Прошли на кухню, от вина он отказался. Провел пальцем по столу, не стал ставить локти. Брезглив. Не работал ты в военной контрразведке, одно слово — «театрал»!
— Ну?
— Ты чего окрысился?
— Знаешь, последнее время я перестал испытывать любовь к своему прежнему месту службы и коллегам, которые приходят внезапно, без звонка. Говори. У меня дел по горло. Плюс ко всему у меня жуткое похмелье, не усугубляй мою болезнь.
— У тебя был сегодня гость?
— Сережа, у меня много гостей бывает, вот и ты пришел нежданно-негаданно. Если про тебя будут спрашивать, то мне как отвечать?
— От тебя сейчас вышел раввин Коган. Так что рассказывай.
— Что рассказывать?
— Как что? О чем говорили, чего он от тебя хотел?
— Сережа, это официальная беседа, или так, треп ни о чем? Если официально — повестку, а приду с адвокатом, вот тогда и поговорим, а если треп, то давай лучше о бабах. Черт! Как болит башка, и ты еще со своими раввинами на мою шею свалился!
— Ну, он был у тебя, Алексей? — Толстый сбавил обороты.
— Дальше.
— Когда вытащишь Рабиновича — отдашь его нам.
— Сережа, мил ты мой человек, у тебя жидомассонские заговоры в глазах стоят. Ты бы к доктору сходил, или путевочку в санаторий взял, нарзанчику попил, по горам кавказским побродил, а то у тебя то Коганы, то Рабиновичи замутили твой светлый разум. Не знаю никакого Рабиновича.
— А это как? — Серега вытащил диктофон и включил его. Послушали еще раз мой разговор с раввином.
— Что скажешь?
— Скажу одно, Сережа, что закон «Об оперативно-розыскной деятельности» я внимательно читал. Подам на твою организацию в суд. Для начала ознакомлюсь с теми фекалиями, которые вы на меня наскребли, а потом потребую возмещения морального ущерба. Мне сейчас деньги, ой, как нужны!
— Будешь торговаться?
— А что ты можешь мне предложить?
— Возьмешь Рабиновича — отдашь нам.
— Здрасьте! С какой стати?
— Потому что он шпион.
— Знаешь, Серый, я за пять лет в контрразведке кроме признаков шпионажа ни одного шпиона не видел. А ты?
— Я тоже. Но этот — точно.
— Бери сам деньги и шпарь по ту сторону границы Чечни и вытаскивай шпиона. Хватит, натаскался каштанов из огня для начальников. Я теперь свободный художник.
— Нет, Алексей, — Толстых нагнулся и зашипел мне в лицо: — ты передашь нам его, а то…
— Что ты мне сделаешь, «зеленка»? — я усмехнулся. — Когда Омелин меня «жрал», я пришел к вам — «территориалам», и попросил должность. Что мне сказали ваши кадры? Мест нет. Приходите вчера. Поэтому, Серега, катись отсюда, и передай своим «вождям», что я их гробу видел. Во сне они мне приснились. Хотите грамотный разговор — восстановите меня на службе, у вас есть три дня, — я прекрасно знал, что не было еще прецедентов, чтобы вот так, запросто, восстанавливали на службе.
— Отдашь Рабиновича — посмотрим.
— Восстановите на службе, а потом я посмотрю. А пока — адью, мой мальчик, адью.
— Смотри, — шипел Толстых.
— Куда смотреть-то? Пока я в двух командировках был в Чечне, ты здесь штаны протирал и строчил реляции о своих победах по принципу трех «П» — палец, пол, потолок! Так что условия мои знаешь, или гони монету. Ровно в два раза больше того, что они мне предложили.
Капитан поднялся и молча, не прощаясь, вышел. Руки не подал. Понятно. Я теперь в его глазах Иуда-предатель.
А кто я на самом деле? Не знаю, не знаю.
Я прошел на кухню, вылил остатки вина в стакан. Выпил, закурил. Захотелось послать всех на три русские буквы далеко-далеко. И евреев с их манией богоизбранности, и коллег с моей бывшей работы.
Меня втягивали в какую-то опасную игру. Ни правил, ни конечной цели я не знал. Чеченские командировки еще не выветрились из памяти, а тут такая афера! Возьми тысячи гринов, оттащи их неведомо куда, передай незнакомцу, возьми больного, раненного человека, если тебе еще его отдадут. Да еще живого! Кому нужны свидетели?! Проще грохнуть этих двух граждан, взять «лимон», и ищи ветра в поле! Нет человека, нет проблемы.
За многолетнюю практику оперативной работы я научился ставить себя на место противника. Я бы сделал бы именно так. Шанс из сотни, что я выберусь. Надо подготовиться, подстраховаться. Деньги будут завтра. Вот и начнем готовиться завтра. Господи, как башка болит, и этот кран достал уже до печени!
