— Три минуты ходьбы, держись.
— Вижу, — бормотал Ларька. — Держусь.
В этот момент произошло неожиданное. Верхушка тополя, где они прятались последние часы, вспыхнула с характерным шипящим звуком — так действует огнемет. Пламя взметнулось вверх, мгновенно осветив участок асфальта, на котором стояли Ермаков и Кузовлев.
Со стороны утонувших в темноте домов потянулась разноцветная цепочка трассеров. Андрей повалился лицом вниз, прижимая к себе Ларьку. Но пулеметчик на таком расстоянии промахнуться не мог. Отчетливо прозвучали шлепки пуль о человеческую плоть, а Кузовлев дернулся с такой силой, что вырвался из рук Ермакова.
Трасса хлестнула по уцелевшему участку асфальта, выбила искрящуюся дорожку. Одна из пуль ударила в ложе винтовки, ствол громыхнул о камни. К пулеметчику присоединились другие стрелки. Вели огонь и с нашей стороны.
При свете ракет Андрей увидел широко раскрытые глаза напарника. Тот был мертв. Ермаков полз, волоча в левой руке разбитую винтовку. Немного передохнул в глубокой воронке, а затем, пригнувшись, добежал до траншеи и перекатился через бруствер.
Трясущимися руками вертел и никак не мог свернуть самокрутку. Ему помогли, прикурили и молча ждали, пока он жадно затягивается махорочным дымом.
— Убили Ларьку? — спросил Никита Вереютин, пожилой мужик, земляк погибшего помощника.
— Убили.
— Жалко парня. Отец, брат сгинули, а теперь вот на Лариона похоронка придет.
— Дети в семье еще есть? — поинтересовался кто-то.
— Парнишка лет шестнадцати и мелкота, двое или трое. Парня не сегодня завтра тоже призовут, а матери одной мучиться. Вот ведь горе…
Вереютин был добродушный, семейный мужик, любил поговорить. Его перебил Антон Глухов, командир отделения, в котором числился Ермаков. С Антоном они были друзьями. Впрочем, какие там командиры и подчиненные, если отделения числятся только на бумаге, а во взводе осталось человек двенадцать.
— Ты сам как? Не задело?
— Я — ничего, — вдавливая окурок во влажную глину, улыбнулся Андрей. — Правда, пуля рикошетом в бедро угодила, распухло в этом месте и болит, сволочь.
— Героев всегда в задницу бьют, — провозгласил мелкий шустрый красноармеец Максим Быков.
По имени-фамилии его называли редко, а прозвище Брыня получил из-за присказки, которую часто подпевал крикливым тонким голосом: «Эх, брыня-брыня, балалайка…»
Возле кучки бойцов остановился старшина Якобчук и приказал Ермакову:
— Шагай к ротному. Знаешь ведь порядок, ему отчет в батальоны готовить.
Немцы запустили очередь из крупнокалиберного пулемета. Гулкую, словно молотили в пустое ведро. Те, кто сидели повыше, мгновенно нырнули на дно траншеи. Такой пулемет — штука серьезная. Пробьет и бруствер, и башку вместе с каской, если не успеешь спрятаться. Старшина Якобчук, присевший быстрее других, выждал минуту и, поднимаясь, поторопил Ермакова:
— Иди-иди, хватит прохлаждаться.
Андрей не любил старшину. За высокомерие, привычку покрикивать на бойцов, за объемистое брюхо, перепоясанное кожаным командирским ремнем. В другое время огрызнулся бы. Но события бесконечно долгого тяжелого дня, смерть напарника, боль в опухшей мышце бедра настолько утомили его, что Андрей молча поднялся и захромал к ротной землянке.
Винтовку, перебитую в ложе пополам, нес под мышкой. Как эти обломки на плечо повесишь?
— Сколько сегодня? — спросил Вереютин.
— Двоих. Наблюдателя и телефониста.
— Молодец, паря. На медаль уже заработал.
— Куда уж молодец, — буркнул кто-то из ближней ячейки. — Он медаль зарабатывает, а фрицы минами нас награждают. Одного всмятку размазало, а другого осколками посекло. Да еще Лариошку неизвестно где оставил.
В ротном блиндаже сидели несколько человек. Санитарка Зоя Кузнецова жарила картошку на небольшой чугунной печке. Командир роты, старший лейтенант Орлов, сидел на табуретке в накинутой на плечи овчинной безрукавке, подвинув ноги ближе к теплу.
— Что за дрова принес? — показал он пальцем на половинки винтовки.
— Перебило пулей.
— Ну и нечего всякий хлам тащить.
Юрий Семенович Орлов лицемерил. Любимец комбата, всегда подтянутый, молодцеватый, перетянутый портупеей, с кожаной кобурой, не давал спуску, если видел бойца без оружия.
