— А ты бы хотел, чтобы к нам филологов и юристов присылали? — отвечает ему Олег. — Так они умные, сумели отмазаться от войны.
К нам все же определяют двоих неопрятных мужиков неопре деленного возраста, кры- соватых, ненадежных. Они сразу же оставляют свои сидора в палатке и исчезают «насчет водки». Мы их не задерживаем.
— Может, их на рынке зарежут, хлопот будет меньше, — говорит Пинча, выковыривая штык–ножом грязь между пальцев.
Аркаша предлагает вскрыть вагончик зампотылу, который тот таскает за собой по всей Чечне, прицепив к обозному «Уралу». Около него постоянно стоит часовой из поваров. Что он там охраняет, никто не знает, но наверняка не облигации госбанка.
Для грабежа мы организуем целую войсковую операцию. Аркашина идея проста, как сыр, она пришла ему в голову ночью во время обстрела, а то, что прибыло пополнение, должно сыграть нам на руку.
Когда темнеет, мы выходим из палатки и поворачиваем вдоль забора налево, в мясной цех. Оттуда пробираемся к обозу и прыгаем в один из бесполезных окопчиков охранения, которые нарыли для себя повара. Перед каждым окопчиком в заборе проделано отверстие для стрельбы, бойницы выложены дерном. Судя по этим фортификациям, обозники собираются защищать тушенку до последней капли крови.
Мы с Лехой достаем эргэдэшки[22] и выдергиваем из них кольца, Аркаша направляет автомат стволом в нижний угол окопа, оборачивает его тремя плащ–палатками.
— Готовы? — спрашивает он нас шепотом.
— Готовы.
— Давай!
Мы кидаем гранаты через забор, в ночной тишине они хлопают очень громко, а может, это нам только кажется от напряжения. Аркаша дает несколько очередей в землю. Из–под плащ–палаток нам совсем не видно вспышек; звук идет, словно из земли, и определить, откуда стреляют, невозможно, кажется, что со всех направлений одновременно. Мы с Лехой кидаем еще две гранаты, затем я запускаю сигналку. Получается вполне правдоподобно.
— Хорош! — кричит Аркаша. — Пошли, пока они не очухались!
Мы не успеваем отбежать от окопчика и на десяток метров, как на крыше оживает пулемет. Мне вдруг становится страшно: пулеметчик может сдуру принять нас за атакующих «чехов» и пристрелить за здорово живешь, даже фамилии не спросить.
Изо всех щелей вылезают повара и открывают шквальный огонь. На нас никто не обращает внимания. Все без толку носятся туда–сюда, паника полная. Через минуту пальба начинается во всех концах завода. Масла в огонь добавляют новобранцы. Они палят во все стороны без разбору и орут: ««Чехи»! «Чехи»! Тревога!», веером стреляя от живота, в общем, ведут себя как дети. К тому же новобранцы стреляют трассерами, которые рикошетят и разлетаются в разные стороны.
На мгновение мы замираем, ошарашенные. Черт, мы даже и не думали, что четыре гранаты способны натворить столько шуму! Все–таки батальон — это сила.
В суматохе пробираемся к вагончику. Часового нет. Аркаша взламывает замок. В вагончике абсолютная темнота. Пахнет жратвой. Мы торопливо шарим руками по полкам, на ощупь хватаем какие–то банки, кульки, свертки и сгребаем все это в развернутую плащ- палатку.
Мне попадается что–то увесистое, завернутое в бумагу. Я засовываю это за пазуху, набиваю карманы банками, что–то просыпаю, кажется, сахар. Быстрее, быстрее!
— Мужики… Мужики… Помогите, здесь что–то есть, — шепчет Аркаша.
Пробираюсь к нему. Он держит за две ручки что–то большое, тяжелое, накрытое брезентом.
— Это масло, — говорит Леха. — Сколько наворовал–то, полупидор!
— Все, уходим! — командует Аркаша.
Снаружи пулеметные вспышки освещают небольшие участки крыш. Черное небо прорезают строчки трассеров. Стреляют еще довольно интенсивно, но суета уже идет на убыль.
Кто–то, хрипло дышащий луковым перегаром, суется к нашему вагончику. Сука ушлая, тоже решил воспользоваться неразберихой!.. Аркаша не глядя пинает в темноту берцем, тот тип ойкает и отваливается в сторону.
— Ноги! — шепотом кричу я, и мы, спотыкаясь, скачками несемся к цехам.
Сундук с маслом невероятно тяжелый, он больно бьет по лодыжкам, выскальзывает из пальцев, но мы его ни за что не бросим. Бежать ужасно неудобно, помимо сундука в карманах трясутся банки, у меня из–за пазухи вот–вот выпадет сверток, и я все время придерживаю его свободной рукой.
Но вот и склады. Находим заранее подготовленную яму. Ставим туда сундук, вываливаем все свои банки и свертки, закидываем плащ–палатками, которые принесли с собой, присыпаем кирпичом и накрываем сверху листом железа. После этого быстро забираемся на крышу.
