Из той же очереди солдаты пинками выгнали двух еврейских подростков. Остальные люди отворачивались и опускали глаза.
Ингрида подошла к женщине и помогла ей подняться. Испуганно посмотрела та на Ингриду и быстро зашептала:
— Благодарю вас, барышня… какая вы добрая. Вам надо скорее скрыться. Они видели, что вы мне помогли. Наблюдают за вами.
Ингрида тут только подумала, что ей нельзя обращать на себя внимание. Она свернула в первый же переулок и кружила несколько кварталов, пока не убедилась, что за ней никто не следит; потом вышла на улицу Кришьяна Барона и направилась прямо домой. Каждый раз, когда ей встречался немец или полицейский, у нее немели ноги.
«Если бы они знали, что я комсомолка… — подумала Ингрида. — Нет, лучше об этом не думать, надо держаться, как остальные, чтобы ничем не отличаться от них. Спокойнее, Ингрида, не оглядывайся, не делай такое сердитое лицо, когда видишь немца. Их надо обмануть — ведь ты хочешь бороться».
Как ни трудно давалось ей это, Ингрида вовремя уступала дорогу немецким солдатам, а когда кто-нибудь из них улыбался хорошенькой девушке, скромно опускала глаза.
Тревожно забилось у нее сердце, когда она увидела знакомый дом на улице Пярну. «Хорошо бы не встретить никого из соседей». Но Селисы жили здесь всего несколько месяцев, знали их еще мало, а если и знал кто, то такие же простые рабочие люди, как и они сами. Своих бояться нечего.
Ингриде повезло. Не заметив ни одного знакомого лица на улице, она не спеша вошла во двор и юркнула в подъезд. Поднялась по лестнице, немного перевела дух возле своей двери, затем позвонила. Немного подождала и позвонила еще раз. Два длинных, один короткий — как было условлено, когда кто-нибудь поздно возвращался домой. Мать должна догадаться по звонку. «Ну почему она не идет отворять? Скорей, скорей, мама, пока меня никто не видел у двери… Это не немцы, это я — Ингрида…»
Но дверь не отворилась. Ингрида позвонила в третий раз и долго прислушивалась, сдерживая дыхание, не раздадутся ли в передней торопливые шаги матери. Глубокая тишина. Только этажом выше жалобно заплакал ребенок, затем раздался звонкий шлепок.
— Замолчишь ты, наконец? Кричит, как оглашенный! Поори, поори у меня, сейчас ремень достану!
«Мамы нет дома, — подумала Ингрида. — Но где она? На работе, в очереди у магазина? Когда она придет? А вдруг я напрасно жду? Может быть, она ушла из города с рабочими или ее арестовали…»
Если бы дворник был свой человек, можно было бы спросить у него. Но Ингрида плохо знала его и не хотела рисковать. Ждать у дверей тоже было неразумно. Могли заметить соседи.
Надо пойти в прачечную. Если она не закрыта, мать должна быть там.
Прачечная, которой заведовала Анна Селис, была тут же, за углом. Уже начало смеркаться, и в подвальном этаже горело электричество. Чтобы лучше разглядеть внутренность низкого помещения, Ингрида отошла на мостовую и на секунду остановилась перед освещенными окнами. За длинным столом несколько женщин гладили белье. Они не поднимали наклоненных голов, но Ингрида сразу узнала сгорбившуюся фигуру матери в сером рабочем халате. Ловкими, привычными движениями Анна Селис гладила мужскую сорочку; горячий утюг двигался взад-вперед по шву.
«Мамочка, посмотри, взгляни же сюда… — мысленно обращалась к ней Ингрида. — Я здесь, рядом». Но мать перевернула сорочку на другую сторону, смочила палец, дотронулась до утюга, проверяя, достаточно ли он горяч, и снова нагнулась над столом, смахнув рукавом халата выступивший на лбу пот.
Ингрида не могла долго оставаться возле прачечной. Но она уже немного успокоилась: главное — мать здесь, через несколько часов придет домой, а завтра, как только можно будет показаться на улице, они уйдут из города.
Пока разрешалось движение по улицам, Ингрида побродила по окраине, немного посидела на скамейке в Парке имени 1905 года, потом вернулась к своему дому. Еще раз ей удалось незаметно пройти в ворота. Еще раз Ингрида безуспешно позвонила у двери — мать не вернулась. «Работает в ночную смену и вернется только утром. Вернется усталая, измученная после душной прачечной. Значит, придется задержаться в Риге еще на полдня, пока она немного отдохнет. А Имант там будет нервничать и еще натворит каких-нибудь глупостей».
