Ознакомительная версия.
Перед Кукрином потянулся вплотную к шоссе оплывший дувал – забор из серой комковатой глины. Опасное место. Что там мелькнуло в разломе, сообразить уже не довелось. Вздыбился «уазик» и перевернулся в воздухе, разламываясь на части… Ожило пустынное до взрыва шоссе. Худые, смуглые люди в черно-блеклых широких одеждах споро двинулись к груде дымящегося металла. Молча стали копаться у изуродованных тел. Без суеты собирали разлетевшиеся бумаги, выворачивали карманы в поисках документов. Затем сфотографировались, с победным видом позируя возле обломков машины, останков, у глубокой воронки. Один было наклонился с ножом над русой, залитой кровью головой солдата. Примерился отсечь ухо, но остановился под взглядом черных, жутковатых глаз командира. Так смотрят ненавидящие люди, им нужны живые враги. К трупам они равнодушны…
Пакистан. Кветта. Штаб-квартира партии Исламский фронт освобождения Афганистана (ИФОА). Благообразный, седобородый старец поглощен чтением. Перед ним на серебряном подносике, дабы не осквернить стол, несколько листков с бурыми разводами, военный билет и синяя книжечка с гербом СССР, золотое кольцо с алым кабошоном. Камень влажно поблескивает. Сухой, узловатый палец нащупывает кнопку звонка. В полупоклоне, прижав руки к груди, застывает у дверей юноша в белой кружевной шапочке. Взгляд старца направлен на побуревшие листочки:
– Кто переводил? Абдаллах? Пригласите его сюда. И пусть никто не мешает. Отключите телефон.
Переводчик волнуется – духовный лидер партии, многочтимый улем и профессор, уверен в особой важности заметок, найденных в записной книжке убитого кяфира. «…илла… пе… пой обн… в Ом. т. 4 янв…Караулка сгор… Остан… Пуговицы нем. – вермахт (резерв?). Пулевое отв… в затылке. Ожог. Грузовик. Сл… протект. Остановка у караул. Ост. у 7гр. Следы 7–8 чел. Отпеч. 2 ящ. Гробница вскр… Осколки керамики. На глуб. 5–8 см – перст. желт. мет. Камень – красн…не обнар. Груз. «Йокогама» 4.01.80. прим. 18.00 пов. За к. Кашгузар (напр. Айвадж?). Отм. 503».
– Все так ли, Абдаллах?
– Возможно, шифр, господин. Я в шифрах не силен, – опускает голову переводчик. – Например, кяфир употребляет имя Всемогущего? Или единицу электрического сопротивления? Я не понимаю смысла, но перевод точен, сахиб.
– Хорошо. Твои знания очень помогли нашему делу. Я доволен тобой. Будь так же усерден и впредь. Записи эти составляют тайну. Надо ли тебе объяснять? Иди, сынок, благодарю…
Неведенье твое спасло тебя, Абдаллах. Как там в Писании: «Многие мудрости – многие печали». Не Всевышнего упоминал кяфир. Тилля-теппа – Золотой курган, Омши-теппа – вот что их интересовало… Золото Бактрии.
Через два дня в кабинете профессора собралась верхушка ИФОА. Глава партии был озабочен:
– Судьба золота Тиля-теппа вам известна. Безбожное правительство Амина наложило на него свою руку. Наши друзья не допустили вывоза сокровищ из страны. Теперь они в еще более грязных лапах – у пьяницы и палача Бабрака. Но то, что лежит в запасниках Национальной галереи, – под нашим контролем. Седьмую, невскрытую гробницу охраняли, и там был наш человек. Теперь ни золота, ни нашего агента мы не можем найти. Опоздали! Вот что нам досталось, и то совершенно случайно – вот это кольцо. Нам известно, что грабители увезли с собой золото в двух ящиках. Что след ведет в пески Кача-кум. Думайте и предлагайте решения вопроса поиска. Могу сказать: пока сокровища седьмой гробницы на нашей земле. Через Таджикистан или Узбекистан они не проходили. Цена золота – цена нашей свободы. Десятая часть этих ящиков откроет нам любые двери, даст моджахедам лучшее оружие, спасет их семьи в лагерях беженцев. Позволит выжить и победить. Пусть поиск начнут наши сторонники в Балхе, Самангане и Кундузе. Да поможет им Бог – это будет опасное дело. Шурави переносят пограничные посты на нашу сторону…
…Изломанный безжалостными ударами взрывной волны, посеченный осколками, афганский резевист Хайр-Мамад уползал подальше в камыши от проклятого места, на которое обрушил свой гнев Аллах. Руки превратились в сплошную рану – смерть преследовала его. Что было лучше: погибнуть сразу, как остальные стоявшие у грузовика, или мучаться здесь, в ледяной болотной жиже, еще несколько дней, а потом все одно… Повинуясь звериному чутью, он выполз на сухое место, локтями пригнул желтый тростник и с трудом достал медный коробок «Зиппо». Стоя на коленях, полами шинели Хайр-Мамад охватил тощий костерок, пытаясь согреться. Прозвучавший над головой окрик «Дриш!» показался ему мороком, но, подняв голову, он увидел черный зрачок автомата Калашникова.
