Андрея определили в третье отделение. Из двенадцати человек под Лысой Горой остались в живых семеро, из них четверо уцелели. Выжившие, казалось, были совершенно безучастны к происходящему вокруг. Их не трогали ни близкая канонада, ни заминка с едой, ни волнение необстрелянного командира. Они как будто впали в оцепенение, каждой порой своего грязного, завшивевшего организма впитывая минуты относительного покоя. Бывший командир третьего отделения, сержант Авилов, теперь пошел на повышение, старшиной роты. Вместо него назначили Кулёмина. Он был среднего роста, на вид — лет сорока с лишним, и при этом совершенно лысый.
Пожав руку Аникина увесистой, загрубелой от работы ладонью, он с расспросами не полез. Поинтересовался только, где Андрей заработал ранение. Выяснилось, что он хорошо знал старшину Кармелюка.
— Твоим, браток, там не сладко ныне приходится. Фашист на них танки двинул. И артиллерия лупит по ним почем зря. Во, слышь…
Он поднял к верху черный, точно копотью покрытый, указательный палец. Гром канонады не стихал.
— Мы эту музыку вторые стуки слушаем… — заметил солдат, расположившийся возле. Он был из выздоравливающих.
— Слышь… музыка… — откликнулся Кулёмин. — Я в забое к разной музыке привык. Когда с утра и до упора только отбойные молотки слышишь, к любому грохоту присобачишься… А к этому никак не могу привыкнуть. Или еще когда начнут с воздуха сыпать, бомбами… Рев этот… аждо печенок пробирает…
Он вздохнул и пошкрябал пальцами свою заросшую щетиной щеку. Теперь только Андрей понял, что темный налет на руках Кулёмина — это не копоть и не грязь. Это намертво въевшаяся в кожу угольная пыль.
— Ну ты, не каркай… А то примчатся щас… — буркнул тот, что завел разговор про музыку.
— Каркай — не каркай, а вороны эти, коли надумают нас бомбить, спрашивать разрешения не будут, — обстоятельно возразил Кулёмин.
Солдат, оглядываясь на безоблачное небо, тревожно проговорил:
— Скорей бы уже убраться отсюда. А то в самом деле держат нас тут как мишень, будто нарочно для «стервятников» ейных…
— Не сей панику, — урезонил его Кулёмин. — Здесь, в степи, ты всюду мишень, так что неча зря поджилки свои растряхивать. Они тебе еще пригодятся. А вот на пустой желудок в марш переть — это никуда не годится. Это уж как пить дать. И с водицей, кстати, надо продумать, чтобы потом от жажды не мыкаться… Слышь, служивый, как тебя звать?
Задав вопрос, он переглянулся с Аникиным.
— Сафронов я… — несколько растерянно отозвался солдат.
— Так вот что, Сафронов, обойди всех, кто из третьего отделения, и напомни, чтобы воду набрали. Давай, действуй…
— Есть!
Козырнув, солдат отправился осуществлять опрос.
Кулёмин чуть заметно хмыкнул.
— Лучше чем солдата занять. Паника от ничегонеделанья шибко разрастается, — сказал он, обращаясь к Аникину.
— А где же и в самом деле наш старшина с пайком? Или мы тута до утра торчать будем?… — произнес он.
Словно бы в ответ на его мысли вслух, из-за бревенчатого сарая появился старшина. Он и еще двое рядовых та{цили, взвалив на плечи, по огромному мешку.
Завидев идущих, лейтенант тут же выкрикнул:
— Рота!… В колонну по три — становись!…
Старшина, несмотря на тяжеленный груз на плечах, всем своим видом выражал всемерное довольство. Это было его первое успешно выполненное приказание в новой должности. Да и касалось оно вопроса, первостатейного для каждого солдата на фронте, — продуктового довольствия.
— Каждому — по буханке хлеба и по две консервы. Тушенка, товарищ лейтенант…
Докладывал он на ходу, запыхавшимся голосом, осторожно ставя мешок со спины на землю.
Ротному тоже уже не терпелось скорее раздать паек и выдвинуться к назначенному месту дислокации. Уже не приказным, потеплевшим тоном он объявил:
— Получаем на руки по буханке и две консервы. Не суетимся и не задерживаем очередь. Становись!
— Ну вот, другой компот… — негромко, но с энтузиазмом проговорил Кулёмин, пока они поднимались. — Вернее, не компот, а сухой паек. Ну, теперь уже все, скоро двинем…
Глава 5.
