В главном зале выставки она оказалась перед огромной гипсовой статуей. Эта аллегория символизировала новую Францию — ее олицетворяла высокая сильная женщина с ребенком, сидящим у нее на плече. У ног женщины стояло скульптурное изображение «вечного жида» с афиши. С огромной звезды Давида на потолке свисал гигантский черный мохнатый паук, который пытался оплести паутиной весь мир. Сюзанна не дрогнув прошла под этим декором и вошла в первую секцию выставки. В зале морфологии она сразу же наткнулась на огромную гипсовую голову, гротескную и непропорциональную, которая якобы демонстрировала семитский архетип. Дети смеялись, трогая огромный выступающий нос, чрезмерно длинные мочки ушей и преувеличенно большие губы. Рядом, в витрине, были выставлены гипсовые образцы носов, глаз, ушей и ртов. Надпись на табличке гласила: «Всякий француз, желающий защититься от еврейского влияния, должен научиться распознавать евреев».
Она не стала задерживаться и перешла в галерею «История евреев во Франции», в которой центральное место занимал огромный бюст Леона Блюма. Рядом с героем Народного фронта стоял ряд информационных табличек. С первых же слов было понятно, о чем пойдет речь. В очередной раз цель заключалась в том, чтобы помочь наивным людям «избавиться от евреев, которые пачкают, портят, растлевают и унижают все, к чему прикасаются». Как Сюзанну могло не шокировать такое проявление агрессии? Авторы этих высказываний совершенно не стеснялись в выражениях. Все было настолько возмутительным, что на каждом шагу граничило с гротеском и даже абсурдом. Она была потрясена отношением посетителей. Пассивность этих людей в ее глазах выглядела оскорбительнее самой этой отвратительной и нелепой выставки. Какая-то старуха с гримасой отвращения смотрела на лица евреев, отданных на поругание толпе. Дети, подбадриваемые родителями, хохотали, указывая на эти обезьяноподобные физиономии. Глупость сияла на лицах этих французов. Так это и была «новая Франция»? С помощью немцев какие-то озлобленные французы воспользовались ситуацией, чтобы излить свой яд. Она прошла мимо панелей, посвященных литературе, развлечениям и радио. Далее описывалась якобы пагубная роль евреев в других профессиональных сферах. Там говорилось, что еврейские адвокаты защищают и поощряют преступность и что девяносто пять процентов врачей-евреев не имеют настоящих дипломов.
Она увидела достаточно, не было необходимости задерживаться. Направляясь к выходу, Сюзанна оказалась около стены, посвященной финансам. Ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног, в глазах потемнело — среди фотографий «банкиров, развращенных еврейством» она узнала лицо своего брата… Вместе с другими еврейскими банкирами Морис был изображен как грабитель сбережений. Ее боль приняла более личный характер: на растерзание тупой толпы был брошен ее младший брат. Внутри нарастал гнев, готовый выплеснуться наружу. Она хотела отомстить за этот позор, своими руками сорвать эти таблички, унижающие человеческий интеллект. В этот самый момент проходящая мимо пара уставилась на нее. Меньше всего ей хотелось привлекать к себе внимание. Нужно срочно выйти на воздух. Проходя по галерее, она заметила ту самую пару, которая указывала на нее охраннику. Мужчина в темно-синем пиджаке и кепи направился к ней.
— С вами все в порядке, мадам? — обеспокоенно спросил он.
— Настолько, насколько это возможно перед лицом такого назидательного зрелища, — ответила она, разворачиваясь на каблуках.
Бульвар был по-прежнему заполнен прохожими и велосипедистами. На террасах кафе немецкие солдаты сидели с француженками. Смех, звон бокалов. Сюзанна шла не останавливаясь до самого дома.
13
Замок Эгль, Гувье, март 1942 года. Мария-Луиза чувствовала себя пленницей в собственном доме. Конечно, ее окружала идиллическая обстановка, но это все равно было заточением. Как еще назвать административное ограничение на перемещения за пределами ее дома в Уазе? Как и у всех французов в северной зоне, ее повседневная жизнь изменилась из-за присутствия оккупационных войск. Все более строгие предписания в отношении евреев отнимали у нее последние крупицы свободы, которые ей еще удавалось сохранить. Месяцем ранее немцы выпустили шестой декрет, запрещавший евреям в оккупированной зоне покидать населенный пункт, в котором они проживали. Выходить из дома разрешалось только с шести утра до десяти вечера. Для поездки в Париж требовались пропуск или временное разрешение на выезд, выданное органами полиции. Мария-Луиза не видела никаких причин предпринимать подобные действия. В любом случае срочной необходимости возвращаться в столицу не было.
