— И так легко, — ляпнул я, раздраженный да еще выпивший. — Они нас за полтора километра достают, а мы их за пятьсот метров. — Тут же понял, что лишнее болтать ни к чему, и поправился: — Мы их с флангов обходим и в борт бьем. Только брызги летят.
Экипаж и десантники невольно хихикнули. Потом сделали постные лица и уткнулись в котелки. Однако есть не торопились. Нетерпеливо ждали, когда закончится затянувшаяся беседа. Оставался еще спирт, доедать кашу насухую не хотелось.
— Так и надо, — снова подбодрил нас начальник разведки. — С флангов, в борт, и никакой «тигр» не страшен.
— Так точно, товарищ капитан. Чего нам их бояться, — несло меня. — Пусть они наших пушек боятся.
Ни «тигры», ни «фердинанды», с их длинноствольными 88-миллиметровыми орудиями, хорошими прицелами и дальномерами, наших пушек как раз не слишком боялись. Как бы то ни было, а потери фрицы несли. Бутов понимал, что я ерничаю, но не нашелся, что ответить. Не опровергать же мои слова, что немцы нас боятся! Он наконец ушел. Старшина-десантник, протягивая мне кружку, облегченно вздохнул:
— Я думал, вы никогда эту стратегию не кончите.
Я выпил свою порцию и сказал, что с таким знатоком, как Бутов, приятно и полезно поговорить. Кто-то засмеялся, на него шикнули. Второй день наступления шел наперекосяк, даже начальство на передний край пожаловало. Лично проследить за действиями бригады. В такой нервозной обстановке лучше помалкивать. Мои шуточки могли дорого обойтись. Лейтенант Красной Армии вместо того, чтобы боевой дух подчиненных поднимать, про толстую броню «тигров» рассуждает. «Не рассуждать, а бить!» — таков был лозунг. В принципе, правильный, но оборачивался он чаще всего другой стороной — не рассуждая, идти напролом!
Пригнали мой отремонтированный танк. Загрузились боеприпасами, опять по 100 снарядов вместо положенных семидесяти семи. Получили по десять подкалиберных снарядов. Вроде немного другие на вид, чем раньше. Может, и правда, усиленные. Штука эффективная, но, к сожалению, метров до 600-700. На дальнее расстояние лучше обычными тяжелыми болванками бить.
Возник небольшой, но характерный для войны эпизод. Меня отозвал в сторону Таранец. Дело в том, что на один танк приходилось два командира. Младший лейтенант Миша Худяков и старшина Павел Фогель. Машина Фогеля сгорела, его полагалось направить в резерв штаба бригады для получения нового танка. Но завтра снова предстояло наступление. Во взводе оставалось всего две машины, и мне нужен был более опытный командир. Я знал, что для Миши Худякова возможная отправка в тыл будет болезненным ударом по самолюбию. Воевал он неплохо, сжег немецкий Т-4 с усиленной броней, который непросто взять.
Так и не придя ни к какому выводу, Таранец позвал Фогеля. На предложение взять под команду танк, а Худякова отправить в резерв, он без всякого выражения козырнул и спросил, когда принимать машину. Ротный и я поняли его состояние. У Павла Фогеля, воевавшего с сорок первого года, не было желания идти вместо кого-то в бой. Он вдоволь наслужился еще с довоенных времен, чудом выжил в пехоте, судьба пощадила его сегодня, но вряд ли такое возможно несколько раз подряд. У Павла остались жена, ребенок, которых он не видел с весны сорок первого. Он был дисциплинированным и опытным командиром, но даже день-два передышки значили сейчас много.
— Ладно, Паша, — сказал Таранец. — Не будем обижать Мишку. Обкатку он прошел, пусть повоюет. А ты отправляйся в распоряжение штаба.
И снова Фогель козырнул почти равнодушно. Но мы оба почувствовали — его настроение изменилось. Он изо всех сил пытался скрыть радость, что война дала ему короткую передышку, а если повезет, оставят на недельку-другую связным или пошлют получать новые танки на завод. Кто воевал, те знают, что такое даже один день вдали от переднего края. Это еще один гарантированный день жизни. Фогель ушел, а Михаил снова принял свою машину.
В бой ввели новые подразделения. День мы безуспешно атаковали западный край деревни. Большие потери несла пехота. На моих глазах пошел в атаку батальон. Бойцов поддерживали легкие полковые пушки и «максимы». Немцы вели сильный минометный огонь. Из укреплений и траншей били не меньше полутора десятков пулеметов, в том числе крупнокалиберные.
Мины и пули калибра 13 миллиметров выбивали расчеты пушек и «максимов», не давая поддерживать наступление. Бойцы падали один за другим, многие ложились и пытались ползти назад. Их поднимали снова. Кончилось тем, что на улицах, пустырях, среди дымящихся обломков строений остались сотни две погибших. Несколько взводов, вернее, остатки, зацепились за линию обороны. Там не меньше часа длилась стрельба, и доносились взрывы гранат. Почти все бойцы погибли. Фрицы понесли тоже немалые потери. Опасаясь ночной атаки, из немецких траншей всю ночь взлетали осветительные ракеты, а уцелевшие пулеметы били на любой шорох, добивая раненых на нейтралке.
