– Огневую мощь боевого охранения надо усилить! – многозначительно подытожил унтерфельдфебель.
Когда Хорст произнес «другое вооружение», он до крайней степени заинтриговал Люстига и Хагена, но ни тот, ни другой не осмелились спросить унтерфельдфебеля, что он имеет в виду. До такого мог додуматься только Херминг или его необстрелянный дружок Венгер.
Как и предположили «дымоходники», унтер не замедлил сам раскрыть все карты. Оказалось, что уже с наступлением ночи «хиви» сделали еще одну ходку из батальона на хутор и привезли боеприпасы, в том числе запасные заряды для «панцершреков», «панцерфаусты» и «фаустпатроны», а также гранаты.
– Командование батальона печется о своих солдатах… – солдафонским тоном пояснил Хорст. – Наши офицеры делают все возможное и даже невозможное, чтобы противотанковое истребительное подразделение, первым столкнувшись с русскими танками, дало им достойный отпор и имело для этого все возможности. В первую очередь в боеприпасах. Потому что, думаю, боевого духа вам не занимать, солдаты…
Хорста понесло. Его речи про боевой дух больше сгодились бы в ячейке, где ковыряли лопатами Херминг и Венгер. Хотя и унтерфельдфебеля можно было понять. Увлекшись рассказом о противостоянии лейтенанта Дамма с танкистами, он допустил оплошность, которую теперь изо всех сил стремился загладить. Воодушевление своих подчиненных перед возможным сражением входило в прямые обязанности унтера.
– Мы должны преподать иванам хороший урок. Такой, чтобы они навсегда запомнили, что такое Курмарк! Славное имя нашей дивизии будет каленым железом выжжено в их трусливых душах…
– Герр унтерфельдфебель… – робко вставил Люстиг свои слова в монолог Хорста. И как это у него получалось с ходу добавить в голос льстиво-подобострастные нотки?
– Герр унтерфельдфебель… Хаген один не справится… Боеприпасы… Как же он донесет?..
– Но и оба вы не пойдете… На кого оставить «дымоход»? Заряды? – отрезал Хорст.
– Герр унтерфельдфебель… – опять завел пластинку Люстиг.
Явно было видно, что Люстигу до зарезу хотелось попасть на хутор. Хагену было все равно. Ничего веселого в том, чтобы блуждать в потемках по траншее, да еще тащить на себе боеприпасы, которыми их изволило осчастливить командование батальона, он лично не наблюдал.
– Ну, если герр гефрайтер желает, пусть он идет вместо меня… – пожав плечами, произнес Хаген.
– Какого черта! Вы мне взялись голову морочить?! – взорвался вдруг Хорст. – Мне плевать, кто из вас притащит свою задницу на хутор. Вы поняли? Недоноски, мать вашу… Чтобы через семь минут были на месте.
Выдав этот зубодробительный монолог, унтерфельдфебель развернулся и исчез в темноте так же неожиданно, как и возник.
– Ага… – обрадованно воскликнул Люстиг, когда топот ног унтера затих. – Теперь все в норме. Короче, я пойду на хутор…
Он заговорщицки потер руки, будто бы от тайной радости. Хотя этот жест можно было принять и за попытку согреться. С наступлением темноты в сырых окопах становилось совсем зябко. Студеный дух, исходивший от земляных стенок, и ветерок, постоянно тянувший с поля, пробирали насквозь, до костей.
Хаген поежился, усаживаясь на ящики. Хорошо, что они похлебали горячего супа, который сварганили баварцы. Отто физически ощущал, как горячая, приятная масса, плескаясь в желудке, грела его изнутри, будто компактная батарея.
– А ты молодец, что сам предложил поменяться… – произнес Люстиг. Его так и забирало поделиться своей крайней надобностью, из-за которой он затеял весь этот сыр-бор с унтерфельдфебелем. Хотя Хаген подметил и тот факт, что вступить в такие разговоры с унтером осмелился бы не каждый.
Значит, у Люстига были на то основания. Но до их с Хорстом дел Хагену не было никакого дела. Наоборот, он почитал за счастье избавиться от этого поручения. Тащиться на ощупь по траншеям к хутору, а потом, навьючившись всеми этими ящиками и «фаустами», переть обратно – Хаген не видел в этом ни единого плюса. Совсем другое дело – на сытый желудок побыть в одиночестве, а когда Люстиг уберется, быстро разложить доски, выставить в ряд оба ящика для зарядов и, хорошенько на них устроившись, прикорнуть под этим непроглядным апрельским небом.
Хаген уже высчитывал, что может заполучить в свое полное и безраздельное распоряжение никак не меньше получаса. Только бы Люстиг быстрее убрался. Но тот и сам спешил. Устраивал свой «дымоход» и важным тоном первого номера расчета отдавал распоряжения Хагену.
– И смотри – не засни, чтоб не пропала труба… – менторствовал Люстиг.
– Да кому он нужен… – раздраженно отвечал Хаген.
– Ну, мало ли… – озабоченно отвечал Люстиг. – Все-таки не забывай, что в боевом охранении спать категорически запрещено.
– Слушай, если ты мне не доверяешь, тогда бы взял его с собой… – язвительно отрезал Хаген.
– Но-но, не умничай… – отозвался Люстиг, впрочем, не особо сердито.
– Мне, понимаешь, до зарезу надо попасть на хутор. Один из «хиви» табак должен мне принести. Мы с ним договорились. Понимаешь?.. Хорошо бы его застать. А если не застану, он должен за сараем мешочек спрятать. Условились мы с ним. А все равно неохота по сараям лазить. Там, может, и не получится минутки свободной. Поэтому мне «ивана» надо застать… Теперь понял?..
– Да понял, понял… – устанавливая ящики и не обращая внимания на Люстига, ответил Хаген. – Давай, двигай, а я покараулю. Можешь за «дымоход» не беспокоиться. Если что, я его крепко обниму и прижму так, что никакой партизан не отнимет…
– Ты зря шутки шутишь… – серьезно ответил Люстиг, опасливо к чему-то прислушавшись. – Тут вся пойма по ночам разведгруппами нашпигована. Наши русских ловят, а те – наших. Как раз вот таких, как ты… Которые в обнимку со своей пушкой крепче, чем с бабой, дрыхли. Слышал про дозор третьей роты нашего противотанкового батальона?
– Слышал… – нехотя буркнул Хаген. – Слушай, Люстиг, если ты начнешь мне пересказывать эту историю, то точно на хутор опоздаешь. Унтерфельдфебель Хорст тебе такую затрещину влепит, что ты потом не сможешь в слюдяное окошечко нашего «дымохода» целиться… Физиономия не поместится…
– Ладно, шутник… – спешно удаляясь, шепотом ответил Люстиг. – Я вот вернусь, и если застану тебя спящим, смотри…
Торопливый бег сапог Люстига затих, и Отто тут же устроился в горизонтальном положении на ящики. Здесь, на дне ячейки, он лежал, как в чаше. Земляные стены окопа, возвышаясь справа и вокруг, создавали иллюзию того, что он отгородился от всего мира, с его бомбежками и прожекторами, канонадой орудийной стрельбы и гулом взрывов, круглосуточным лицезрением своих фронтовых сослуживцев.
Он на миг избавился от тоскливо однообразного солдатского быта, в котором каждая элементарная мелочь, касающаяся еды, гигиены, порвавшихся штанов и прохудившихся подметок сапог, нехватки боеприпасов, напрямую касается его выживаемости и разрастается до вселенских масштабов, заслоняя все остальное.
Хагену вдруг показалось, что он пусть на короткий миг, но сумел спрятаться от войны. Это ощущение, напрямую связанное с холодным, но свежим воздухом апрельской ночи, погрузило его в непередаваемое состояние. Его даже можно было назвать состоянием расслабленной неги, если бы он не лежал, скрючившись калачиком, запахнувшись в шинель, на зябких ящиках, под открытым небом Зеелова.
Эта нега уже притянула за собой сладкое ощущение дремы, которая стала стремительно обволакивать его мышцы, руки и ноги. Все-таки суп эти баварцы сварили очень вкусный. Как приятно урчит теперь в животе. Как будто убаюкивающая мелодия колыбельной, которая действует безотказно. И веки делаются все тяжелее, а тело, раскрепощающееся на деревянных крышках ящиков, как на мягчайшей перине, становится все расслабленнее.
В этот момент раздался звук чего-то глухо стукнувшегося о землю. Этот звук сознание Отто уловило в тот самый миг, когда оно погружалось в сон. Из-за этого он показался пугающе отчетливым и таким резким и близким, что разом прогнал всю дрему. Хаген очумело подскочил, выпрямившись на ящиках.
«Дымоход»!.. Чертов «панцершрек», будь он неладен! Это он, скатившись из разомкнувшихся рук, с глухим стуком упал на землю. Отто спустил сапоги вниз и поднялся на ноги. Потом, наклонившись, он нащупал руками ледяной металл трубы «панцершрека», ухватил его с двух сторон и с усилием поднял, уложив обратно на ящики. Как-никак, почти десять кило.
Водрузив «дымоход», Хаген уселся рядом, кутаясь в шинель. Это резкое пробуждение подействовало на него совсем удручающе. Стало совсем зябко. Хагена стало трясти мелкой дрожью. Как будто все тепло, которое он по крупицам собирал, лежа на ящиках и подтыкая полы шинели, выдуло студеным ветром, порывы которого то и дело врывались в окоп.
Проклятье! Его действительно чуть не сморило. Хорошо, что он услышал, как «панцершрек» шлепнулся на землю. Ведь этот чертов Люстиг мог накаркать, и получилось бы, как в третьей роте.
