Нам было неведомо, что на северо-востоке, у Конотопа, и ближе, под Черниговом,
в наш глубокий тыл прорывается армада немецких танков с дивизиями мотопехоты. Что
чуть ли не прямо перед нами, южнее Чернигова, фашистам удалось форсировать Десну,
и они устремились на юг, растекаясь по левому берегу этой большой реки, чтобы в упор
встретить наши разрозненные и уставшие части на предстоящих переправах. А пока
вражеские диверсанты и разведчики, просачиваясь в наши боевые порядки, шныряли
рядом, нанося хоть незначительные, но болезненные удары. В одной из таких стычек и
погиб связист Атаманчук. Страшной, мучительной была его смерть. Нагрузившись
катушками, Атаманчук ушел прокладывать связь на огневую позицию, что
располагалась в полутора километрах — и не вернулся. Искать Степана отправились
командир связистов Еременко и разведчик Донец, земляк Атаманчука. Нашли его скоро
и неподалеку, в лесу. Могучее тело Степана было обмотано телефонным кабелем,
исполосовано ножами, в рот глубоко забит кляп.
Политрук, взглянув на убитого, хмуро сказал:
— Одного пустили на линию!.. Совсем забыли о бдительности!
Я почувствовал, что его упрек прежде всего обращен ко мне.
Между тем телефонной связи в нашей батарее стало [113] еще меньше. Но так
вышло, что вести огонь с закрытых огневых позиций нам больше не пришлось.
К вечеру дивизион двинулся дальше, выходя к Десне. Там, у села Ладинки,
действовал наплавной мост. В дневное время он разводился, понтоны прятались в
прибрежных кустах. Вечерами переправа возобновлялась. Уже явственно ощущалось
свежее дыхание большой реки. Движение замедлилось. Водители автомашин,
трактористы на коротких остановках бегло осматривали ходовую часть грузовиков и
тягачей. Орудийные номера не отходили от своих орудий.
Вдруг... В гуле моторов и людском гомоне мы не сразу поняли, что по нашим
колоннам бьют вражеские танки. Подбегая ко мне, командир дивизиона Бабенко в
сердцах воскликнул:
— Или ослеп, комбат?! Развертывай батарею влево!
И огневики, и управленцы кинулись к орудиям. Уже который день наши тяжелые
гаубицы на переходах движутся в боевом снаряжении, готовые в любой момент вести
огонь по врагу. Деловито, без суеты захлопотали расчеты. И вот команда: «По танкам,
прямой наводкой!..»
Оглушили выстрелы, ослепило на миг пламенем. Впереди, у кромки леса, встали
разрывы. Кажется, мимо. Фашистские танкисты маневрируют.
— Хлопцы! — вмешался политрук Ерусланов. — Следите за вспышками
выстрелов. Фиксируйте и наводите через каналы стволов!
— Первое — выстрел! Второе — выстрел! Третье... — отрывисто слышится у
орудий.
— Ага, попался, подлец! — торжествующе кричит старший сержант Дегтяренко,
показывая на яркий костер, вспыхнувший вдали. Слышится дробно-грохочущий
перестук. Это в подбитом танке рвутся снаряды.
Батарея свертывалась, чтобы следовать дальше — к спуску на переправу. Но на
позиции неожиданно появился броневичок, из которого поспешно выбрался высокий
худощавый человек. Я поначалу растерялся, узнав в нем нашего командарма. Шагнул,
чтобы представиться, доложить. Но он энергично махнул рукой:
— Рапорта не надо. За танк спасибо! Молодцы, артиллеристы! — приложил
платок к глазам: на огневой позиции еще не рассеялась пороховая гарь. — Но эти танки
— только начало. За ними — орава фашистских автоматчиков. [114] Их надо сдержать,
иначе тонуть нам в Десне! Понял, лейтенант?
Я ответил, что понял.
— Пушки — за Десну! Наших сил мало. Кто под рукой — в цепь!
* * *
Помню, мы бросились на фашистов, шедших в полный рост, поливавших нас
автоматным огнем. Рукопашную возглавил командир 195-й дивизии генерал Несмелов,
объединивший под свое начало остатки стрелковых частей 31-го корпуса. Коренастый и
еще сильный, несмотря на серьезную рану, он встал перед нами с винтовкой в руках:
— В атаку, товарищи!
