— Не видишь, железо несем, продавать хотим, — стал объяснять Генка недогадливому часовому. — На обратном пути тебе бакшиш принесем.
— Я твой бакшиш в гробу видал. Бросай свои железки на землю! — Часовой грозно махнул автоматом. Пришлось подчиниться.
Холодный пот струился по позвоночнику. Хотелось бежать, но блестевший в свете фонаря автоматный ствол приковывал ноги к земле.
— Скоро смена кончается. Пойдет разводящий — я ему вас сдам вместе с железом. Начальнику караула расскажете, где своровали.
— Может, договоримся? — начал Генка.
— Нет, не договоримся. Ходите, сволочи, в город, а потом нас наказывают, что службу плохо несем.
— Да кто вас наказывает? Никто не знает, что мы в город ходим, — возразил Генка.
— Э, ты зря не болтай, все равно сдам.
Пиная камешки, Генка подошел к Мите и шепнул: «Я отвлеку. За угол беги».
— Я не болтаю. Я тебе только предлагаю — половина твоя. Хочешь — афганями, хочешь — кишмишовкой.
— Заткнись, а то на земле лежать заставлю.
Митя прыгнул за угол склада и побежал. Правый ботинок хлябал — развязался шнурок, — он напряг пальцы и прибавил ходу.
Он толкнул раму и перевалился через подоконник. В кабинете было тепло; в трубах журчала горячая вода, за дверью слышался сонный голос дежурного, сидящего на телефонах: «Монетка, Монетка, дай Второго, дай Второго».
Митя долго сидел на стуле, уставившись в темноту, и слушал колотящееся сердце. Он ждал, когда за ним придут: постучат, он откроет дверь, и его уведут в караулку, а утром — на губу.
Рама жалобно закряхтела, и в кабинет ввалился Генка:
— Привет штабным крысам! — Он даже не запыхался.
— Убежал?
— А как же! Он за тобой дернул, а я через забор и в канаву. Он меня долго искал, только не на того нарвался. Потом пришла смена. Пока они пост принимали, я назад в полк пролез.
— Давай спать, — предложил Митя. — Завтра работы много.
— Давай, — согласился Генка. — Ну что, завтра продолжим?
Митя промолчал.
В столовой, в проходе между столами, с грязными котелками в руке стоял Вовка и застывшим взглядом смотрел в одну точку на гофрированной поверхности столовской стены. Все его толкали и ругались, что он стоит на проходе. Но Вовка не обращал на них внимания — он был полностью поглощен стеной. Вид у него был чижиковский: давно не стиранное, залатанное «хэбэ», висящее мешком, заляпанная панама с опущенными вниз полями, стоптанные нечищеные сапоги.
— Володя, — Митя взял его за рукав и развернул к себе. — Ты чего?
— А, это ты… Здравствуй, — голос у Вовки был слабый. Он говорил сквозь зубы, почти не раскрывая рта. — Где ты щас?
— В штабе, у замполита писарем. А ты?
— А я… — Вовка замолчал и долго тупо смотрел на Митю, не видя его. — Ездили в сопровождение, на охране стояли.
Митя взял Вовку под локоть и потащил к выходу:
— Пошли, тебе проветриться надо.
Он усадил Вовку на железобетонную панель у водокачки и спросил:
— Обкурился?
— Не-а, все в порядке. — Вовка тряхнул головой. Из волос выпала вошь и поползла вверх по «хэбэ».
— Где в порядке? Посмотри на себя: вшивый, грязный, зачуханный, бледный как поганка. Ты ведь скурился, Вовка, тебе лечиться надо.
— Я… в порядке. Я — здоровый. Не надо лечиться, — Вовка лениво махнул рукой и повторил: — Я в порядке.
— Анашу куришь?
— Не-а, руин. — Вовка выставил большой палец. — Классная штука. Отвал… две затяжки… отвал. Вовка снял ремень и вытащил из-за пряжки маленький пакетик. Он развернул его: в пакетике был порошок сероватого цвета. «Героин! Поэтому так быстро — всего за месяц!»
— Давно ты его куришь?
— Давно, не помню… всегда, — Вовка бережно завернул пакет и снова засунул его за пряжку.
— Ты вспомни, когда я к тебе приходил, с наряда сбежал, помнишь?
Вовка кивнул.
— Курил?
— Курил. С Пандшира начал. Склад, трофеи взяли, большая коробка руина. Пока они сожгли, я спер пятьдесят пакетов. Или сто? — Вовка пожал плечами. — Не помню.
— Пойдем к замполиту, — предложил Митя. — Объяснишь ему: стал наркошей, хочу лечиться. Он мужик с понятием — в госпиталь положит.
Вовка соскочил и побежал — ноги у него заплетались. Мите ничего не стоило догнать его, но он не стал.
Вовка отбежал на безопасное расстояние, повернулся и закричал: «Я здоровый! Я в порядке! И-и-и, друг! Сам лечись, а я в порядке!»
