Юра разочарованно фыркнул в отряде частенько можно было встретить какого‑нибудь бойца, надевшего головной убор задом наперед. Некоторые даже считали это признаком особого партизанского шика.
— Значит, кепку козырьком назад, за правое ухо — сигарету, карандаш или что‑нибудь другое — ветку, цветок, — продолжал Валерий, — а в левой руке обязательно белый платочек, обернутый вокруг указательного пальца. Вот в таком виде я должен показываться перед другими. Я ему говорю, — левая рука у меня раненая, может быть, платочек можно держать в правой? Он рассердился, начал меня ругать. Говорит, что я прикидываюсь ослом. В общем, держать платочек нужно в левой руке и обязательно обернутым вокруг указательного пальца. На прощание вытащил из кармана фляжку, налил в чашечку самогонки, заставил выпить, —я отказался, говорил, что хлопцы услышат запах, — выпил сам, за мое здоровье, и отпустил с богом.
— А оружие? — не утерпел Юра.
— Не спеши, Художник, я еще не досказал, — с досадой бросил в сторону Коломийца Москалев. — Тут, товарищ капитан, произошло очень интересное. Когда мы поднялись из подвала на первый этаж, Ганс крикнул: «Филинчук, отдай ему оружие!» Вы слышите? Филинчук… Такая же фамилия, как у того полицая, что в лесу на меня чуть ногой не наступил. Конечно, я не утверждаю, что это тот самый человек.
— Лица его не рассмотрел? — спросил Серовол.
— Нет, все на меня светили.
— А он тебя мог узнать?
Москалев ответил не сразу, подумал хорошенько.
— Вряд ли. Он меня видел то в лесу две–три секунды. И лицо у меня было тогда поцарапанным, все в крови. А может, и не тот. Однофамилец.
Серовол заходил по комнате своей «пульсирующей» походкой: то задерживая шаг, то ускоряя. Он обдумывал все, что рассказал Москалев.
Видимо, сложившаяся обстановка его устраивала, и он заявил почти весело:
— Ну что ж, Москалев, надевай кепку задом наперед и приступай к своим обязанностям. Потолкайся среди хлопцев. Платочек есть? Вот и отправляйся на свидание с коллегой. В случае объявит он себя, ты сразу не беги сюда, но и не скрывай, что часто бываешь в этой хате ― ты почтарь, тебе дают секретные задания, тебя хотят сделать адъютантом Бородача. Давай!
Москалев ушел.
Юра, подчиняясь какому‑то тягостному предчувствию, подошел к окну и проводил взглядом удаляющегося Валерия. Тот шел сутулясь, усталой походкой, как будто нес тяжесть тех испытаний, какие судьба с такой щедростью свалила на его плечи. И Юра почему‑то подумал, что видит Москалева в последний раз.
Капитан Серовол был занят своими мыслями.
— Юра, тебе два поручения, —сказал он, словно очнувшись. — Первое — голуби. Проверь, расспроси, только без шума. Второе — прикажи «близнецам» явиться ко мне. Одному сразу же после обеда, другому на час–полтора позднее. И сам приходи к этому времени.
Коломийца нельзя было упрекнуть в отсутствии служебного рвения, тем более, что дело шло о выяснении, на сколько вероятно его предположение, и все же он вернулся ни с чем. Партизаны не могли подсказать, где бы Юра мог достать до зарезу потребовавшуюся ему пару голубей, местные жители пожимали плечами ― в их лесных краях эту птицу не разводят. И только боец Стельмах бросил в душу Юры еще одно семя надежды, подтвердив, что он и его напарник Портной, сидя в секрете, видели голубя, летевшего в юго–восточном направлении. Однако, какой это был голубь ― домашний или дикий, Стельмах не мог сказать, а Портного Юра не смог увидеть, так как тот ушел на задание.
Версия о голубиной почте, еще недавно казавшаяся столь правдоподобной, рассыпалась, становилась сомнительной. Ей не хватало одного важного звена.
Капитан Серовол весьма спокойно отнесся к неудаче своего помощника, поинтересовался лишь тем, кто из «близнецов» явится первым.
Голубей будем искать, Юра, ―сказал начальник разведки, бережно заворачивая в обрывок газеты какую‑то фотографию с обгоревшими краями. ― А сейчас проведем небольшой психологический эксперимент над обоими Когутами. Совершенно безболезненный. Твое дело ― молчать и наблюдать.
Эксперимент начался с Когута–первого. Он вошел в хату и остановился у порога. Он был заметно встревожен неожиданным вызовом и, кажется, не мог или не особенно старался скрывать свое волнение. Судя по всему, его интересовало только то, зачем он потребовался капитану. Стоял у порога и нервно покусывал губы.
— Как твоя фамилия? — весело, едва сдерживая улыбку спросил Серовол.
— Когут, — с подчеркнутой готовностью ответил «близнец», — Андрей Когут.
Капитан скривился, неодобрительно покачал головой.
