— Может, с севера подошли. Там моста нет.
— Разве что с севера.
— Да вон они, командир! — во всю глотку заорал офицер, возглавлявший последнюю группу отходивших. — На подводах и строем! Не менее батальона!
— Неужели сняли заслон?!
— Не положено! Заслоны еще на холмах.
— Выясним, Бонапарт, выясним…
— Слушай, парень, — скомандовал Громов водителю. — Заверни-ка ты в переулок. Подождем еще минут десять. Что-то мне в этой истории не нравится.
— На том берегу всего лишь заслон, и все? — ошарашенно спросил водитель, пораженный тем, что он услышал.
— Если он действительно есть.
— Значит, уже сегодня на том берегу Днестра будут немцы?
— И румыны — тоже, — мрачно уточнил заросший грязной щетиной солдат, подошедший прикурить. — Севернее города они и так уже на мелководье плещутся. Еще вчера вечером вклинились. А туда дальше, — махнул рукой на юг, — они давно на левом берегу реки. Так что, братки-браточки, самый раз уколдошиваться отсюда, пока в мешок не сунули.
— Ну ты, паникерша в обмотках! — прикрикнул на него водитель, косясь на сошедшего с мотоцикла Громова. — Никаких «мешков» не будет, понял?
— Мне что? Спросили, я ответил.
— Лучше скажи, как они там вообще… неужели в наглую прут?
— Завтра сам увидишь, — не мог простить ему своей оплошности пехотинец и, так и не дождавшись огонька, попросту забыв о нем, побежал догонять своих.
Лавируя между повозками и машинами, мотоциклист с трудом пробился через переезд и начал медленно отъезжать от моста по дороге, ведущей вдоль железнодорожного полотна, чтобы где-то там подождать его.
Громов видел, что Мария все время оглядывается и как будто хочет что-то крикнуть ему. И хотя крикнуть она так и не решилась, Андрею все же показалось, что они расстаются навсегда, что должно произойти нечто такое, что сделает их встречу невозможной. Был момент, когда он еле сдержал себя, чтобы не побежать за мотоциклом.
Тем временем позади, у моста, неожиданно раздались выстрелы. И сразу же кто-то в конце колонны закричал: «Немцы! Братки, это же немцы, только в нашей форме!»
«Вот это оно и есть!» — со странным облегчением сказал себе Громов, найдя наконец объяснение тому предчувствию, которое все утро не покидало его.
Услышав панический крик: «Немцы!», десятка два проходивших рядом бойцов рванулись в пылившийся рядом переулок, но, выхватив пистолет, лейтенант бросился им наперерез.
— Назад!
— Куда это назад! — огрызнулся какой-то сержант.
— Туда, к мосту! За мной! — и, понимая, что пробиться через паникующую колонну будет трудно, метнулся к ближайшей калитке.
Он не видел, все ли красноармейцы подчинились его приказу, но топанье нескольких пар ног позади себя все же слышал. Поэтому, прорываясь через двор, мимо заскулившего от страха пса, Громов не оглядывался, а лишь жестко повторял:
— К мосту! Там прорвались немцы! К мосту!
В соседнем переулке, у разнесенного снарядом дома, он увидел облепленную солдатами повозку. Среди них было несколько легкораненых.
— Слушай меня! — бросился к ним Громов. — Кто способен сражаться? На мосту немцы! Все за мной! Оружие — к бою!
За развалинами крайнего дома Громову бросилось в глаза, что в окопах и между блиндажами уже разгорается рукопашная схватка. Но со стороны тянувшихся вдоль берега окопов на помощь «мостовикам» бежит около роты бойцов. Другая группа красноармейцев залегла на железнодорожном полотне и на боковой автомобильной дороге, пытаясь блокировать съезды и не дать колонне переодетых фашистов вырваться из узкой горловины моста.
А еще ему запомнилось, как на мосту рвались из упряжки раненые кони, а между ними, избиваемый копытами, метался какой-то человек в красноармейской форме, но с совершенно седой головой. Не по-солдатски седой.
Теперь уже Громову нетрудно было представить себе, что произошло. Фашисты шли в строю и ехали на нескольких повозках. Все выглядело вполне естественно: еще один батальон отходит на этот берег. Но как только голова колонны достигла его, почти сотня немцев бросилась на окопы и пулеметчиков, чтобы смять охрану и захватить мост. Теперь стрельба слышалась и на правом берегу. Очевидно, часть немцев пыталась с тыла уничтожить остававшийся там жиденький заслон. И только теперь прояснился смысл того затишья, что царило в течение часа в районе моста и его окрестностей. Немцам хотелось усыпить бдительность русских, а главное, они опасались накрыть огнем своих.