— Да я закурить отошел, — оправдывался красноармеец, — а винтовка вон, в ячейке стоит. И штык примкнут.
— Фашист на тебя набежит, ты его окурком в глаз. Так, что ли, получается? — добродушно улыбался Орлов и, меняя тон, спрашивал сам себя: — Откуда такие недоумки берутся? До фрицев сотня шагов, а он на оружие наплевал. Цигарку в рот сунул и доволен. Сунь туда еще что-нибудь!
Старшина Якобчук сдержанно усмехался в густые светлые усы. Товарищ старший лейтенант, если что скажет, то всегда в цель. И сейчас усмехнулся шутке насчет обломков винтовки. Хотя знал: приди Андрей вообще без оружия — нравоучения было бы не избежать.
Не жалует ротный Ермакова. Может, слишком грамотным считает. Не желает тот перед Орловым прогибаться. В ответ на подковырку может и огрызнуться, чего мало кто себе позволяет. Юрий Семенович Орлов себя крепко уважает и никаких прекословий не терпит.
— Ну что, Андрюха, поздравить можно? — спросил командир первого взвода Василий Палеха. — Наблюдателя прихлопнул и телефониста за компанию.
Первое слово обычно принадлежало Орлову. Но Палеха, давно переросший свое лейтенантское звание, воевал еще в двадцатом году в Крыму. По слухам, дослужился до командира батальона, но во время очередной партийной чистки был из армии уволен и вновь призван с началом войны.
Орлов поморщился, но стерпел. Палеха, хоть и спокойный по характеру, даже несколько медлительный, но свяжись с ним — тот за ответом в карман тоже не полезет. Подковырнет так, что даже дура Зойка захихикает.
— Молодец, что наблюдателя снял, — одобрил действия снайпера Орлов. — Опытный был сволочь, но попался-таки на мушку.
— Вы и телефониста не забудьте записать, товарищ старший лейтенант, — напомнил Ермаков. — Вроде пустяк, а одним фашистом меньше.
Может, и не стал бы напоминать, но по счету уничтоженных врагов телефонист числился десятым. А за десять убитых фрицев полагается медаль. Да бог с ней, с медалью, хотя и приятно. Дело в другом. Орлов, с его командирскими замашками, записывал Ермакову далеко не всех уничтоженных немцев, зато в донесениях в штаб батальона включать их не забывал.
Любому начальнику хочется показать, что его люди воюют, а не отсиживаются в окопах. Кроме того, в условиях городских боев, в лабиринте развалин, снайперские выстрелы уже начали приносить ощутимые потери врагу.
Красная Армия уступала немцам в авиации, на прибрежной полосе не было танков, а из артиллерии имелось лишь небольшое количество легких пушек. Зато имелось в достатке решительных и метких бойцов, которые каждый день выходили на «охоту». Возмущенные выстрелами из укрытий, подземных труб, немцы называли такую войну «нечестной».
Быстро забыли 23 августа, когда бомбили город, не выбирая военных объектов, и за день погибли 40 тысяч мирных жителей. Теперь, завязнув среди руин домов, разрушенных заводов, они несли потери от выстрелов обычных трехлинеек и остерегались лишний раз высовываться.
Винтовок с оптикой было мало. Слово «снайпер» в первые октябрьские дни еще не означало стрелка со специальным оружием, но снайперская охота невиданно быстро получила распространение именно в Сталинграде.
Командиры полков и дивизий всячески поддерживали метких стрелков. Именно они среди пехотинцев получали в тот период первые медали и ордена за уничтоженных фашистов. И счет этот быстро рос. Конечно, командир роты Орлов включит убитого телефониста в сводку, но подразнить людей он любил и перевел разговор с Ермаковым на другую тему.
— Что же ты раненого товарища не вынес? — с отеческим укором покачал головой Орлов. — Разведчики вон даже погибших своих выносят с риском для жизни. Вот это бойцы!
Это было сказано явно в пику Ермакову, которого орденоносец Орлов к отважным бойцам не причислял. Жизни разведчиков ротный не знал. У них тоже возникали ситуации, когда едва уносили собственные ноги и лишь потом начинали считать оставшихся.
— В товарища как минимум четыре пули угодили, — угрюмо отозвался Ермаков, по-прежнему стоя навытяжку перед командиром роты.
Высокого роста, метр восемьдесят с лишним, Андрей упирался головой в низкий закопченный потолок блиндажа и невольно сутулился.
— Да посади ты его, — не выдержал Палеха. — Парень целый день в засаде провел, едва живым выбрался, а ты его по стойке «смирно» держишь.
— Садись, — разрешил Орлов, но от темы не уклонялся. — Ты что, Ермаков, врач-хирург, что в темноте мертвого от живого с ходу отличаешь? Легче, конечно, было обломки винтовки унести, чем раненого товарища на горбу под пулями тащить.
