— Что у нас на выходе? — спросил Томпсон сухо. — Есть готовые операции?
— Два каравана с оружием для Хайруллохана.
— Стоящий человек?
— Фред! — воскликнул Каррингтон с внезапно вспыхнувшей злостью. — Ты в своем уме?! Кто в этой проклятой дыре может быть стоящим? Все дерьмо! Сплошное дерьмо. Кругом. Все эти гульбеддины, якдасты, раббани. Все ханы, вожди и лидеры. Самое вонючее дерьмо!
Фред встал и отошел к холодильнику. Достал бутылку кока-колы. Открыл пробку. Набулькал в стакан жидкости. Выпил медленными глотками, смакуя холодный напиток. Когда Каррингтон выдохся, он поставил стакан. Спросил:
— Всё? И тебя бесит, что у нас в запасе столько дерьма? Это же прекрасно! Все его и надо выплеснуть на русских. Только сразу. Посадить их в него! По уши!
— Смотри, — сказал Каррингтон, несколько поостыв. — Твое, в конце концов, дело.
— Я смотрю.
— Не переусердствуй.
— У меня, Бен, отсутствует синдром осторожности.
— Ты считаешь, он есть у меня?
— А ты и не догадываешься? Тогда скажи, почему тебя отзывают раньше срока?
— Не привык оперировать догадками. Сплетни — это привилегия вашингтонских коридоров. Если что-то знаешь — скажи.
— Знаю, парень. В Центре тобой недовольны. Во всяком случае, не очень довольны.
— Я выполнял все указания точно.
— Знаю. Только сегодня этого мало. Сейчас нужно проявлять больше самостоятельности. Надо почаще создавать такие ситуации, которые показывали бы политикам, что примирение с красными невозможно. Необходимо держать либералов в напряжении.
— Ты же знаешь, это не так просто. Сверху на нас постоянно давят.
— Знаю. Потому и нужна здесь упругость. Тебя давят, а ты должен возвращаться в прежнее положение, едва отпустят. Энергично возвращаться.
— Не слишком ли часто мы стали возвращаться в прежнее положение, после того как на нас надавили обстоятельства? Эти возвраты уже стали притчей во языцех. И люди видят в таких колебаниях не упругость, а косность. Неумение оценивать обстановку. Вот. — Каррингтон встал, прошел в угол к журнальному столику, заваленному прессой. Выбрал какой-то журнал. — Вот «Харперс мэгэзин». Ты потерпи, Фред, если я приведу слишком длинную цитату.
— Давай, старина. Для тебя чего не потерпишь.
— Спасибо. Так вот, Люис Лэпмэн, заметь, не красный, а наш, только с более, чем у других, здравым взглядом, пишет о нашем с тобой шефе: «Я не сомневаюсь в патриотизме и усердии Кейси, но, как и другие богатые бизнесмены с высших этажей администрации — не только президент, но и господа Уайнбергер, Шульц, Риган, Бейкер, Бьюкенен и Миз, — он путает власть денег с силой человеческого характера и духа. Это общая ошибка для американской плутократии. Не зная иностранных языков, истории, литературы, не зная ничего о других обществах, кроме собственного, они полагаются на профессиональные советы услужливых софистов, как, например, Генри Киссинджера. Было бы несправедливо особо кивать на Киссинджера, который не более и не менее честен, чем большинство его коллег по политическим институтам, но он обладает исключительным даром сочинять «неофициальные мнения» так, чтобы заслужить одобрение своей клиентуры. В 1974 году в руководстве, озаглавленном «Американская внешняя политика», он сформулировал правило всемогущества: «Научная революция при всех ее практических целях сняла технические ограничения с применения силы во внешней политике».
— Что ты хотел доказать этой длинной цитатой? Что Киссинджер дурень? В этом уже давно мало кто сомневается. Что касается автора статьи, он типичный левак.
— А я вижу в нем честного человека, — сказал Каррингтон, — чувства которого оскорбляет глупость тех, кто больше других должен заботиться о патриотизме.
— Я в детстве увлекался не Лэпмэном, а Стивенсоном, — сказал Томпсон задумчиво, — и помню его выражение о том, что патриотизм не всегда нравствен.
— Это слова Престонгрэнджа из «Катрионы», если не ошибаюсь. Во всяком случае, не самого Стивенсона.
— Чепуха! Все, что есть в любой книге, принадлежит автору. Он и герой и подлец в одном лице. Так вот, Бен, патриотизм, как ты его понимаешь, тоже достаточно аморален.
— Поясни.
— Америка — не Гренада. Америке в этом мире никто и ничто не угрожает, кроме собственных ошибок. А эти ошибки ведут к тому, что опасность нависает над кланом верных сыновей Америки. Над нами, Бен. Над людьми военными. Ты ведь согласен, что мы — клан?