ОНИ УМИРАЛИ МОЛЧА
Если бы у Отто было время, он бы подумал об этом… Поразмышлял бы над этим чертовым чудом. Как это так приключилось, что они с Ульманом остались живы? У них была тысяча шансов отправиться на тот свет. Уж этого добра на передовой — навалом. В смысле, возможностей схлопотать пулю или осколок. А вот времени удивляться — ни минуты. А тем более — поразмышлять…
Вот, например, у него сейчас все мысли о жратве. Гастрономические картины преследуют его на всем протяжений этого бесконечного марша. Как и у всего «пятисотого» батальона.
Впрочем, «всего» — это сказано более чем громко. Те огрызки, которые остались от «пятисотых» после прорыва с Лысой Горы, проще было бы смести метелкой в совок и высыпать в канаву. Но их бросили обратно в топку. Плавьтесь, парни. Ведь вы и так уже закалены прочнее, чем сталь бронебойных снарядов.
Выжившим даже не дали времени на то, чтобы принять пищу. Впрочем, начальство посчитало, что «пятисотые» достаточно сыты. Ведь батальон обновился почти на четыре пятых. Штрафников, которые выбрались из омута ночного боя, выживших под обстрелом собственной артиллерии, не набралось даже на роту.
Комбат вместе со штабом тоже нарвался на «равноправных союзников». В ночном бою он чудом выжил. Получил легкое сквозное ранение левой руки. Так, с рукой на перевязи, он и направился в штаб дивизии. У него был такой вид, будто он собирался перестрелять всех дивизионных штабных крыс. Еще бы, ведь, прорываясь от Лысой Горы, он почти полностью лишился собственного штаба, да еще потерял две трети своих офицеров — командиров рот и взводов.
Единственное, что сохранилось от позавчерашнего 500-го батальона, — это его название. Физиономии все новые. Много уголовников. Этих видно по повадкам и по нагловатым выражениям. Видимо, выметают на фронт остатки, залежавшиеся по темным углам. Знакомых лиц почти нет
Унтер-офицер, пригнавший пополнение, говорит, что всех штрафников-«стариков» равномерно распределят по ротам. Чтобы везде были опытные солдаты. И еще — из-за нехватки командиров. Дивизионное начальство не предполагало, что в батальоне случится такая убыль младшего офицерского звена. О чем они, вообще, предполагали?
Как бы там ни было, пока в маршевом строю Отто шел вместе с Ульманом. Ганс неутомимо шагает вперед. Совсем не то что свежепригнанные штрафники. Вся уголовная спесь слетела с них уже после первого десятка километров. Майор задал слишком ускоренный темп марша. Тяжеловато приходилось даже бывалым. Что говорить о новоиспеченных «пятисотых».
Для Ганса, как и для Отто, эта изнурительная маршевая ходьба совсем не в тягость. Ноги уверенно двигают вперед и ни на шаг в сторону. Зато язык уводит Ульмана из одного лирического отступления в другое. И все вокруг деревенской жратвы и прочих вкусностей. Он весь погрузился в воспоминания о кулинарных тонкостях, которыми владеет его матушка.
От этих живописных лирических отступлений у Отто урчит в животе. Он слышит, как плещутся у него внутри волны желудочного сока. Но и остановить монологи Ульмана он не в силах. Уж больно вкусно тот рассказывает.
Передышку для батальона командиры решили устроить прямо посреди степи.
Новички тут же повалились на холодную землю. Большинство попросту выдохлись. Хаген и Ульман и в самом деле смотрелись в своем отделении как бывалые инструкторы среди пришедшего в учебку молодняка.
Унтер совсем недоволен тем обстоятельством, что они расположились в открытой степи.
— Хотя бы добрели до какой-нибудь балки. Или овражек нашли. На небе ни облачка… — ворчит он юном бывалого вояки. — Сейчас налетят русские истребители и приготовят из нас рагу. Тогда-то испытуемый Хаген угомонит, наконец, свой разыгравшийся аппетит.
— Герр унтер-офицер… — отозвался один из испытуемых. — Как же он сожрет это рагу, если оно из него будет приготовлено.
Остряк — новичок из партии уголовников. Зовут его Генрихом. Ноги у него разбиты в кровь. Но он не унывает. Корчит рожи и охает, но чересчур картинно, так что поневоле смешит лежащих и сидящих рядом.
— Можешь не сомневаться, дубина!… Сожрет и не подавится… И знаешь почему? — оборвал его унтер. — Я спрашиваю, знаешь почему?!…
Новичок уже не рад, что встрял в монолог командира. Но теперь ему деваться некуда, и он вынужденно отвечает:
— Никак нет, герр унтер-офицер…
— Да потому, что испытуемый Хаген в «пятисотом» — чуть подольше тебя, остолопина. Он выжил на Лысой Горе и вернулся из ночной разведки боем в котловане. Да и до «пятисотого» кое-что видел… Не так ли, Отто?…
