Владимир крестил не Украину, а Русь, что первым киевским князем был выходец из Старой Ладоги Рюрик. Не могут простить, что у нас есть корни, а у них — нет.
— Его, если не остановишь, он так полгода говорить будет, — вздохнул Вагнер. — Но у нас есть время. Джейсон был успешным финансистом и писателем. Он здоровался за руку с Порошенко, а нынешний президент Украины выступал у него на корпоративе. А теперь он с нами в отряде, хотя ещё Пётр Алексеевич предлагал ему возглавить Госкомиссию по регулированию финансовых рынков — почти министерство. Надо было лишь поддержать хунту.
— «Поддержи нас, — гулко сказал Джейсон. — У тебя будет всё. Ты достроишь свой дом под Вышгородом, а захочешь — купишь виллу в Майами. Ты будешь известным и уважаемым. Хочешь писать книги — пиши правильные книги о Великой Украине, и у тебя будут тиражи, будут премии, будет пиар за рубежом, будут экранизации — может, даже в Голливуде! Пулитцер, красная дорожка в Каннах»… — Джейсон сплюнул на пол. — А я отказался…
— Но почему? — удивилась Бианка.
— Потому что не всё в жизни продаётся, — устало ответил Джейсон. — И не всё покупается. Любовь не купишь, совесть не продашь, а те, кто продал, — больше не люди. Вы ведь наверняка задавали себе вопрос: как человек, рождённый матерью, может творить то, что творят бандеровцы со своим народом? Вот с ними? — Он жестом показал на сидящих на полу бывших заложников. — А ответ простой: чтобы быть «на стороне Украины», надо продать совесть. Потому что совесть не даст творить зло. Знаете, почему украинская армия, армия страны, называющей себя православной, расстреливает храмы? Сжигает иконы? Потому что им стыдно смотреть в глаза своего Бога!
— Может, в вас говорит обида? — спросила Бианка осторожно.
— Обида за то, что мне предлагали продать совесть за виллу в Майами? — ухмыльнулся Джейсон. — Правда, когда поняли, что я не стану этого делать, решили пугать. Благо я демонстративно рассорился со своей роднёй, и хотя бы их не тронули: я специально давал понять, что мне на них плевать. Сначала они сожгли перед моим домом весь тираж моей книги — она не успела поступить в продажу из-за Майдана; потом повесили на заборе фото Олеся Бузины с подписью «Ты следующий». Обещали расчленить у меня на глазах моего пса. В итоге я собрал чемодан, бросил всё, что нажил, кроме этого чемодана и собаки. На машине доехал до границы с Россией, подарил машину таможеннику и пересёк границу пешком — с псом и чемоданом.
— А какая у вас собака? — спросила Бианка невпопад.
Джейсон покраснел:
— Померанский шпиц.
— И где она теперь? — улыбнулась Бианка.
— Живёт в Москве, — ещё гуще покраснел Джейсон. — У одной… девушки. Не важно. Я понимаю, что мне вас не переубедить. Я знаю, что такое жить в окружении пропаганды, — Украина дала мне огромный опыт. Я видел, как стекленеют глаза моих близких, я чувствовал, как стекленеют их души. Мой родной брат пошёл добровольцем в ВСУ. Мне пришлось попросить Вика найти его и прострелить ему колено, чтобы он не мог ходить. Мы готовы были подобрать его, когда те его бросят — они постоянно бросают тяжелораненых, но Влада увезли в тыл. Слава Богу, он выжил, родственники позаботились. Но вы, наверно, никогда не поймёте, что это такое — просить другого выстрелить в собственного брата, чтобы он не погиб в братоубийственной войне…
Бианка была совершенно сбита с толку. Вставало с ног на голову все, что она знала об этой войне прежде; истины, казавшиеся прежде незыблемыми, рушились с треском. Кому верить? Где правда и где ложь? То, что она увидела за последние дни, опровергало все, что она знала раньше, но не верить своим глазам девушка не могла. И этим людям, так спокойно и на равных говорившим с ней, не верить не могла тоже.
Неожиданную политинформацию прервало появление одного из бойцов, Джанго:
— Командир, в трёхстах метрах по коридору — развилка. Один тоннель на север, один — на запад, а ещё один — в нужном нам направлении. Во всех трёх пусто. Мы пока задержались на развилке.
— Вот и конец привала, — заметил Вагнер. — Борзой, сменишь со своими ребятами моих, разведаете южный ход. Мы пока спустимся с гражданскими до развилки и будем там ждать.
— Я пойду с Борзым, — сказала Бианка.
Борзой попытался ей возразить, но его остановил Вагнер:
— Пусть идёт. Девушка она смышлёная, «броник» и каска у неё есть. А правда войны своими глазами воспринимается лучше, чем через пропаганду…
Почему всё идёт так легко? Можно, конечно, успокаивать себя логическими доводами: мол, сейчас наши штурмуют южную и восточную «цитадели» и у противников каждый человек на счету; из северной «цитадели» под «АЗОТом» войска перебрасывают по тоннелю на северо-востоке — наши его уже засветили и даже вскрыли, но переброска идёт по нему. В общем, все силы сосредоточены там. Наверняка именно поэтому враг и оголил второстепенные направления, но…
Ну не совсем же они там идиоты? Это во-первых, а во-вторых, сама структура подземного города предполагает, что, кроме трёх известных нам укреплённых районов — тех самых цитаделей, должно быть ещё что-то. Причём что-то очень важное. Когда мы нашли этот проход — проход, по которому ещё совсем недавно двигался автотранспорт с грузом, между прочим, на бетоне остались следы, — я подумал, что он как раз и есть тайна Бахмута. Плюс все те разговоры про Минсредмаш. Это ведомство отвечало за нашу ядерную программу, между прочим. Кто его знает, что у них здесь? Говорят, при Союзе шахты Донбасса использовали и для захоронения ядерных отходов, и даже для испытания ядерного оружия «малой мощности» — атомных снарядов, например.
Если это оно, то почему оно без охраны? Или противник не думает, что наша ДРГ может прорваться в этот коридор? Но почему?
Надо будет разведать потом главный коридор, но сначала вывести гражданских. Это пока задача номер один.
Дошли до перекрёстка, остановились, подтянули хвост — замыкающим шёл Марио, он последним и появился, с одной из освобождённых нами заплаканных девчушек. Девочка, впрочем, больше не плакала, а смотрела на Марио огромными доверчивыми глазами. А тот рассказывал:
— …она мне по гипсу вскарабкалась, сидит, мурчит. Ну, взял, конечно. Но тут же такое дело — я всё в рейдах, а Кошку с собой не возьмёшь. Она сейчас у девочек в медсанбате, но, как меня видит, несётся сломя голову, по штанине забирается…
— Вы же её спасли, — робко сказала девочка. — А