— Да уж как не согласиться.
— Тогда нам всем в равной мере надо думать, как сохранить свою силу и позиции в обществе. Пацифизм действует на умы разлагающе. Когда люди имеют дело только с готовыми котлетами, они перестают думать о том, что скотину надо резать. Живя в условиях безопасности, леваки начинают думать, что эта безопасность рождается сама по себе.
— Человечество пугает ядерный призрак. И без того в мире много бед, чтобы добавлять к ним атомную зиму.
— Плевать мне на человечество, Бен. Я не хочу и не могу быть выше самого господа бога. Он взирает свысока на все, что сам сотворил, что происходит по его воле. Люди от рождения до смерти корчатся в муках, стонут, молят всевышнего об избавлении от болезней, уродств, боли. А что меняется? Что?! Почему же я должен быть выше господа бога? Я такой же смертный, как и все остальные. Я знаю все: боль, ревность, тоску. Так почему же мне еще исповедовать гуманизм? Думаю, хватит веры в бога. Остальное — на его совести. Мне на других наплевать! На всех, вместе взятых! И если наш нынешний президент, никого не стесняясь, говорит о том же, я ему аплодирую. Мы аплодируем, патриоты Америки. Ее военные, в чьих руках честь и гордость нации.
Томпсон стукнул кулаком по хлипкому столику на металлических ножках, и тот закачался.
— Мы патриоты, Фред, это верно. Но кое-кто говорит, что за такой патриотизм нам слишком хорошо платят.
— Это говорят красные. Я знаю, что мои деньги мне не дарят. Я их получаю за риск, которым сопровождается дело. И во Вьетнаме, и в других дырах земли, где стреляли, — я побывал всюду. От опасности не прятался. Так почему же мне стесняться денег? Почему я должен без борьбы уступать свое место тем, кто хочет лишить меня моего дела? Короче, Бен, я сюда приехал не отдыхать. Сегодня доложу о прибытии. Завтра — о первых делах. Шеф любит, когда в работу включаются сразу. Поэтому давай докладывай, что у тебя в готовности к запуску. Чтобы сразу начать стартовый отсчет.
— Более всего готовы «медведи». По плану они должны завтра уйти на ту сторону.
— Постой, не спеши. Прошу просвещать меня в мелочах. Обычно слово «медведи» означает…
— Не ошибаешься и на сей раз. Мы сохраняем все родные определения. «Медведи» — это русские.
— Откуда у вас русские?
Бен усмехнулся:
— Мы выращиваем их сами. В нашем питомнике — «Баглэбе». В данном случае «медведи» — это мужахиды из группы Фарахутдина. Отобрали трех фанатиков. По колеру они более или менее рыжие. Переодели.
— В шкуры? — спросил Томпсон.
— В красные шкуры, — уточнил Каррингтон и улыбнулся.
— Цель операции? — спросил Томпсон. Он сделал вид, что не обращает внимания на стремление Бена вести разговор в легком тоне.
— Красный терроризм в Афганистане.
— Догадываюсь. Но мне важнее знать, где и когда появятся эти люди. Скажу честно, я таких штучек остерегаюсь. Как ни прячь уши, тайное вылезает наружу, становится явным. Конечно, мы делаем вид, что нам все нипочем. Но дурно пахнет не один день. Поэтому яма, куда кидают отбросы, должна быть закопана надежно.
— Будь уверен, пройдет спокойно. Здесь не Европа. Ни левых свистунов в парламенте, ни пройдох журналистов. Те, что бродят там, в Афганистане, полковники не меньше чем мы с тобой. Короче, «Баглэб» — учреждение с тройной гарантией.
— Хорошо. Как пойдет операция?
— «Медведи» уходят первыми. Немного порезвятся.
— Где именно?
— Нас интересует район рода Абдулл Кадыр Хана. Он занимает пока нейтральную позицию — ни нам, ни красным. Нужно, чтобы работал с нами. «Медведи» создадут такую возможность.
— Где гарантия, что все сойдет? Что сделано для прикрытия операции?
— «Медведей» поведут парни из банды Хайруллохана.
— Сколько их?
— Десять человек. Тройной перевес. И — внезапность.
— В чем?
— «Медведи» после операции выйдут к условному месту, где им положено снять красную шкуру. Там их и возьмут.
— Что значит «возьмут»?
— Если тебе больше нравится иное, скажу так: их положат огнем, как красных, и передадут роду Абдулл Кадыр Хана.
— Сколько человек знают о плане всей операции?
— Только двое. Я и ты.
— О части «Медведь»?
— Пока шестеро: три исполнителя, ты, я и полковник Исмаил.
— О части «Прикрытие»?
— Ты и я. Для устранения «медведей» отобраны стопроцентные фанатики. С «медведями» они не знакомы. Пройдет без сложностей.
