Я вышел и оторопел. Дом и амбар были объяты пламенем.
Владимир дрожащим голосом говорит:
— Я убил офицера. Солдат запер в амбаре. Бежим!
Размышлять было некогда. Мы побежали. Тринадцать дней двигались тем же путем, каким пришли сюда, — через горы, через литовскую границу. И однажды явились к пану Августу. Он нам не обрадовался. Оказывается, нас искали гестаповцы и пана Августа по этому делу таскали в Вилковишки. Он попросил нас не губить его семью. Дал нам хлеба, сала и сказал, чтобы убирались подальше.
В ту же ночь мы с Владимиром пошли на хутор километрах в двадцати, где батрачил один мой приятель. Там мы пробыли недели две. Потом Владимир ушел, а я жил на хуторе до прихода советских войск. Вот тогда-то я вдруг и вспомнил о невзорвавшейся мине и бросился на то место, чтобы предупредить беду.
Когда мы прощались, Владимир сказал:
— Ну что же, Збышек, мы сделали с тобой все, что смогли. Нет, пожалуй, точнее сказать надо так: мы сделали все, что сумели.
Куда он пошел? Он сказал так:
— Пойду навстречу своим.
Никаких его записок или вещей у меня не осталось. Да, когда мы после бегства от пана Ксешинского жили на хуторе, произошла такая оказия. Младший братишка моего приятеля, Юрис, однажды поехал с хозяином в Каунас. Владимир, как узнал об этом, прямо затрясся. Стал меня умолять, чтобы Юрис в Каунасе выполнил его поручение: зашел по одному адресу и взял там какую-то тетрадку и передал от него привет.
Юриса долго уговаривать не пришлось — паренек он был легкий, веселый. «Ладно, — говорит, — все сделаю, как в аптеке».
И через несколько дней он привез Владимиру тетрадку. При мне как раз Владимир ту тетрадку получил, расцеловал Юриса и стал расспрашивать, кого он по тому адресу видел. Оказалось, что Юрис видел одного старика и больше никого. Владимир вздохнул. Потом он проделал следующее: разделил тетрадку на листы, чистые выбросил, а исписанные по два, по три сложил ленточками и целый вечер зашивал их под подкладку своей куртки и ватных штанов.
Расстались мы, когда весна была уже в разгаре…
Последнюю запись Владимир сделал в книжке-дневнике немецкого офицера Генриха Целлера (такими книжками в начале войны были снабжены многие офицеры гитлеровской армии). На первой странице дневника напечатано обращение Геббельса, в котором говорится, что эти книжки-дневники, впоследствии собранные воедино, составят величественную библиотеку немецкого подвига во имя новой великой Германии.
Однако владелец книжки не слишком заботился о пополнении величественной библиотеки. Он заполнил всего семь страничек, и записи касались главным образом его личного существования на войне. Из них мы можем узнать, сколько Генрих Целлер проиграл в карты двадцатого декабря сорок третьего года и что проигрыш он не отдал. И, наоборот, тридцать первого декабря он выиграл двести марок, получив их сполна. Одну из страниц дневника педантичный Генрих Целлер занял описью своего имущества, не позабыв занести в реестр даже носовые платки. Три страницы занимали анекдоты, переписанные из юмористического журнала «Люстиге блаттер».
И вот на обороте этих листков Владимир и начал свою запись. Никаких дат тут нет.
«Все-таки я принял неправильное решение. Нужно было пробираться в сторону Белоруссии, прямо на восток, южнее Вильнюса, а я пошел к литовскому побережью Балтийского моря. Меня сбили с толку слухи о том, что наша армия стремительно движется по Приморью. Проверить это я не имел возможности.
Итак, я взял направление к Балтийскому морю, а дорогой туда избрал Неман. Документ у меня был довольно надежный — удостоверение, которое добыл пан Ксешинский. Во всяком случае, с этим документом я благополучно проболтался без дела почти целый месяц. Итак, я — Вольдемар Стаховский, работник с польского хутора. Разыскиваю разбросанную войной родню. Вид у меня подходящий, даже борода выросла.
Продвигался я очень медленно. Приду в какое-нибудь местечко или на хутор и начинаю выспрашивать, не проживают ли тут какие-нибудь Стаховские. Относились ко мне, как правило, сочувственно — кормили, пускали ночевать. Потом я отправлялся дальше. Шел почти двадцать дней, пока не добрел до более или менее крупного населенного пункта Кудиркос, стоящего недалеко от слияния Немана и Шешупе. Здесь у меня произошло серьезное осложнение.