На рассвете с двух сторон пошли в наступление танки и самоходки с десантом. Мне дали во взвод легкий Т-60. «Фердинанд», закопанный в землю, подбил два танка, идущие впереди. Таранцу приказали зайти с тыла, уничтожить «фердинанд» и остальную артиллерию. Мы сделали порядочный крюк. Шли на скорости, но Мишу Худякова это не спасло. Второй «фердинанд» ударил машину младшего лейтенанта в лоб.
Говорят, многие люди предчувствуют свою гибель. Девятнадцатилетний младший лейтенант Миша Худяков был с утра весел, шутил. Он, наверное, даже не почувствовал, что с ним произошло. Снаряд калибра 88 миллиметров врезался в башню. Танк сразу взорвался. Башню отбросило прочь, а из круглого отверстия, плескаясь, бил в небо столб огня и дыма.
«Фердинанд» разбили самоходные установки СУ-122. Выползая поочередно, они посылали тяжелые фугасные снаряды и снова скатывались в укрытие перезарядиться. Взрывом свернуло пушку «фердинанда». Когда из укрытия появилась шестидесятитонная туша самоходки, пытаясь уползти, ее засыпали градом снарядов. Машина запылала. Первосортный бензин, сделанный из румынской нефти, горел хорошо. А через несколько минут туша, гордо именуемая немцами «танк-истребитель», взорвалась. Фрицы начали отступать. Второй «истребитель» подожгли ребята из батальона капитана Малышева.
Мы наконец взяли этот поселок и вышли к западной окраине. Оставленные для прикрытия штук шесть 75-миллиметровок не могли остановить катящийся вал. Подчиняясь дисциплине, немцы вели огонь едва не в упор, сумели подбить два наших танка и были расстреляны, раздавлены. Из пулеметов добивали убегавших артиллеристов. За селом, медленно пятясь, огрызались редкими выстрелами два Т-4. Прямо на нас вылетели десяток грузовиков и несколько тягачей. Впервые мы могли расплатиться за трехдневные ожесточенные бои, в которых погибли сотни пехотинцев и половина танков бригады. Били по грузовикам, по гусеничным тягачам, облепленным людьми в серо-голубых куртках. Неплохо сработал Т-60 с 20-миллиметровой автоматической пушкой. Трассирующие снаряды разбивали моторы грузовиков, простегивали насквозь деревянные кузова, набитые артиллеристами и пехотой. Те, кто убегал, надеясь укрыться в прибрежном леске, почти все были убиты.
Десятка два немцев, подняв руки, быстро сбились в кучу. Они понимали, что в горячке боя одиночек перебьют и раздавят. А сдавшуюся в плен группу, может, и не тронут. Я впервые видел, чтобы двадцать с лишним немцев стояли с поднятыми руками. И дело даже не в их храбрости. Фрицы редко сдавались в плен, будучи уверены, что их все равно ждет смерть. Играла свою роль пропаганда Геббельса, да и немцы оставили слишком много смертей, упоенные удачами сорок первого и сорок второго годов. Они понимали, что после всего, что натворили, рассчитывать на пощаду трудно.
Этих мы не тронули, но трех-четырех солдат, торопившихся издалека присоединиться к сдавшейся кучке, постреляли десантники. Антон Таранец выскочил из люка, спрыгнул вниз и позвал меня. Несколько минут молча разглядывал пленных. Старший из них, капитан, спросил, можно ли опустить руки.
— Оружие есть? У кого имеется, бросайте.
Я перевел. На траву полетели штыки, запасные магазины, патроны россыпью. Крепкий рослый ефрейтор бросил кинжал. Другой немец осторожно положил две гранаты и, оправдываясь, сказал, что совсем про них забыл. Антон Таранец зло и неприязненно рассматривал здоровяка ефрейтора, потом приказал принести кинжал и обыскать пленного. Бегло проглядел солдатскую книжку, еще какие-то бумажки, несколько фотографий. Лицо моего друга багровело. Я подумал, что это снимки казни наших людей (раньше я видел подобные фотографии только в газетах), и невольно заглянул через плечо. Антон сунул мне стопку довольно качественных снимков.
Кучка обнявшихся солдат возле памятника «Тысячелетие России» в Новгороде. Еще фотографии возле Софийского храма. Группой, во главе с офицером, по двое, поодиночке. Улыбающееся лицо ефрейтора. Были и другие снимки. Два разбитых, сгоревших танка Т-26. Возле одного лежал убитый танкист, ноги второго виднелись из-под корпуса. Таранец выдернул фотографии у меня из руки и спросил у ефрейтора:
