— Срочное что-нибудь?
— Очень. Вас ищет СД. К нам приходили за адресом, но мы вашу карточку еще раньше уничтожили, как вы нам тогда посоветовали. В некоторых карточках наших людей адреса перепутали, вписали разрушенные дома. Пусть ищут под руинами...
— Да, дело серьезное, — в раздумье проговорил Арсен Викентьевич. — Что-то пронюхали, гадюки. Но что?
— Вам снова нужно менять квартиру, — посоветовал Володя Омельянюк. — Перебирайтесь в этот район, на Серебрянку. Вас здесь не знают, будет безопасней. Хорошие знакомые есть здесь у вас?
— Есть. Пусть и жена сюда перебирается, а то и ее схватят. Передайте ей, пожалуйста...
— Обязательно передам, — ответил Володя. — Видно, гестаповцы серьезно берутся за нас, принюхиваются к нашим следам... Нужно принимать меры. Девчата, снова придется вам поработать. Необходимо менять документы. Достаньте побольше чистых паспортных бланков. И печати...
— Сделаем.
Недалеко от Вали Соловьянчик, на Оранжерейной улице, жили Герасимовичи. Отец — инженер, надежный человек, сын Борис только что окончил среднюю школу. И вот у этого самого Бориса настоящий талант обнаружился: такие печати делал — не отличишь от немецких. Из бильярдных костяных шаров мастерил. Герасимовичи всегда помогали, если кому-либо нужны были документы. Давая согласие оформить документы, Лида имела в виду Герасимовичей.
— Очень хорошо, — похвалил Володя. — И помните — побольше бланков... Кстати, еще одна просьба. Попробуйте достать хороший план города Минска.
— Это уже трудней... — На молодом, красивом лице Лиды сбежались морщинки. — Мы видели план только у шефа. В столе прячет, под замком...
— А может, попробуете?..
— Посмотрим. Если выпадет подходящий момент — попробуем.
И они сдержали слово. Шеф им доверял. Молодые красивые женщины совсем не напоминали ему опасных большевиков, ведущих беспощадную борьбу против фашистских властей.
«Что нужно таким вот слабым существам? — думал шеф. — Нежность, мужская ласка, ну и деньги, конечно, прежде всего деньги, чтобы приобретать разные там финтифлюшки».
Разговаривают его подчиненные всегда с легкомысленно-беспечным видом, тема разговора одна — о нарядах. С особым удовольствием, даже наслаждением обсуждают они вопросы, связанные с разными там горжетками, жабо, плиссе, гофре и сотнями других, бог знает каких вещей...
Этих особ, конечно, нечего остерегаться. И он не остерегался. Выходя из кабинета, часто оставлял ключи на столе. Улучив удобный момент, Лида взяла ключи и приготовила оттиски на воске. Николай Герасимович по отпечаткам сделал новые ключи и передал их Лиде.
В тот день Лида и Валя пришли на работу минут на двадцать раньше обычного. Валя осталась в коридоре, а Лида зашла в кабинет, открыла стол шефа, взяла план Минска и спрятала его за пазуху. Впервые в жизни ей приходилось брать без разрешения чужие вещи. Как это страшно! Сердце колотилось, — казалось, готово было выскочить из груди. Она сама не помнила, как заперла стол и вышла из кабинета.
Шеф почему-то не сразу заметил, что план исчез. Когда спохватился — только развел руками и глубоко задумался. Девчата незаметно следили за ним. Они видели, что в нем происходит какая-то борьба: он то встанет, чтобы куда-то идти, то снова сядет за стол. Видно, ему хотелось сообщить о пропаже в СД, но кто знает, что могут подумать гестаповцы... Еще, чего доброго, самого загребут...
Когда они остались втроем, шеф погрозил пальцем Лиде и Вале.
— Доиграетесь, шельмы!
— О чем вы, пан шеф? — с невинным видом глядя ему в глаза и томно растягивая слова, спросила Лида.
— Разве не знаете, о чем?
— Ей-богу, нет, пан шеф. Кажется, все делаем как следует. Ни одной ошибки не допустили в бумагах... Не знаю, может, у Вали какая ошибка произошла, а у меня, ей-богу, все хорошо...
— И у меня все правильно...
— За такие ошибки головы рубят, — сказал шеф и, со злостью стукнув ящиком стола, повернул ключ и вышел. Девчата переглянулись: куда его понесло? Хотя бы не пошел заявлять... А если и так, все равно никуда не денешься. Нужно ждать, что будет.
Через полчаса шеф пришел один. Наверно, ходил прогуляться, злость и тревогу свою развеять. Ну, пронесло на этот раз!
Придя домой, Лида сказала Вале:
— Нет, так больше не будем делать. В другой раз он обязательно донесет на нас в СД. Я вот что придумала: у меня есть хороший знакомый, он работает в гидрометслужбе. У них там разных карт — хоть гать гати. Как я это раньше не вспомнила? Нужно сказать об этом дяде Арсену или Володе...
Бывает так, что знаешь человека и год и два, съешь с ним добрый пуд соли и не подозреваешь, что у твоего знакомого на душе. С виду — человек как человек: и приветливый, и даже привлекательный, и слова приятные говорит. В обычных условиях — милый человек.
А изменились обстоятельства — и не узнать его. Из глубины черной души извергается целый фонтан грязи, заливающий всех, кто находится поблизости.
Нечто подобное произошло и с женщиной-врачом, которую все почему-то звали только по фамилии — Юрашевич. Особыми способностями она не отличалась. Как и все врачи, слушала и выстукивала больных, выписывала рецепты, улыбалась.
Никто не знал, что за этими улыбками скрывается бездонное болото злобы к тем, у кого больше таланта, кто стал хотя бы на ступеньку выше ее в общественной жизни, кто носит более красивые платья, пользуется большим авторитетом у сослуживцев и больных. Злость эта была особенная — старательно скрываемая, но острая, жгучая, отравная. Даже от самых близких людей прятала она свою ненависть ко всем, кто, по ее мнению, перешел ей дорогу, занял место, которое должна была занять она.
Оккупацию Минска Юрашевич встретила с огромной радостью. На приход фашистов она возлагала большие надежды. Ей казалось, что теперь она вырвется на простор и все будут с завистью смотреть, как она станет видной фигурой среди медработников Минска.
Свои симпатии к фашистам она выражала везде, рассчитывая, что хозяева заметят и оценят ее по заслугам. Прежде, бывало, она месяцами не брала в руки газету.
— Фи, — фыркала она и презрительно кривила ярко накрашенные губы, когда товарищи заводили разговор на общественные темы, — настоящему врачу не пристало лезть в политику. У него есть более серьезные и благородные дела — лечить людей. А у женщин еще и свои, семейные обязанности...
Однако люди с их болезнями не очень интересовали ее. Во всяком случае, от дежурств она старательно отделывалась. А разговоры о благородной миссии врача ей нужны были только для того, чтоб выставить себя перед людьми человеком доброй души.
Когда город захватили фашисты, у Юрашевич вдруг появилась неодолимая тяга к политике. Только привлекала ее политика уже иная, та, на которую Юрашевич возлагала особые надежды. Каждое утро она с жадностью хваталась за фашистские газеты и с волнением, взахлёб читала брехню геббельсовских пропагандистов, трубивших о безостановочном марше гитлеровских армий на восток.
Работники больницы с отвращением смотрели на нее, но ничего не говорили. Да и как скажешь, если она может сразу же донести в СД. Пусть лихо цепляет такую!
Только старый профессор Евгений Владимирович Клумов однажды не стерпел. Было это в декабре 1941 года, когда под Москвой шли кровопролитные бои.
Как всегда в первой половине дня, профессор делал операцию. Больных было много. Ассистенты и сестры молча выполняли приказания, которые он отдавал иногда одним движением широких черных бровей или кивком головы. В операционной стояла напряженная таинственная тишина, от которой, казалось, зависела судьба человека, лежавшего на операционном столе. Всколыхни эту тишину — и жизнь выпорхнет из ослабевшего организма. На высоком лбу Клумова глубже пролегли морщины. Сотрудники знали: операция серьезная, профессор очень озабочен. Врач Мария Пилипушко, работавшая ассистентом, напряженно следила за всеми движениями рук профессора, помогала ему.
Вдруг дверь широко распахнулась, и в операционную влетела Юрашевич. Она держала высоко над головой «Минскую газету» и, захлебываясь от восторга, крикнула:
— Господа, Москва взята!
Профессор на мгновение поднял голову от больного, глаза его блеснули гневом и презрением.
— Чему вы радуетесь?! — А затем добавил: — Как вам не стыдно, врач Юрашевич, так вести себя в операционной!
— Ах, извините, уважаемые господа, я забыла, что у вас это не вызывает сочувствия!..
И, кривляясь, сделала реверанс.
— Мерзавка! — вырвалось у Марии Пилипушко, когда дверь закрылась за Юрашевич.
— Продажная шкура, — поддержала врача Виктория Рубец, присутствовавшая при операции.
Клумов в знак согласия кивнул головой и приказал:
— Продолжаем...
Этот случай еще раз напомнил, что в подпольной работе нужно быть осторожным. Люди, подобные Юрашевич, могут сильно навредить. Но они не так страшны — их все знают, сторонятся. Страшней, когда доверишься хитрому врагу, который прикидывается твоим другом, честным советским человеком.
