— Торопит, а у нас приданая артбригада еще на марше, — сказал Некипелов.
— Гаубичные дивизионы на огневых, позициях, остальные скоро подойдут, — сказал Строев.
— Тылы растянулись.
Замкомдива промолчал. Он долго рассматривал штабную карту с нанесенной обстановкой и старался заранее угадать, где, на каких рубежах произойдут, главные события в ближайшие дни. На севере, за Дунаем, методично наступала 46-я армия Второго Украинского фронта, на юге развертывались в боевой порядок части 2-й болгарской армии, в центре изготовилась и уже начала наступление частью сил 57-я армия, нацеленная на Белград, и на подходе 4-й мехкорпус Жданова, который должен войти в прорыв, как только наметится успех нашей пехоты. Но что собирается делать противник? Ждет ли он такого общего удара или этот удар будет для него внезапным? И что из себя представляет армейская группа «Сербия», в которой будто бы насчитывается более десяти дивизий?.. Противоборствующие стороны всегда, так или иначе, знают друг друга, а вот на югославской границе встретились «незнакомые» массы войск, которые до сих пор были разделены болгарским в а к у у м о м.
— Немцы всюду остаются немцами, — сказал начальник штаба, правильно поняв, о чем думает сейчас замкомдива.
В дверь постучали.
— Войдите! — нехотя отозвался Некипелов.
В учительскую быстро вошла, грациозно вскинула руку к новенькой пилотке младший лейтенант Ивина — переводчица разведывательного отделения.
— Ну что? — недовольным тоном спросил Некипелов.
— Разрешите доложить, товарищ подполковник? — обратилась она к Строеву.
«Чертовка!» — выругал ее про себя начальник штаба.
— Да, мы слушаем вас, — ответил Строев.
— Сербы привезли тяжелораненого партизана, один из них кое-что знает о противнике. Может быть, вы поговорите сами?
— Ладно.
Ивина так же мягко, плавно козырнула и, не опуская маленькой руки, безо всякого усилия, легко, как в танце, повернулась кругом на высоких каблуках своих щегольских сапожек.
— Урок художественной гимнастики, — вполголоса заметил майор Зотов.
Но его никто не поддержал: все знали, что подполковник Строев терпеть не мог таких разговоров о женщинах на фронте.
Через несколько минут она привела человека лет сорока, в крестьянской одежде, давно небритого. Он тут же объявил, что плохо, но говорит по-русски, и чинно представился: Бронислав Метич из города Заечара, бывший поручик инженерных войск королевской армии.
— Партизан? — спросил Строев.
Метич немного смутился, но ответил прямо, что не пошел в партизаны только из-за того, что партизаны могли отнестись к нему с недоверием.
По словам Метича выходило, что Заечар сильно укреплен, что одним партизанам не взять города, тем более, что у них мало артиллерии и автоматического оружия. В Заечаре идут массовые казни. Швабы без суда и следствия убивают даже тех, кто случайно засмеется на улице. Больше того, простая улыбка вызывает подозрение: а не радуются ли сербы приближению Красной Армий? Даже за улыбку — расстрел. Потому-то он, Бронислав Метич, и решил скрыться пока в горах; но по дороге в знакомую деревню встретил крестьянина с тяжелораненым партизаном, случайно обнаруженным в лесу. Вдвоем они доставили парня к русским… Как избежали встречи с немцами? Да ведь те стоят на главных перевалах, а они двигались по глухому бездорожью.
— Покажите на карте.
— Молимо, молимо[5], господин подполковник, — Метич взял со стола красный карандаш и склонился над русской картой.
— Вот Заечар, а вот тут мы с вами, — помог ему начальник штаба.
Поручик королевской армии тщательно провел на карте ломаную линию партизанской тропы, по которой он пробирался из Заечара к болгарской границе. Подумал, покачал головой.
— Что вы хотели еще добавить? — спросил Строев.
И Метич, торопливо подбирая русские слова, начал излагать свой план обхода заечарской группировки немцев: пехота еще пройдет кое-как через горы, а машины и артиллерию придется направить по железнодорожному полотну, если не взорваны туннели.
— Это идея.
— Идея, идея!.. — обрадованно закивал поручик, довольный тем, что его поняли.
Некипелов достал из кармана старинные массивные часы: до начала артподготовки оставались считанные минуты. И любит этот Строев рассуждать, придумывая всякие варианты наступления. Но бой — лучший разведчик. Вот заговорят сейчас пушки, пойдут солдаты в атаку, — и все станет ясно: что за противник перед фронтом дивизии, какова огневая система его обороны, каковы его намерения.
