— это трусость и низость.
Признаться честно, не знаю, смогу ли я, встав перед противником, тут же выстрелить, не замешкаться? Смогу ли тем более запустить режим камикадзе, выдернув чеку и оставить гранату в своей руке? Ведь кое-кто из моих коллег на этот случай возит в машине «лимонку». Решусь или нет — вопрос сложный. Глупо корчить из себя героя заочно, не побывав в подобной ситуации. «Смогу или не смогу», по-гамлетовски, вечный вопрос. Но именно для того, чтобы выбор был, и необходимо оружие под рукой. Чтобы иметь шанс поступить так, как диктует ситуация, а не твой враг.
Вообще очень страшно попасть в плен к врагу. Это не 2014 год, когда прессу просто били и отпускали. Сейчас Украина плюёт на любые международные права и конвенции. Мы уже сняли свои отличительные синие бронежилеты «PRESS», заменив на армейские камуфляжные, потому что за журналистами ВСУ ведут охоту. Мой коллега военкор Семен Ерёмин не даст соврать. На украинском портале выложили видео, как группа аэроразведки, заметив журналистов на подходе к позициям РФ, наводит на них миномёты со словами: «Вон корреспонденты, в гражданском. Комбату быстро: выход. Ловим их».
С точки зрения Женевской конвенции это военное преступление ВСУ. По ней мы приравнены к гражданским. Мы нонкомбатанты, не вооружённые люди. Но если конвенция не соблюдается противником, то к черту тогда вся эта нонкомбатантская этика. Отныне рефлексии на тему «журналист не должен брать в руки оружие» можно считать вредным для жизни пацифизмом.
Пацаны за тебя делают всю грязную работу
Без перерыва на коньяк, без перерыва на субботу.
Вода кипит во флягах, огонь идёт из дзотов.
Планета на крови стоит, как Питер на болотах.
Патрон, патрон, патрон, патрон, патрон, патрон — обойма…
Патрон, патрон, патрон, патрон, патрон, патрон — обойма…
Рич сидит в студии, держит в руках смартфон, смотрит в экран и видит, как бойцы ЛНР, сидящие в Белогоровке, которые держат в руках этот же смартфон, смотрят в тот же экран и видят клип рэпера Рича. Такое вот пересечение трёх параллельных миров. Их связывают воедино звучащие снова и снова слова: «Пацаны за тебя делают всю грязную работу». Простые мужчины, добровольно ставшие воинами, внимательно, не моргая, следят за происходящим в маленьком полимерном окошке. Я в рубашке и кедах сижу в студии рядом с Ричем, он же Ричард Семашков, и наблюдаю себя же из другого измерения — запыленного, в шлеме и синем бронежилете с надписью «PRESS». Я, который по ту сторону тонкого стекла смартфона, сидя на корточках перед бойцами, выключаю телефон с песней Рича. Теперь остались только две параллельные вселенные.
— Там, где-то в России, сидят «герои», диванные генералы, — зачем-то пытаюсь объяснить мужикам смысл песенного слогана — «грязная работа». — Которые там всех «побеждают» и знают, как воевать. А на самом деле вот эту грязную работу всю приходится здесь делать вам.
Зря я объясняю очевидное. Один из бойцов — Слава «Грек» — утирает влажные глаза. Он понял посыл трэка куда лучше меня.
— Да вы, батенька, расчувствовались! — подоброму подкалывает татарского брата боец с позывным «Боцман».
— Конечно, — улыбается татарин. — Есть немножко.
— Важно, когда там в тылу пишут песни про войну, про вас, пацанов? — спрашиваю бойцов. — Это в первую очередь моральная поддержка, что не забывают. Вот я сюда ехал, не все понимали зачем. Этот порыв патриотизма. Да, кто за чем ехал… Но мы же идём вперёд. Не просто так. Идем так же умирать. Потому важна эта эмоциональная поддержка оттуда.
Мы с Ричем снова в студии. Бритая голова, едва обозначившаяся борода, в этот редкий момент его глаза не скрыты за черными стеклами «Ray-Ban».
— «Грязная работа». Ты в какой момент написал этот текст?
— По-моему, в мае, — отвечает Ричард, копаясь в архивах памяти. — Я долго подбирал слова. И меня еще донбасские ребята не то, чтобы торопили, но несколько раз передавали приветы. Ведь в 2017 году я написал пару песен, которые пользовались там популярностью. Они говорят: «Ну, а что, нам нужно ещё. Никто ничего не пишет».
И я вдруг понял вот этот хук про то, что эти люди делают за меня сложные, кровавые, противоречивые вещи, но которые необходимо делать. И, когда я придумал эту строчку, я уже знал, что это будет песня. Чтобы она фирмово звучала, и чтобы это не было каким-то лозунгом. Я хотел это сделать так, чтобы это слушали именно парни на передовой, те, кто там находится и кому тяжело. Чтобы это было и вдохновляющим, но не превратилось в «газмановщину». Мы долго работали и, как мне кажется, вот этот баланс мне удалось соблюсти.
Белогоровка. С воинами Народной милиции ЛНР рассуждаем о культуре.
— Музыка на фронте нужна? — спрашиваю ребят.
— Да, по-любому. У нас, правда, только радио, можно новости луганские послушать. А музыку бы с удовольствием! Она же вдохновляет человека на какие-то подвиги, — размышляет боец из Татарстана.
— А что из музыки любите? — уточняю.
— Всё! Начиная с тяжёлого рока, — отвечает Грек, а Боцман подхватывает:
— Я знаю Костю Кинчева ещё с 1989 года, когда «любера» мне долбили голову после концерта. Попали под их пресс по возвращению. Теперь я Костю Кинчева обожаю! — улыбается Боцман, светя одним нижним зубом и дальше шепелявит: — Я даже, когда сидел, то посылал ему деньги, когда он заболел…
— Жаль, Юра Шевчук как-то не особо сейчас… — добавляю беседе градус эмоции, имея в виду осуждение Шевчуком Специальной военной операции.
— Дал заднюю! — тут же реагирует Слава, татарин. — После песни «Родина, пусть кричат уродина» я думал, наоборот, как-то должен поддержать, а он… Агитирует против.
— Да, «Родина», песня самая зачётная у него, — поддерживает земляка второй татарин. Жаль, что я не запомнил его имени.
— Конечно, им бы хотелось, чтобы про них спел Юра Шевчук, — врывается в параллельную реальность голос Рича и переносит нас обратно в студию. — Чтобы про них спели ребята, которых они слушали до войны, во дворе. Чтобы слова проговаривались помедленнее, и чтобы, может быть, текст не был такой изобретательный. Потому что мне много людей писали. «Четыре буквы “Г” у бойца на плече» — это?.. Я говорю: «Ну, ну, как же?.. Свастика». Они: «А, всё, понятно». Понимаю, что пацанам бы хотелось, чтобы Юра в четыре аккорда это сделал. Ну, извините, пацаны, Юра не сделал, к сожалению.
Посреди руин Белогоровки пылает страстный разговор, превращаясь в антишевчуковский митинг:
— Он должен был поддержать! Или хотя бы просто ничего не говорить.