Митя взял грязные котелки, забытые Вовкой, и побрел в штаб.
Генка позвал его на ужин. Сам он давно ходил на такие вечеринки. Собирались писаря, занавешивали окна, доставали свои запасы: кто пюре с мясом из офицерской столовой, кто банку кабачковой икры со склада, а кто покрутился — два-три пакета кишмишовки или кусок сыра, все теплое, из-за пазухи.
Митя вошел вслед за Генкой в финчасть. За столом сидели технари и финансист. Было накурено, стол ломился от банок и пакетов.
— Садись, дорогой, — финансист пододвинул Мите стул. — Второй месяц в штабе крутишься, а познакомиться не хочешь.
Митя сел, вытянул из пачки сигарету.
— Вы меня не приглашали, а самому навязываться неудобно.
— Почему неудобно? Был бы человек хороший, а мы завсегда рады, — финансист широко улыбнулся, обнажая выщербленные зубы. — Давай знакомиться.
От кишмишовки его быстро развезло, и комната закачалась в клубах сизого дыма. Он обнимался с технарями, Генкой, финансистом и заплетающимся языком врал про гражданку: про миллион баб, про пьянки с попаданием в вытрезвитель, про драки и «крутую» жизнь. Потом Генка взял его под руки и повел в кабинет.
Его безбожно рвало. К утру он настолько ослабел, что даже не мог перегнуться через подоконник, пошла желчь.
Генка только качал головой: «Дорвался до бесплатного», — с завтрака принес полный котелок крепкого чаю: «Взбодрись, работать не сможешь». Митя действительно немного взбодрился и весь день простучал на машинке, делая ошибок больше обычного.
А вечером Генка снова позвал его в финчасть.
— Нет, я больше не могу. Ты же сам видел.
— А тебя никто пить и не зовет. Так посидим, похаваем, музычку послушаем.
Водка на столе все-таки была. Не мутная кишмишовка с резким запахом, а настоящая «Столичная» в бутылке. Митя поинтересовался, сколько стоит такая роскошь. Тридцать пять — сорок чеков, но секретчик достал водку за бесплатно, за одну услугу. Митя спросил, что за услуга такая, за которую отваливают сорокачековую водку. «А ты у него сам спроси», — посоветовал Генка.
Пришел секретчик — стянутый ремнем доходяга в свежей, только что со склада панаме с огромными, как у сомбреро, полями, сдвинутой на глаза. Он был слегка пьян и вертел в руках банку болгарских огурчиков: «А вот и закуска, мужики!»
Митя с отвращением вытянул из кружки водку, но от второго раза отказался. Он скромно сидел за столом и слушал болтовню секретчика, который, как вчера Митя, бил себя в грудь и хвастался.
— Вот тебе — чего нужно? — секретчик ударил Генку по колену. — Хочешь, рекомендацию в институт, или могу характеристику в рай.
Все засмеялись. Генка покачал головой и, выждав, пока секретчик проглотит очередную порцию водки, спросил:
— А медаль можешь сделать?
Секретчик фыркнул, потряс головой:
— Не в душу пошла, родимая. Могу и медаль, — он кивнул на стол. — Вот они, медали, булькают.
Все опять засмеялись. Генка подождал, пока стихнет смех, и деловито спросил:
— Сколько?
— «За боевые заслуги» — сто пятьдесят. Меньше не могу, сам понимаешь, рискую.
— А «За отвагу»? — Генка наклонился к секретчику и напряженно смотрел в его красные глаза. — «За отвагу» сколько?
Секретчик затрясся от смеха:
— Ишь ты, подавай штабной крысе «За отвагу». — И выдохнул с перегаром: — Двести пятьдесят. Могу афганями взять.
— Ладно, договорились, — кивнул Генка и стиснул руку секретчика.
— Что-то твои представления долго ходят, — заметил финансист, выпуская сигаретный дым секретчику в лицо. — Ты когда мое послал?
Секретчик пожал плечами:
— Я не виноват, что Верховный Совет редко заседает.
— Не знаю я, когда он заседает, — проворчал финансист, — но если мне ничего не придет, я из тебя все мои монеты назад вытряхну.
Секретчик этих слов уже не слышал. Он смахнул локтем со стола консервные банки и засопел, уткнувшись лицом в газету с крошками.
Когда они далеко за полночь вернулись в свой кабинет и стали укладываться, Митя спросил у Генки:
— Зачем он про медали заливал?
Генка с удивлением посмотрел на него:
— Ты думаешь, он по пьянке трекал? Как бы не так! Начальник штаба недавно нажрался и полковую печать забыл в сейф спрятать, так он всю ночь трудился — нашлепал на пустые листы печатей, а сейчас торгует ими — любую справку сделать может. А медали он только своим делает. Когда машинистка уходит домой, печатает представления, а потом вытаскивает из пачки лишние и всовывает свои, чтобы по количеству совпадало.