Надо же было произойти такому дикому случаю — первый человек, к которому я обратился с просьбой дать прикурить, оказался полицаем! Никаких служебных примет у него не было. Шел мне навстречу довольно пожилой человек, куривший трубку, я и попросил у него огонька. Он стал задавать вопросы. Я отвечал, что ищу свою родню. Тогда он привел меня в комендатуру и начал искать по списку моих несуществующих родственников.
Словом, это оказался какой-то непонятно заботливый полицай. В конце концов он сказал, что искать родню, не имея о ней никаких, хотя бы приблизительных данных, — безнадежное дело. Между тем уже вечерело, и он спросил, где я буду ночевать. Я пожал плечами. Тогда он стал меня уговаривать:
— Брось свои поиски и оставайся здесь. Я устрою тебя на работу, и ты получишь место под крышей.
Держался полицай как-то странно: говорил спокойно, прямо по-отечески заботливо, а в глазах у него то и дело поблескивала усмешка, будто он о чем-то догадывается и моим словам не верит. Вот почему я побоялся отказаться от предложенной мне работы.
Он отвел меня в другую комнату и не успел я опомниться, как у меня отобрали удостоверение и вместо него выдали бирку и записку в барак для рабочих.
В бараке, кроме меня, оказалось еще только четыре человека. От них я узнал, что здесь за работа. Их гоняли копать землю по ту сторону реки, где немцы строили укрепления. Только этого мне не хватало!
Ночью я вышел из барака, добрался до реки, сел в первую попавшуюся лодку, выгреб на середину и отдался во власть быстрому течению. Я так устал, изнервничался, что мгновенно уснул.
Проснулся от звонкого ребячьего крика. Уже взошло солнце. Лодка, зацепившись за поваленное дерево, покачивалась на волнах, а прямо надо мной, на гребне высокого берега, стояли два, судя по одежде, крестьянских мальчика, которые кричали что-то по-литовски. Я помахал им рукой, оттолкнулся от дерева, сел на весла и снова выгреб на середину. Река была довольно широкая, и я понял, что за ночь меня вынесло в Неман. Лодка шла по течению быстро.
Я обнаружил на дне лодки две удочки и сачок. Как они мне потом пригодились!
Чем ниже я спускался по реке, тем все более спокойная обстановка была вокруг. Ничто не говорило о том, что я приближаюсь к местам, куда устремлена отступающая гитлеровская армия. Наоборот, вокруг — идиллические красоты реки и картины обычной крестьянской жизни. И полное равнодушие людей к моей персоне. Если бы не самолеты, часто пролетавшие над головой днем и ночью, то ничто бы не напоминало о войне.
Мое плавание закончилось довольно неожиданно. Километрах в пятидесяти от моря в Неман впадает небольшая речка. Я не сразу даже ее заметил. Сперва почувствовал, как лодку стало течением разворачивать влево. С чего бы это?
Посмотрев вокруг, я увидел заросшую кустами и осокой небольшую лагуну. Решил здесь остановиться и попробовать наловить рыбы. Очень хотелось есть. Я обнаружил в осоке мостки и причалил к ним.
Приготовил удочку, но только собрался ее забросить, как из-за поворота вылетел моторный катер. Он пошел прямо ко мне. Я поскорее оттолкнул лодку от мостков и, немного отплыв в сторону, забросил удочку. Конечно, я в это время следил не за поплавком, а за катером.
А он развернулся и стал подчаливать к мосткам. На катере было три человека: один в немецкой военной форме, но с какими-то неизвестными мне знаками различия и двое в штатском. Все они смотрели на меня. Я сделал вид, что увлеченно слежу за поплавком. Выскочивший на мостки штатский уже начал пришвартовывать катер, но военный крикнул ему:
— Подожди! — и кивком головы показал в мою сторону.
Штатский снова прыгнул в катер, сел к рулю, и катер медленно стал приближаться ко мне. Подошел вплотную. Военный спросил:
— Что за рыбак? Откуда?
Я смотрел на него, глупо улыбаясь, и молчал. Дескать, не понимаю. Военный сказал что-то штатскому, и тот обратился ко мне по-литовски. Я молчал — дескать, опять не понимаю.
— Он, кажется, глухонемой, — по-немецки высказал предположение один из штатских.
Спасибо за подсказку! Да, единственный выход из положения — прикинуться глухонемым. Я ухватился за это, как утопающий за соломинку.
Те трое на катере переговаривались между собой.
— Надо его проверить, — сказал военный, не сводя с меня пристального взгляда. — Вы оба его не знаете?
— Он, наверное, с того берега, я его вижу первый раз.
— Берите лодку на буксир и причаливайте, — приказал военный.
