германии есть группа лиц, стоящих в оппозиции Гитлеру. Допустим далее, что эта группа готова сотрудничать с кем угодно, чтобы свалить обожаемого фюрера в помойную яму. Неужели вы откажетесь от услуг этих людей только потому, что они предпочитают не афишировать свои имена?
— Безусловно!
— Политика белых перчаток?
— Вам больше нечего сказать, Камбо?
— Подождите! Может быть, вас заинтересует последующее? Я еще не кончил.
— Простите…
— Эти лица занимают большие посты в империи. Поставьте себя на их место и решите, как им поступить?
Ширвиндт разочарованно пожимает плечами.
— Слишком много слов.
— Вы настаиваете на своем?
— Самым решительным образом.
— Хорошо же. Вас устроит, если я скажу, что в числе моих друзей два генерал-фельдмаршала, бывший обер-бургомистр и некоторые члены ставки?
— Их имена?
— Не всё сразу. Сначала я спрошу моих друзей, хотят ли они лишиться инкогнито, а пока ограничусь изложением нашей платформы. Вам интересно?
Ширвиндт еще раз пожимает плечами.
— Мы антинацисты. Общо? Но, увы, другого термина нет. Политические нюансы, оттенки, разногласия в данный момент нас не волнуют. Не скрою, часть из нас считает себя людьми вне политики, и их оппозиция фюреру носит сугубо личный характер. Что касается меня, то я сторонник парламентской Германии, но с сильным лидером во главе правительства. Наци номер один — просто кровавый маньяк, его придется заменить. Ради этого я иду на контакт с вами. Поражения на фронте подтачивают авторитет и власть господина с усиками и создают почву для переворота. Колокол на ратуше должен будет зазвонить рано или поздно.
— Звучит красиво. Но при чем здесь мы?
— Все мы у веревки колокола!
— Вы так считаете?
— Почему бы и нет?
Ширвиндт холодно смотрит на собеседника.
— Авантюры с заговорами? Здесь нам не по дороге, Камбо.
— А я и не зову вас в путь. Как-нибудь обойдемся! Для меня главное, что наша информация помогает одной из держав в ее войне и тем самым уподобляется зубцу на пиле, которая подрезает сук под Гитлером. Мое сотрудничество с вами продлится до того часа, когда в кресло рейхсканцлера сядет наш человек.
— Кто же он?
— Может быть, тот самый бывший обер-бургомистр, а может быть, и один из членов нынешнего правительства.
Из музея Ширвиндт уходит озабоченный. Разговор с Камбо имеет первостепенное значение. Оппозиция и заговор — об этом сообщали «берлинцы» незадолго до провала. Называли имена фельдмаршалов фон Бока и Рунштедта, но точно определить их роли и степень участия в оппозиции «берлинцы» не могли. Что касается «обер-бургомистра», то это может быть Герделер[11] — его имя тоже упоминалось в сообщениях. Обо всем этом следует немедленно доложить Центру. Если Камбо не лжет, то надо, во-первых, резко отгородиться от возможных попыток использовать себя в узких интересах заговорщиков и, во-вторых, получить от них все, что удастся. О «белых перчатках» нет и речи, когда враг топчет твою землю!
На обратном пути и происходит встреча с Рут — встреча, остро напоминающая Ширвиндту о Роз. Бедная девочка, каково ей сейчас?..
Ширвиндт звонит из конторы капитану: нет ли чего-нибудь нового? Полиция ведет расследование? Ах, полиция!.. Что же она узнала?
— В последний раз нашу знакомую видели в Тифенкастеле в обществе одного господина. Кстати, он в тот же вечер покинул отель в Давосе, где жил свыше недели. По документам он значится Дюроком. Это вам что-нибудь говорит?
У Ширвиндта мертвеют губы.
— Так, кое-что, — отвечает он. — Продолжайте, пожалуйста…
— В газетах не появится ни строчки. Полиция считает, что здесь замешано гестапо.
— Кто же еще?! — говорит Ширвиндт с горечью.
— Нацисты у нас как дома. Берн, как водится, заявит формальный протест, но не будет добиваться возврата похищенной. Обычная практика. Помните историю в Дании? Тогда речь шла о двух помощниках английского военного атташе, официальных лицах! Немцы вывезли их среди бела дня, и датчане смолчали. Что же вы хотите от Берна?
Ширвиндт стискивает зубы и закрывает глаза. Тьма окутывает его — тьма, из которой улыбается Роз…
9. Ноябрь, 1942. Марсель, рю Жарден, 21
Совершилось!..
О продвижении немцев на юг Франции Жак-Анри узнает еще в пути. Поезд давно выбился из расписания, плетется, простаивая в Оранже, Авиньоне и Арле больше положенного. Почти на каждой остановке солдаты в стальных шлемах проверяют документы и кого-нибудь ссаживают; полевые жандармы с бляхами на мундирах подозрительно вглядываются в лица пассажиров, словно они по меньшей мере замаскированные «коммандос». Пропуск Жака-Анри подписан высшим руководителем полиции безопасности генералом Кнохеном, но и он не вызывает у патрулей особенного почтения. Требуют удостоверение личности, сверяют фото с оригиналом и только тогда неохотно возвращают бумаги.