— Вот те на! Что я тебе говорил? Нету Когута в нашем отряде…
— Я думал вам настоящую… — смутился Когут–первый и конфузливо покосился на молчавшего «писаря».
— Так как же твоя фамилия? — Серовол казался рассерженным.
— Горбань, — оправившись от замешательства, бодро ответил «близнец», — Кузьма Горбань.
— Это другой разговор! Привыкай…
Уже смягчившись, капитан расспросил Когута–первого о здоровье, настроении, о том, как к нему относятся в роте, а после приступил к главной теме.
— Горбань, я вызвал тебя для откровенного разговора.
— Прошу… — Когут–первый замер в почтительной позе, глаза его влажно блестели.
— Как ты можешь догадаться, —продолжал Серовол, — партизаны не такие простаки, чтобы верить каждому на слово. Хотели бы, да нельзя… Мы проверяем и проверяем хорошо. Так вот, мы проверили все, что ты рассказал о себе. Наши люди были в Кружно, расспросили, все разузнали. И все, буквально все подтвердилось. Так что сочувствую твоему горю и благодарю за правдивый рассказ. И в дальнейшем говори своим командирам правду, только правду, ничего не скрывай. Вот зачем я тебя вызвал, Горбань. Еще раз спасибо за правду.
Капитан крепко пожал руку Когуту–первому, давая понять, что разговор окончен и он может быть свободен.
Коломиец ждал, что произойдет дальше.
Когут уже шагнул к дверям, но тут Серовол остановил его.
— Тьфу ты… Чуть не забыл! — воскликнул капитан, хватаясь за сумку. — Подожди‑ка. Там соседи ваши подобрали некоторые вещи. Конечно, все испорчено, все обгорело… Нашли несколько фотографий. — Капитан вынул из сумки обернутую газетой фотографию с черными, обожженными краями. — На одной из них все соседи опознали золовку хозяйки — Марию. Это мать твоя, выходит?
— Так, мама… —скорбно вздохнул Когут–первый и как‑то нерешительно протянул руку, чтобы взять фото. Лицо его скривилось в плаксивой гримасе, взглянув на фотографию, он тотчас же прижал ее к груди. Так он стоял несколько секунд, закусив губу, всхлипывая, глотая слезы, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Юра, чувствительный к чужому горю, был растроган. Он уже не сомневался, что перед ним настоящий Андрей Когут.
— Вы мне отдадите? — произнес Когут, просительно глядя на капитана. — Единственная память…
— Конечно. Дай только я обрежу горелое.
Серовол, вынув лезвие безопасной бритвы и положив фотографию на стол, начал обрезать обгоревшие края, и Юра, заглянув через его плечо, увидел на потрескавшейся глянцевой бумаге простое, доброе лицо крестьянки лет сорока ― сорока пяти, уже покрытое сеткой морщин. Это была мать Андрея Когута… Но почему же лицо кажется знакомым, как будто он совсем недавно видел эту женщину? Тут Юра чуть не вскрикнул ― капитан «со значением» наступил ему на ногу и передал фотографию Когуту.
— Спасибо, — сказал тот, принимая фотографию обеими руками.
— Прячь хорошо. Храни. Память… — сурово сказал Серовол. — Иди, Кузьма, отдыхай, поправляйся, как только рана твоя заживет, мы тебе серьезное, ответственное дело поручим. Таким, как ты, можно доверять…
«Где же я видел такую фотографию? ― напряженно думал Юра, глядя на кланяющегося Когута–первого. ― Ведь совсем недавно». И он вспомнил…
— Товарищ капитан… — зашептал он, хотя Когут уже вышел из ворот на улицу и не мог слышать, что говорится в хате. — Товарищ капитан, ведь это…
— Спокойно, Юра. Пойди на хозяйскую половину и попроси еще одну точно такую фотографию у бабки Зоей. Там на стенке висят… Скажи, отдадим обе. Давай.
Пораженный, Юра не мог тронуться с места.
— Какая сволочь, какой подлец… — бормотал он, улыбаясь слабой, растерянной улыбкой.
— Юра, у тебя серьезный недостаток, — досадливо сказал Серовол. — Ты спешишь с выводами, быстро загораешься и быстро гаснешь.
— Так тут же ясное дело…
— Вот, вот, тебе уже все ясно, а мне — нет. Что ты скажешь, если второй Когут тоже опознает на такой фотографии свою мать? Ага! А может быть, дочка бабки Зоей и мать Андрея Когута похожи друг на друга, общий тип. Не бывает? Иди за фотографией, ее еще обработать надо.
Когда Юра принес фотографию, капитан осторожно поджег зажигалкой нижний уголок, тут же потушил огонь пальцами и размазал сажу на обратной стороне. Действительно, это было хорошо, во всех деталях продуманная психологическая ловушка ― ни у кого не могло возникнуть сомнения, что фотография побывала в огне. Но люди, похожие друг на друга, встречаются, хотя не так уж часто, но встречаются. Это Юра знал. Неужели сейчас они столкнулись с таким редкостным совпадением? И Когут–первый действительно уловил в лице на фотографии черты своей матери?