Находясь в этом вынужденном затворничестве, она с сожалением вспоминала о жизни, которую вела до войны. Множество разнообразных забот не позволяло ей бездельничать. Она постоянно курсировала между Парижем, Шантийи и своим поместьем в Приморской Шаранте, ездила в Довиль, Биарриц и на Лазурный Берег. Напряженные охотничьи дни в то время часто заканчивались музыкальным концертом или закрытой вечеринкой в одном из близлежащих замков. С годами она стала чувствовать себя одинаково уверенно как на поле для гольфа или на выставке собак, так и на благотворительных приемах по сбору средств для обездоленных детей. Разнообразие ее светской жизни обескураживало дворецких. И вот уже почти два года, как все это было в прошлом. Дичь из леса Алатт вновь без опаски принялась гулять по пролескам и проселочным дорогам. Маркиза де Шасслу-Лоба больше не держала свою охотничью команду в железном кулаке.
Этот навязанный ей отдых в собственном замке превратился в источник постоянной тревоги. Надев резиновые сапоги и вооружившись секатором, Мария-Луиза занялась обрезкой мимозы и вереска, затем приступила к обновлению прогулочных дорожек. Кроме того, почти каждый день она посещала расположенные неподалеку конюшни, где содержались ее лошади. Иногда она позволяла себе верховую прогулку, стараясь при этом не слишком отдаляться от дома. Однако, как она ни старалась, ничто не могло ее успокоить. Ее тревога продолжала расти. По вечерам, после легкого ужина, маркиз и маркиза молча сидели перед большим камином, погрузившись в чтение. Тишину нарушали лишь шелест ветра в деревьях и дикие крики птиц. По просьбе Марии-Луизы сторож до поздней ночи обходил территорию парка. Она лично следила за тем, чтобы все входные двери были заперты. Риск подвергнуться нападению грабителей существовал всегда, но этот ее страх имел другую причину. Двумя месяцами ранее в Париже французские евреи из высших слоев общества были задержаны прямо в своих домах. Затем их отвезли в лагерь Руалье, расположенный недалеко от Компьеня, примерно в сорока километрах от дома Марии-Луизы. До этого арестовывали только иностранцев. Теперь же в лагере оказались члены известных семей, представители либеральных профессий и директора компаний — все из привилегированного сословия. Среди них были ветераны Первой мировой войны и герои, награжденные орденом Почетного легиона. Петля затягивалась все туже. Марию-Луизу возмущали аресты давно ассимилированных французских граждан, включая тех, кто имел большие заслуги перед государством. Перестав различать французских евреев и иностранцев, немцы перешли еще одну черту. До сих пор женщин щадили, но теперь уверенности больше не было ни в чем.
Мария-Луиза сидела за письменным столом в своей комнате с видом на парк и разбирала бумаги. Неожиданно тишину нарушило шуршание автомобильных колес по гравию. Громкий, настойчивый стук эхом разнесся по всему дому. Послышались крики, перекрывающие оглушительный лай собак. Резкий голос потребовал открыть дверь. У Марии-Луизы кровь застыла в жилах. Она вышла в коридор и посмотрела вниз, перегнувшись через перила главной лестницы. В прихожей Луи разговаривал с двумя мужчинами в военной форме. Но там были не только они. Немцев сопровождали два человека в штатском, чьи лица она не сразу смогла разглядеть. Когда они вышли из тени, Мария-Луиза узнала своих зятьев Ахилла и Фернана. Странно. Что они здесь делают? Она стала молча спускаться по ступеням парадной лестницы. С каждым шагом ей все яснее слышался лай собак и крики пытавшихся утихомирить их фельджандармов. Как только она ступила на плитку, которой был выложен пол прихожей, военные схватили ее за руки, в то время как Луи и мужья ее дочерей бесстрастно смотрели на происходящее. Она все поняла. На нее донесли мужчины ее семьи, и муж был их сообщником. Он равнодушно наблюдал за ее борьбой. Она закричала во весь голос.