– Я не могу стоять, сахиб. Не убивай… – попытался сказать Хайр-Мамад человеку в меховой шапке и толстой пятнистой куртке, но дыхание пресеклось, и бедный афганский резевист повалился грудью на тлеющие тростинки.
Цыган Алешка Астманов не любил. Не вообще к ромалам испытывал неприязнь, а к тем приставучим теткам, что «дай, золотой, я тебе погадаю». Что-то было в них тревожное, проникающее в душу, в такие тайники, куда и самому лезть стыдно. Как-то, еще в восьмом классе, болтаясь по городскому саду Порт-Ветровска, Алешка и его закадычный дружок Вовка Данилов попали в кольцо таких вот жриц судьбы. Алешка напрягся, руки в карманы, взгляд в сторону и вверх, но дружок уговорил. Прямо зуд какой-то у Вовки был, чтобы обоим погадали. Вынул Алешка из кармана левую руку, не намеренно, просто был левшой. А цыганка посмотрела-посмотрела да и выдала, что и жизнь будет тяжелой, и любовь радости не принесет, и судьба бросать будет в разные края. И серьезно так говорила, да все в глаза посматривала. Алешка обиделся, руку вырвал и мысленно послал гадалку туда, откуда она на свет появилась. Вовкина очередь настала. Алешка же хоть и отошел подальше от цыганки, но слышал: «Женишься ты скоро, дорогой, жена красивая будет, счастье тебе будет, но есть у тебя враг тайный. Моложе тебя, волос у него русый, глаза серые, примета у него есть…» – И стала цыганка на ухо Вовке шептать, да на Алешку опять пару раз зыркнула. Отыгралась стерва, Алешкин портрет выдала: и волосы были русые, и глаза серые, и примета – левша. Вовка цыганке трояк сунул – по тем временам хорошие деньги, если пачка болгарских сигарет с фильтром тридцать пять копеек стоила. Но у Вовки деньги водились. Отчим его любил, деловой мужик, прораб.
Дело, конечно, давнее, середина шестидесятых, только после этого гадания разладилась дружба у ребят. Сама собой, без видимых причин. Вовка и впрямь через два года женился, только восемнадцать исполнилось, и жена: девочка – конфетка, из парфюмерного магазина. А судьба? Так если она есть, то не переделать, а если нет, то и спросу нет.
Ну, скажите на милость, что путного выйдет из детины, оставленного на второй год в девятом классе? По одной простой причине: делает только то, что ему нравится. Литература – «отлично», в знаках препинания и частях речи – ни в зуб ногой. Штангист-перворазрядник, рекордсмен республики среди юношей, а нет более заклятого врага у Алешки, чем учитель физкультуры. С химией – просто смех! Думали, что издевается: все изложит не по школьному курсу, любую лабораторную с закрытыми глазами выполнит, а простейшей задачки не решит. С физикой – аналогично. Может быть, всему виной математика? Ее Алешка и на двойку не знал. С языком – песня без слов! «Фауста» в оригинале осилил, а в школе по немецкому переэкзаменовка. Учительниц, задерганных жизнью, рано обабившихся, такое «антипедагогическое явление» немало раздражало. Да тут еще «морда лица» свою роль сыграла: Алешка голову всегда держал чуть откинутой назад, а глаза в прищуре. «Он у вас высокомерный», – подвели черту педагоги, тем намекнув матери, что в десятый класс Алешке не переползти. Впрочем, дурь из него выколотили родственники отца, умершего еще в раннем Алешкином детстве. Суровые черные горцы нагрянули ночью, дали два часа на сборы – и на грузовике за Дербент. В глухом ауле Алешка и окончил десятый, в то время выпускной класс. А дальше – веселее. Вдруг поступил на ветеринарный факультет. Вдруг через полгода бросил институт. Поработал в рыбном порту грузчиком, а там и армия. Присягал Родине Алешка на краю пустыни Кызылкум, в песках за Красноводском под Боевым Знаменем 4-й радиотехнической бригады Бакинского округа ПВО. Служил, как все. На «ключе» не потянул, но радиомехаником на передающем центре стал неплохим и даже вырос за год до начальника смены.
Был один пунктик у парня: где и когда было можно, с азиатами общался – языки учил. С Хамидовым – таджикский, с ефрейтором Гулалиевым – туркменский, с Джалаловым – узбекский. И к концу первого года службы на русском с ними уже не разговаривал. А тем – бальзам на сердце, пусть и укатывались вначале от его произношения. А тут еще выпала Алешке новая служба, позволявшая почти бесконтрольно, на совесть, разумеется, вояжировать по Средней Азии. Вот как это было.
Ознакомительная версия.