2.
Записей вести нельзя, общаться с близкими тоже нельзя, нельзя, нельзя, с учетом того, что бывшие коллеги сейчас плотно сядут мне на «хвост», нужно вспомнить конспирацию. Жаль, машины нет, но ничего — они тоже помучаются.
Судя по заходу Толстых, намерения у них серьезные, будут «обкладывать» по полной схеме, то есть на мое обеспечение бросят шесть-семь бригад. Боль стала уходить, во мне проснулся азарт, появился шанс отомстить «конторе», которая вытерла об меня ноги.
Я — человек системы. Если бы был в системе и мне сообщили, что кто-то из моих бывших коллег стал работать на Израиль, что бы я чувствовал?
Во-первых, что он негодяй, подонок, предатель.
Второе — попытался бы в ходе операции прикарманить немного денежек предателя.
Это до Чечни я был идейно укрепленный и устойчивый. А вот после того как насмотрелся, как по указке Москвы тырят все что можно, то как-то немного видоизменил взгляд и подход к жизни и службе.
Теперь я вне системы, и как-то не очень уютно себя чувствую. Никто уже не козырнет при виде моей маленькой красной корочки, и не задрожит голос в трубке, когда я приглашу его к себе на беседу. И несмотря на интриги и прочие «минусы» службы, я проникся системой, ее духом. Мне ее не хватает сейчас в жизни, очень не хватает. Эх, если бы они мне сказали: «Достань Рабиновича, и ты снова НАШ!» И все. Не пожалел бы старого друга для этого, лишь бы снова оказаться в СИСТЕМЕ.
Подлость? Низость? Да, согласен. Но я человек системы, и как бы я сейчас не пыжился сам перед собой, что я герой-одиночка, и ушел из Конторы, потому что не согласен с ней — чушь! Меня переработали и выбросили.
Да, система страшная. Она перемалывает, но она подобно наркотику. Без нее сложно. Теперь мне хочется думать, что я вышел из Конторы белым и чистым. А ТАМ остались лишь одни подонки и негодяи. Но этого не может быть. Я точно такой же как и они. И они знают глубину моих познаний о методах и способах работы. Сейчас изучают мои дела, моё личное дело. Опрашивают коллег, на что я способен, рисуют мой психологический портрет. Делают прогнозы. Дают рекомендации как меня «раскачать», вывести из равновесия, где удобнее устроить подлость, провокацию.
Я бы сам бы сейчас, если бы участвовал в операции, то почувствовал вкус охоты, сочинял бы массу бумаг, как лучше меня загнать и поймать. За особое рвение начальство погладило бы меня по голове и сказало: «Вот. Салтымаков — молодец! Как творчески подошел к решению поставленной задачи! Учитесь!» И молодые опера раскрыв рот смотрели бы на меня.
Старые похлопывали бы по плечу и требовали пива за то, что я отличился. Эх, все это было, все было. Теперь все в прошлом.
Первым признаком того, что и контора ошибается при выборе объекта, было то, что старый мудрый опер Серега Александров был уволен по дискредитации. Была спланирована и проведена на высшем пилотаже провокация. Серега даже не просек ситуации и купился на нее.
Незабвенный Омелин попросил Серегу получить на складе вооружения патроны — якобы для стрельбы, и передать их Омелину для охоты.
Серега часть патронов оставил себе, плюс прикарманил несколько взрыв-пакетов, осветительных ракет. Новый Год был на носу. Обычное дело — устроить фейерверк.
Тут же устроили осмотр места происшествия у него в кабинете, в присутствии понятых, естественно, и на Серегу возбудили уголовное дело «за не законное приобретение и хранение боеприпасов и взрывчатых веществ». Омелин патроны принес сам, сказал, что Александров предлагал ему взятку в виде этих патронов.
Вот тут-то моя вера в непогрешимость моей службы дала первую глубокую трещину.
А теперь я — дичь, на меня уже завели корочки дела. На них написано условное наименование. Мне присвоен псевдоним, что-нибудь типа «Грифа» или «Стервятника», или «Иуды».
И от этих мыслей в горле сохнет, но не потому что мучает похмелье, а еще потому, что просто страшно, элементарно страшно. Когда работаешь в системе, то понимаешь, что не дай бог попасть тебе в жернова ее. Медленно, сантиметр за сантиметром перемелет и выплюнет. Страшно. Я — дичь. И всегда должен об этом помнить. Моя задача — уцелеть.
Тут у соседей снова завопил кран. У, подлюка! Надо вызвать слесаря, оплатить его услуги. Чтобы он им заменил кран! У меня же есть деньги — десять тысяч американских долларов. Я богат! Хотя будет дешевле просто набить морду соседу-алкоголику, пусть чинит кран сам. Мысли то принимали стройность, то снова начинали пьяно путаться.
