— А ты?
— Я, видишь, весь в зеленом, маскированный. А у тебя жакетка черная: как яблоко в мишени.
Через некоторое время позади услышали осторожные мягкие шаги, хрустнула веточка валежника.
Нина насторожилась. И тут из-за кустов показалась молодая, небольшого роста женщина в телогрейке и в юбке из серо-зеленого немецкого сукна, в самодельных стеганых бурках с резиновыми бахилами, склеенными из автомобильной камеры. В правой руке у нее корзинка, прикрытая старой мешковиной.
Вот женщина все ближе и ближе. Круглолицая, сероглазая. Взгляд вроде открытый, но недоверчиво-пытливый.
Нина обернулась и увидела совершенно спокойного Женю. Тот улыбался. «Ох… — вздохнула с облегчением Нина. — Значит, своя…»
— Ну вот и наша Вера, — сказал связной. — Знакомьтесь.
Вера протянула Нине руку и крепко пожала. А парень продолжал:
— Дочка Григория Михайловича, Нина. Убежала с Брянщины от голода. Отведешь ее к отцу. И чтоб в целости и невредимости.
Женщина кивнула головой, покрытой серым платком, окинула девушку придирчивым взглядом: за плечами старый мешок на веревочных лямках, сидор, жакетка потертая и юбчонка поношенная… Вот только сапоги казенные, но и те растоптанные, бросовые… Ничего, пожалуй, сойдет за горемыку-беженку!
— А аусвайс у тебя есть?
— Нет, у меня только паспорт, — смущенно ответила Нина, как бы винясь за то, что не все, что надо, предусмотрели.
— Вот те на… — раздосадовалась Вера.
— Но я ведь беженка! Откуда мне взять аусвайс?
Вера решительно махнула рукой:
— Ладно. Как-нибудь пройдем!
— Ну, Нина, прощай, — сказал парень, протягивая ей руку. — Да помни, хорошая курица одним глазом зерно видит, а другим коршуна высматривает…
«Какая у него мощная и теплая рука, а глаза добрые, васильковые…» — подумала Нина.
Партизан широко зашагал вправо, к лесу, а Вера повела девушку к проселочной дороге, идущей влево, к полю.
От рыжей влажной земли поднимался парок, и по ней расхаживали грачи. Стояло солнечное, теплое утро. Далекое голубое небо было подернуто тусклой дымкой. Где-то высоко-высоко слышался журавлиный крик: курлы, курлы…
Прищурившись, Нина посмотрела в небо и заметила клиновидную стаю птиц, летевшую на северо-восток, туда, где была тихая земля.
— Аль никогда не видела журавушек? — усмехнулась Вера.
— Видела, да вот… Сердце почему-то заныло.
— Э, некогда нам теперь этим заниматься, — покачала головой Вера. — Пошли.
— Постойте! — Не сводя глаз с неба, Нина схватила Веру за рукав. — Смотрите, навстречу им самолет. Сейчас врежется в стаю, погубит…
— Обойдет, — сказала Вера. — А если и врежется, то и самому «стервятнику» тоже будет капут.
Двухфюзеляжный «фокке-вульф» нырнул под стаю и полетел дальше.
Сначала шли молча, а потом Вера поведала Нине о том, что ее муж умер от ран в местном госпитале в первые дни войны и ей приходится пробавляться торговлишкой.
— Надо же как-то детишек кормить! Дочка у меня в деревне, у мамы, а сынок в городе. Вот и мыкаюсь туда-сюда…
Они вышли на опушку леса, заросшую кустарником. Под ногами чавкала грязь, все было усеяно желтыми цветами мать-и-мачехи.
Замедлив шаги, Нина стала торопливо срывать цветы, складывая их в букетик. Вера оглянулась: «Не отставай!» А когда девушка догнала ее, заметила с укором:
— Нам теперь не до цветочков. Впереди — ягодки… Перед их глазами открылся зеленый косогор, по которому тянулась деревенька, а дальше, в низине, виднелся какой-то хуторок. Показывая на деревню, Вера сказала:
— Вот это и есть край партизанской зоны. Видишь кое-где черные пепелища? Да и ветлы обломаны, обуглились. Это немцы обстреляли деревню — мстят за партизан…
Вера повела Нину по опушке, посматривая на луг, который надо было пересечь, чтобы снова углубиться в лес и выйти затем на шоссе. Обходя хуторок, расположенный в низине, пояснила:
— А это Огульный двор. Тут колхоз телят содержал, а раньше это была усадьба помещика. Недавно наведывался сюда какой-то его дальний отпрыск. Поглядел и уехал. Знать, не понравилось. А может, партизан побоялся…
Вера умолкла и зашагала быстрее. Вслед за ней еле поспевала Нина. Под ногами пружинилась почва, покрытая густым пыреем, просачивалась, попискивая, вода. Вскоре они углубились в густой лес.