Ингрида вдруг почувствовала страшную усталость — она не спала прошлую ночь, потом прошла тридцать с лишним километров, не говоря уже о всех треволнениях прошедшего дня. Ингрида присела на подоконник, прижалась щекой к холодному косяку и… уснула. Она не слышала, как полчаса спустя по лестнице тихо поднялся какой-то человек в резиновых тапках. Она не проснулась, когда тот на мгновенье остановился перед ней, стараясь рассмотреть ее лицо. Он так же тихо сошел по ступенькам и поспешил в ближайший полицейский участок. На улице уже совсем стемнело. Еще через полчаса Ингриду разбудило грубое прикосновение чьей-то руки. Она соскочила с подоконника и в первое мгновенье не могла ничего разглядеть. Ослепительный свет карманного фонарика назойливо бил в глаза. Полицейские оглядывали ее с ног до головы.
— Она самая, — сказал кто-то из темноты.
— Вы что здесь делаете? — спросил один полицейский.
— Не могу попасть… в свою квартиру… — ответила немного придя в себя Ингрида. — Мать еще не пришла с работы, а ключ у нее.
— В какой квартире вы живете?
— В шестой.
— Как вас зовут?
— Ингрида Селис.
— Вы ее знаете? — спросил полицейский у человека, который стоял позади, на лестнице. Свет электрического фонарика упал на его лицо, и Ингрида узнала дворника.
— Она самая, господин надзиратель.
Полицейский обернулся к Ингриде:
— Пойдемте.
Ингрида больше ничего не сказала, а оба полицейских взяли ее за локти и повели вниз по лестнице. Позади них, неслышно ступая резиновыми тапками, как тень, скользил дворник. Когда Ингриду вывели на улицу, он запер ворота, постоял немного во дворе, прислушался, посмотрел на затемненные окна: «Не видел ли кто?» Но все было тихо, ни одного лица не показалось в окнах. Тогда дворник спокойно пошел спать — время было позднее.
3
Трудно было Иманту высидеть в лесу. На следующее утро, едва солнце поднялось над деревьями, он уже наблюдал за дорогой и выслеживал каждого прохожего. Он был уверен, что Ингрида с матерью вышли в путь с самого утра. Значит, часа в два должны быть здесь. Поток войск иссяк, и дорога почти все время оставалась пустынной. Изредка проедет крестьянин с возом сена, медленно пройдет пешеход. Тишину нарушало только мычание пасущихся на лугу коров, которых донимали оводы. Окрестные жители, видимо, убирали сено по ту сторону леса, лишь в стороне кто-то косил полегшую рожь.
После полудня Имант незаметно пробрался к самой дороге — на случай если Ингрида забудет, где свернуть. Но даже ночью нельзя было не заметить межевого столба рядом с густо разросшейся ивой. Дальше — дорога одна: по меже до самой опушки.
Очень хотелось есть. Оставшуюся коробку консервов и шоколад Имант не трогал — решил приберечь к приходу матери. Когда слишком сильно урчало в животе, он растирал между ладонями ржаные колосья и утолял голод зернами. Идя по меже, Имант заметил невдалеке небольшую полоску гороха. Зеленые горошины были еще слишком мелки, но удивительно вкусные; он ел стручки целиком и за полчаса почти наелся.
«Ничего — жить в общем можно…» Имант опять подошел к дороге, прилег за группой кустов и стал думать. Если бы не война, осенью можно бы поступить в мореходное училище. Через четыре года получил бы звание штурмана дальнего плавания и попал на большой пароход помощником капитана. Проплавал бы несколько лет, а там можно поступить в высшее морское училище, окончить его и получить права на вождение самых больших океанских пароходов. Вот это жизнь! Ингрида, наверно, к этому времени уже выйдет замуж, и матери он работать больше не позволит. Пусть живет дома, пусть читает и отдыхает — довольно она погнула спину. Но теперь все эти мечты побоку, надо воевать! Как только они втроем доберутся до своих, он, Имант Селис, вступит в Красную Армию и провоюет до того дня, когда будет уничтожен последний фашист.
Солнце уже давно закатилось, а Имант все еще следил за дорогой. Так он протомился до середины ночи, слушая однообразный крик дергачей. Мимо него проехали на велосипедах трое айзсаргов. У всех за спинами были винтовки.
«Эх, подлые… Если бы не мама и Ингрида, я бы вас так не пропустил. Дал бы хорошую очередь, а потом всех троих — в канаву».
В результатах Имант не сомневался ни минуты. Обращаться с автоматом он уже умел: зимой один раз показывали в стрелковом кружке, а он, как и многие мальчишки, мгновенно усваивал такого рода сведения. Немецкий автомат, правда, несколько отличался от нашего, но Имант уже успел разобраться и в нем. Вернувшись в лес, он несколько часов продремал чутким, беспокойным полусном. С восходом солнца опять залег на своем наблюдательном пункте у дороги.