— Вера, — позвал Строев младшего лейтенанта Ивину.
— Слушаю вас, товарищ подполковник! — она энергично подошла, не видя никого из остальных, в том числе и Некипелова.
«Совсем избаловали девчонку», — подумал начальник штаба.
— Проводите гостя в столовую.
— Я уже накормила их, товарищ подполковник.
— Молодец. Тогда отправляйтесь с майором Зарицким на НП, устно передайте комдиву содержание нашего разговора с Метичем.
— Есть.
Поручик королевской армии понял, что он здесь больше не нужен, и встал, вытянулся перед Строевым, которого он мысленно возвел в ранг комиссара. Подполковник дружески подал ему руку в знак благодарности. Смущенный и растроганный Бронислав Метич вышел из учительской вслед за Ивиной.
И в это время громко ахнули, точно от испуга, ближние сербские горы. Офицеры подошли к поющим венецианским окнам прогимназии. И слева и справа бухали вразнобой гаубицы и пушки: их тут, конечно, раз в десять меньше, чем было на Днестре, под суворовскими Бендерами, но горное эхо, перекатываясь из края в край, сшибаясь встречными потоками, создавало звуковую картину необыкновенной мощи. Вскоре отдельных выстрелов нельзя стало различить, короткие паузы между ними заполняло эхо, и все соединилось в один тяжелый гул. Только по артиллерийским молниям, которые будто высекались в ущельях ударом утеса об утес, — и можно было судить о том, что батареи расположены не так уж плотно. Да, акустика на Балканах отличная! Там, в степи молдаванской, для такой грозы понадобились тысячи орудий, а здесь, в горах, достаточно и нескольких дивизионов.
Когда на двадцатой минуте артиллерийская подготовка достигла наивысшей силы, в дело вступили гвардейские минометы. Теперь и пушкари, закончив свою работу, вместе с пехотой слушали раскаты залпов РС[6] — один, второй, третий… Взрывные волны со всего маха откидывались назад, падали, снова круто бугрились, пенились в гранитной промоине Тимока. Потом оглушенные горы сразу стихли, далекие отблески эха над ущельями погасли: значит, пехота поднялась в атаку.
Строев вышел на крыльцо. Дождь перестал, над головой синё зиял глубокий колодец чистейшего неба: казалось, вот-вот оттуда, с вышины, опустится полная бадья солнечного света и, ударившись о землю, щедро расплещет на склонах гор пронзительные блики.
По улице медленно двигалось все то, что именуется дивизионными тылами: крытые студебеккеры медсанбата, полевая хлебопекарня, автобус редакции многотиражки, потрепанные машины автомобильной роты, доверху груженные всяким боевым добром, чьи-то кухни, наверное, отставшие от своих батальонов, и, наконец, десятка полтора захлюстанных повозок, которые тянули безучастные ко всему верблюды, последние из уцелевших с самого Кавказа.
Одна из крытых машин свернула к гимназии. Из кабинки легко, пружинисто спрыгнула на мощеную дорожку ловкая молодая женщина в зеленой, отлично пригнанной шинели. Строев узнал Чеканову и стал спускаться по чисто вымытым ступенькам дощатого крыльца навстречу ей.
— Ну, с прибытием вас, Панна Михайловна!
— Спасибо. Батальону здесь располагаться, в этом селе?
— Только до утра, а завтра, я думаю, перекочуем в Сербию — тут рядом, рукой подать, — он осторожно, исподволь приглядывался к ней и ловил себя на том, что вроде бы боится прямо заглянуть в ее темные глаза.
Она посвежела за эти дни, пока медсанбат и другие тыловые подразделения на лихтерах плыли по Дунаю — от Рущука до Видина. А впрочем, она редко выглядела усталой в свои тридцать с лишним лет: молодость выручала ее и в те бессонные недели непрерывных наступательных боев, когда врачам доставалось, пожалуй, больше всех.
— Что, наши уже воюют? — спросила Панна, хотя и без этого было ясно, что дивизия вступила в бой.
— Да, начали…
Им хотелось лишнюю минуту побыть вместе, но, странно, они делали вид, что все торопятся: это уж всегда так, если зрелые люди тянутся друг к другу. В юности, там другое дело, юность никого, кроме себя, не замечает на белом свете: а Строеву и Панне казалось, что они обращают на себя общее внимание. Полковник Некипелов, наблюдавший их встречу из окна, самодовольно улыбался, — от кого, от кого, а от начальника штаба ничего не утаишь в дивизии!