Да, гитлеровцами все было продумано довольно четко. Вот только само нападение оказалось не настолько стремительным и неожиданным, как они предполагали. К тому же, очевидно, сыграло свою роль недоумение, с которым встретил появление колонны майор: откуда, мол, взялась эта часть?!
Под ливневым огнем, обрушившимся на них с трех сторон, основная масса уцелевших немцев уже начала отходить к мосту. Но все же бой еще только разгорался.
По группе, которую вел Громов, тоже ударили из пулемета. Очередь прошла у Андрея над головой, но он услышал, как позади него кто-то вскрикнул, кто-то зарычал от боли и зло выругался… Сам лейтенант все же сумел перемахнуть через вторую линию окопов и тотчас же его чуть было не прошил штыком какой-то здоровенный детина в бесцветной, прожженной на плече гимнастерке, пытавшийся вырваться из этого окопного кольца. Лишь в последнее мгновение Громов успел метнуть туловище вправо, пропустил штык мимо себя и, перехватив винтовку, подножкой сбил нападающего на землю.
Еще не будучи до конца уверенным, кто это — свой или враг, он в падении несильно ударил этого человека кулаком в висок и прокричал по-немецки: «Все! Не сопротивляться!» Однако, повернувшись на спину и пытаясь схватить его за шею, тот, в красноармейской форме, в ответ зло прохрипел: «Русиш швайн!» И вот за это оскорбление он ему был признателен.
Резким ударом обеих рук Громов развел руки фашиста, поднялся и, пока гитлеровец не успел что-либо сообразить, всем своим весом упал на него, ударив коленями в живот.
— Эй, эй! — топтался вокруг них какой-то солдатик. — А который тут свой? Который тут свой?!
— Все свои, браток! — ответил Громов, переворачивая фашиста на грудь и заламывая ему руки. — Кроме этого, переодетого. На, держи его. Удержишь?
— А как его, как?
— Аккуратно. Хватай.
Но солдат, как-то странно передернувшись, вдруг подался на него и, оседая, упал прямо на ноги диверсанту.
Громов еще раз оглушил немца рукояткой пистолета, приподнял красноармейца и, поняв, что тот уже мертв, оттащил на несколько шагов в сторону.
В ту же минуту у самой реки кто-то архиерейским басом скомандовал:
— Взрывай! Взрывай, Христос на небеси! Танки уже у моста!
А вот теперь, понял Громов, начинается самое «интересное». Теперь-то она и начинается, та самая, настоящая, война.
Все еще не желая расставаться со своим пленником, Громов рванул немца на себя и потащил в ближайший окоп.
— Лейтенант, вы?! — почти вместе с ним спрыгнул в окоп водитель мотоцикла. — А я уж думал — все, нет вас!
— Рано подумал, мыслитель. Охраняй его здесь. И всем кричи, что ты свой. Всем! А то пристрелят и спишут на немецкие потери, — объяснил Громов, выглядывая из окопа.
У моста по-прежнему свирепела стрельба. Часть диверсантов залегла прямо на мосту, а часть — у самой воды, очевидно, где-то за обрывом, откуда их не так-то просто будет выкурить.
* * *
Громов выбрался из окопа и, держа наготове пистолет, пополз к берегу. В небольшой ложбинке корчились в предсмертных судорогах двое солдат. Из живота обоих струилась кровь. Рядом же валялись их винтовки с окровавленными штыками.
«Неужели одновременно проткнули друг друга?!» — пораженно осмотрел их Громов, однако определить, кто из них красноармеец, а кто немец, так и не смог. Да и не к чему это уже было.
По дороге к окопу ему попалось еще несколько убитых. На одном из них сквозь расстегнутую гимнастерку лейтенант увидел ворот вермахтовского кителя. Судя по знакам различия, этот диверсант был офицером.
В нескольких сантиметрах от плеча Андрея отстучала поминальную морзянку автоматная очередь, и он запоздало, слишком запоздало, отпрянул в сторону.
— Лейтенант, сюда! — раздался чей-то знакомый голос.
Громов оторвал от земли исцарапанную щеку и увидел рядом с собой, над бруствером окопа, окровавленную голову майора. Того самого.
— Вас ранило? — рывком перебрался к нему Андрей.
— С чего ты взял?
— Так висок весь в крови.
— Да? — Майор растерянно мазнул себя по виску, посмотрел на ладонь. — Чепуха. В рукопашной саданули. Прикладом. И, по-моему, свой же, архаровец.
— Хорошо, что не проткнул.
— Этого еще не хватало. Хотя… Поди разбери в этой кутерьме, где тут свой, где чужой.