Пройдя несколько километров, Вера и Нина вышли на шоссе. Мимо них неслись тяжелые «бюссинги» с брезентовыми тентами, под которыми сидели солдаты в серо-зеленых мундирах — фельдграу. Гремели танки, оставляя на шоссе грязноватый след от гусениц.
Время от времени, обгоняя танки и грузовые машины, катили на легковых машинах — «адлерах», «опель-капитанах» и «адмиралах» — офицеры в фуражках с высокой тульей, которые придавали их владельцам надменно-строгий вид.
Вера и Нина шагали по влажной утоптанной обочине и чувствовали, как дрожит земля от проходящих по шоссе тяжелых машин. Нина удивилась, что никто из проезжающих немцев не обращает на них никакого внимания. Она была все время настороже: а вдруг какая-нибудь машина притормозит около них и спросят: «Куда и зачем идете? Ваш пропуск?»
На окраине какой-то деревни заметили издалека двух немцев с автоматами. Нина замедлила шаг. Вера дернула ее за рукав и подбодрила:
— Иди смело!
Подошли к патрулю. Показывая им пропуск, Вера затараторила наполовину по-русски, наполовину по-немецки:
— Пассирштейн, пропуск на цвай фрау.
Но коротконогий немец уткнулся глазами в Нину и строго спросил:
— Папир?
Та развернула паспорт и показала страницу, на которой красовалась четкая печать с орлом и свастикой:
— Битте.
— Гут, гут, фроляйн, — закивал немец.
А длинный, красноносый полез в корзинку:
— О, яйки, шнапс…
Вера тут же вынула из корзинки кусок сала, пяток яичек и отдала длинному.
— Шнапс — найн, — сказала она. — Комендант штренг бефель, строгий приказ.
Засовывая в карман шинели свой «улов», немец залопотал:
— Гут, гут, фрау шпекулянт.
А низенький ткнул пальцем в Нинин кончик носа:
— Фроляйн партизан?
Она замерла: «Шутит или…»
— Герр зольдат, — вмешалась Вера, — я ист тохтер, дочка старосты.
Нина вдруг подобралась, осмелела и, улыбнувшись, протянула немцу букетик желтых цветов.
— О, данке, фроляйн, — промолвил солдат, осклабившись. Приняв букетик, он махнул в сторону дороги и весело гаркнул: — Форвертс нах штадт!
«Ох, пронесло…» — с облегчением вздохнула Нина, шагая рядом со своей проводницей. А та со вздохом сказала:
— Тут без подачек не пройдешь.
Подходя к очередной деревне, Вера и Нина заметили, что вслед за ними в некотором отдалении идут две женщины с большими корзинами.
— Имей в виду, — предупредила Вера, — тут находится постарунок — полицейский участок, и солтыс — начальник, шкуродер и собака, каких мало.
На окраине деревни, возле деревянной изгороди, они увидели двух мужчин в немецких шинелях, с автоматами. Один из них был здоровенный, толстомордый, а другой тощенький: видимо, еще не успел откормиться.
Когда приблизились, толстомордый направил на них автомат:
— Пропуск!
А тощий подошел и, не говоря ни слова, потянулся к корзинке, словно собака, учуявшая вкусную добычу.
Поставив корзинку на землю, Вера правой рукой выхватила из нее кусок сала (в левой у нее был пропуск) и, размахивая обеими руками, весело крикнула:
— Вот вам пропуск на двоих! Вот закуска, а выпивку не проморгайте! — и качнула головой назад. — Видите, вон бабы идут с самогоном?
В это время женщины уже свернули с шоссе на проселочную дорогу и ускорили шаг. Тогда тощий выхватил из рук Веры кусок сала, а толстомордый погнался вдогонку за женщинами.
— Стой! Хальт! — кричал он. — Цурюк! Назад!
Тощий равнодушно скомандовал Вере и Нине:
— А ну, топай! Комм, комм!
И те быстро зашагали дальше.
В это время на шоссе показалась большая машина, нагруженная дровами. Водитель высунул из кабины острое, пытливое лицо.
— Ваня, милок, подбрось до города! — крикнула Вера, махнув рукой.
Водитель притормозил:
— Садись, Верочка, в кабину.
— Нет, я лучше в кузов вместе с дивчиной.
— Ну залезайте!
Вера и Нина быстро вскарабкались на дрова, и машина тронулась. С высоты они увидели, как полицаи догнали женщин с корзинками и начали их «потрошить».
— А как вы догадались, что у них есть самогон? — спросила Нина.
— По запаху, — усмехнулась Вера.
Машина неслась к городу с ветерком.
— А что это за буквы были у полицаев на рукаве? — спросила Нина.
— Это не полицаи, а бери выше, — ответила Вера, подняв кверху палец. — Это — русская освободительная армия, власовцы: сокращенно — РОА.
«Так вот они какие…» — подумала Нина, и ей стало горько от мысли, что кто-то на ее Родине продался врагу и воюет против своего же народа.