Несмелова снова ранило. Он пошатнулся, но удержался на ногах. Крикнул:
— И смертью своей бейте чужеземцев!
И упал, обливаясь кровью, на руки бойцов, не выпуская винтовки из слабеющих
рук.
Фашисты, однако, брали верх. Их было больше, и они прижали нас к реке,
рассеяли на группы. Многие спасались в одиночку.
В ночной мгле трудно было ориентироваться. Я поплыл через реку, держась за
плащ-палатку, набитую сеном. Ноги сводило судорогой, и иногда казалось, что я не
выдержу, скроюсь в холодной пучине.
Почти бесчувственного, обессиленного меня прибило к берегу, заросшему
кустарником. Встал на дно, по-прежнему держась за спасшую меня плащ-палатку.
Сильно, как в лихорадке, знобило. Спотыкаясь, я вышел на травянистый берег.
Вытащил на всякий случай пистолет. Пробираясь через кусты, услыхал голоса.
Прислушался: чужие, гортанные! Враг! Скорее назад, в реку!
И снова плеск холодных волн, плащ-палатка с сеном в закоченевших руках.
Плыл, кажется, целую вечность. Течением сносило вниз, и я в конце концов
прибился к понтонной переправе. Кто-то окликнул, кто-то взял за руки, вытащил на
зыбкий мост. И вот он, знакомый голос, как счастье:
— Бог мой! Никак наш комбат? Вот тебе и загадочный предмет на воде!..
Это Петрович, мой друг Козлихин, а рядом с ним Еременко, [115] Донец, друзья и
братья мои! Кто-то из них подает фляжку: «Согрейся!» Я постепенно оживаю.
Спрашиваю: «Как с орудиями, где они?» — «Их повел политрук. С ними — порядок!»
* * *
Утром наконец-то после нудных затяжных дождей показалось солнце. Оно то
выглядывало, то снова скрывалось в белесых облаках.
Не без усилий наша часть собралась в одном месте и всюду слышались разговоры
о понесенных потерях: поредел наш полк, потерялись в суматошной ночи орудие и
трактор-тягач вместе с людьми. В нашем дивизионе разбита вторая батарея. И — общее
беспокойство: почти не оставалось снарядов, горючее на пределе.
Значительно укороченной колонной полк выступил на север, к Олишевке, где, не
прекращаясь, гремел бой. Следовали по большаку. Впереди нас, соблюдая
километровую дистанцию, двигалась аировская батарея.
Прошли километра четыре. Едва головное подразделение выбралось на крутой
пригорок, как навстречу резанули пулеметные очереди — одна, другая, третья!
Раздались резкие, отчаянные голоса. Рои пуль с зудящим посвистом один за другим
невидимо проносились над нашими головами.
По кювету, сильно пригибаясь, к нашим передним машинам пробирался
полковник Григорьев. Поворачиваясь к нам, он приказывал: «Разворачивайтесь вправо!
Впереди засада! Не задерживайтесь!»
Вскоре наш первый эшелон полка очутился на нескошенном поле и, подминая
посевы, следовал по нему развернутой шеренгой. Командиры кричали: «В колонну, в
колонну!»
Выстроившись на ходу, двинулись вперед. Нас повел старший лейтенант Бабенко.
С огневиками остался командир полка. До нас долетали пули: сзади завязывался бой
наших аировцев, которые поставили перед противником заслон.
К полудню добрались в Мрин — большое село на реке Остер. Сделали наконец
передышку.
На перекрестке узких улочек собрались командиры в больших и малых званиях —
общевойсковики, артиллеристы, саперы... Судя по разноголосице мнений и
предположений, более или менее точной обстановки никто не знал. [116]
Лишь становилось ясно, что к северу отсюда фашисты наступают большими
силами и на широком фронте. Им противостоят наши ослабленные части, и оборона
чаще носит очаговый характер, сквозь которую легко проникают немецкие танки,
мотопехота, охватывая наши фланги и угрожая тылам. Видимо, под Олишевкой была не
просто засада гитлеровских пулеметчиков, как полагал командир полка, а нечто совсем