Стрельба уже почти совсем утихла. Мы, не скрываясь, бежим по крышам в сторону проходной. Перед мясным цехом спрыгиваем на землю и уже неторопливо идем к палаткам. Я толкаю Аркашу локтем в бок, он пихает меня плечом. Мы улыбаемся.
Утром весь батальон строят на плацу. Комбат рассказывает, что этой ночью, пока батальон отбивал атаку, какие–то мерзавцы вскрыли обозную кладовую и украли продукты у своих же товарищей. В связи с этим в батальоне сейчас будет досмотр личного имущества и боевой техники, всем стоять на плацу и не расходиться.
— Хрен там у своих же товарищей! — говорит Аркаша и подмигивает нам. — Товарищи в жизни бы не увидели этого масла. Будем считать, что мы делегаты батальона по дегустации продуктов нашего питания. Расскажем потом ребятам, как вкусно нас должны кормить.
Несколько часов нас держат на плацу. Зампотылу лично шмонает каждую палатку и каждый бэтээр, выкидывает вещи на землю, перевертывает нары, валит печки. Он злой, как собака, нижняя губа у него распухла. Вот куда угодил Аркашин берц! Нам чертовски повезло, что ночью зампотылу не схватил Аркашу за ногу и не стянул ботинок. Тогда бы нас забили до полу смерти. Но теперь вычислить ночных воришек невозможно, поэтому мы нагло пялимся на перекошенную рожу зампотылу и улыбаемся. Краденое надежно упрятано в яме, улик никаких.
Обыск продолжается шесть часов. Солнце жарит вовсю, хочется пить. Где–то я читал, что у фашистов в концлагерях была такая забава — держать людей полдня на плацу. Очень похоже. Но мы все равно довольны. За сундук с маслом мы готовы простоять хоть целую неделю.
— Приглашаю всех на чай, мужики, — говорит Аркаша. — Каждому обещаю по килограммовому бутерброду. А Пинчеру даже двойную порцию.
— Ух, ты! — говорит Пиночет. — А откуда масло–то?
— Там больше нету, — лыбится Аркаша.
Наконец батальон распускают. Как и следовало ожидать, зампотылу ничего не нашел. Да он и не надеялся что–либо найти, дураку понятно, что в палатке никто не стал бы хранить ворованное; просто мстил за разбитую губу.
Остаток дня мы слоняемся по заводу без дела, к яме не идем.
Ночью у нас опять стопроцентный караул. Крыша, ночь, АГС, Аргун…
Под утро мы оставляем свои позиции и пробираемся к складам. Аркаша светит фонариком в яму, мы с Лехой достаем добычу. Результат нашей вылазки таков: восемнадцать банок различных консервов, сахар, четыре комплекта сухпайков, здоровый шмат сала килограмма на три (это его я тащил за пазухой), две буханки консервированного хлеба (Леха принял их за курево, хотя как можно было спутать, непонятно: хлеб — в целлофановой упаковке, а курево — в бумаге, но все равно сгодится), шесть блоков сигарет и. дырчик! Наш дырчик, который мы смародерничали под Шатоем! Ну да, красная пластмассовая «Ямаха», вон и корпус треснутый! Он стоит в яме, укрытый плащ–палатками так, словно здесь его законное место.
— «Это масло, это масло». — зло шипит Аркаша на Леху. — Ты чего, сливочное масло от машинного отличить не можешь?
— Не-а, я в последнее время вообще запахи плохо различаю. Наверное, нос копотью забило. А потом, он же в чехле, от него и сейчас–то несильно пахнет.
Это верно, зампотылу содержит дырчик в хорошем состоянии: ни одного подтека, все чистенько, сухенько.
— Ладно, его можно будет продать, — утешаю я. — «Чехи» за такой руку отрежут, не пожалеют, для них этот дырчик — манна небесная. Они от него двадцать дворов электрифицировать могут. Видали, как двигатель от «Жигулей» на колодки ставят и динамо–машину из него делают? А тут готовый генератор, да еще дизельный.
— Палево, — говорит Аркаша. — За забор не вынесем. А через дырку не пропихнуть. Оставим пока здесь. Может, чего–нибудь придумаем.
Оставшееся время до самого утра мы перетаскиваем награб ленное в палатку и в бэтээр к Куксу. Зажимаем по две банки под мышками и бредем по двору со скучающим видом, зевая, будто ходили до ветру. Сало и курево переносим за пазухой. Трофеи делим поровну. Пиночету дарим еще банку сгущенки в счет утерянного масла. У него через неделю день рождения. Пинча тает от счастья и прячет банку про запас, это лучший подарок в его жизни. Он говорит, что откроет ее не раньше пяти утра пятницы — часа, когда появился на свет. Врет, конечно, сожрет сегодня же ночью, не утерпит.
