но он жив-здоров.
Во всем, что не касалось машины и дорог, Молодых был бестолков.
— Ну при чем здесь этот мальчишка Корольков? — спросил Мозжухин спокойно, не повышая тона.
— В разведчиках еще был у нас Коротеев, — продолжал Молодых, зачерпывая в кружку воды. — Так тот совсем молоденький. Тогда еще в Тапиау пострадал. Помните, Захар Михайлович? Один на том красном чердачке бой принял.
Мозжухин, держа полотенце в руках, укоризненно посмотрел на Молодых.
— А Короткова, товарищ полковник, не помню. Мыслимая вещь — всех запомнить? Тут не голова нужна, а библия…
— Как? Как ты сказал? — Мозжухин даже перестал вытираться.
— Я говорю, товарищ полковник, что у меня голова — не библия. Я всех помнить не могу.
Мозжухин несколько раз подряд произнес это выражение про себя, как делал всегда, когда ему доводилось услышать что-нибудь очень интересное.
До войны он работал учителем русского языка где-то на Южном Урале, был страстным собирателем фольклора и не бросил этого увлечения на войне. Он любил вслушиваться в окопные беседы, в разговоры у походных костров, кухонь, в палатках медсанбата, а иногда даже кое-что записывал в книжечку…
Но сейчас не до того. Дивизионные ученья вот-вот начнутся, а до них еще столько нужно сделать…
К полудню Мозжухин успел несколько раз побывать у «красных» и у «синих» и уже два раза у подножия высотки, господствующей над местностью, собирал посредников с белыми нарукавными повязками и разъяснял им задачу обстоятельно, неторопливо, как бывало в классе, на уроке.
Сейчас Мозжухин уже привык, но на первых ученьях чувствовал себя весьма неуверенно. Многие офицеры ошибочно принимали полковника Мозжухина за кадрового военного и очень удивлялись, когда узнавали, что в начале войны он был всего-навсего лейтенантом запаса. Он учился военному делу на фронте, никогда не имел дела с условным противником, не вел никаких боев, кроме настоящих. И переход от войны к военной игре был для него так же труден, как первый бой для командира, который до того воевал только на полигоне.
«За кого же сегодня воюет молодой Коротков — за «синих» или за «красных»? — вдруг подумал полковник, пропуская мимо ушей донесение какого-то не в меру словоохотливого посредника. — Забыл даже спросить, где он у меня служит, в какой роте или батарее».
Мозжухин стоял на гребне высотки и всматривался влево, откуда появилась передовая цепь «синих». «Синие» должны были оседлать большак и «взорвать» мост. С высотки открывался просторный вид на окрестные поля и березовые рощицы, на речку, огибающую хуторок кривым серебряным серпом, на большак, окаймленный тусклой от пыли травой.
«А ведь какому-то полку пришлось эту землю отвоевывать, — подумал Мозжухин. — И какой-то безвестный командир, наверно, сражался за господствующую высотку, на гребне которой я расхаживаю сейчас. И Молодых, ожидающий с машиной у подножия, не встревожен тем, что эта высота просматривается и простреливается противником».
Полузасыпанные землей, обмелевшие траншеи, колья от проволочных заграждений на опушке рощи, отчетливо очерченной после того, как туман улетучился, обугленные березы на обочине большака, разбитая мельница у моста — следы давно отгремевшего боя.
Судя по всему и прежде всего по числу воронок, заросших многолетней травой, бой был упорным. Любопытно, конечно, было бы узнать, как именно разыгрался этот далекий бой, каковы были его перипетии и жаркие подробности. Как знать, не здесь ли воевал полк, в котором служил его Сережа? Но таких справок местность не давала.
Мимо старых воронок тянулась по большаку батарея «синих», и Мозжухин с удовольствием оглядел сытых, подобранных в масть вороных коней, которые сейчас были покрыты таким густым слоем пыли, будто на них набросили серые попоны.
Левее высотки по пыльной, блеклой траве шагали минометчики; вылинявшие гимнастерки их были под цвет травы. Минометчики меняли огневую позицию и перетаскивали минометы на себе в разобранном виде.
Мозжухин скользнул взглядом по нестройной цепочке солдат и почти тотчас же увидел молодого Короткова. Широкоплечий парень шагал легко, даже весело, хотя и был навьючен лотками с минами. Потом Коротков отдал лотки соседу, сам же взвалил на спину плиту, самую тяжелую часть миномета. Но и сейчас он продолжал шагать легко; это не была походка человека, несущего тяжелый груз.
И снова Иван Коротков то ли фигурой, то ли походкой удивительно остро напомнил Мозжухину его Сережу.
— Сынок! — прошептал Мозжухин с неожиданной тоской.
Всю войну, даже после трагического известия, Мозжухин представлял себе сына таким, каким видел его в последний раз, — школьником, рослым не по годам. Сережа пришел провожать их эшелон в сандалиях на босу ногу, в вышитой парусиновой рубашке; мальчишеский вихор непослушно падал на лоб.
Жена писала потом, что призывной участок помещался в школе, а врачебная комиссия работала в учительской. Он отчетливо видел, как Сережа, обнаженный по пояс, с юношески гибким торсом, стоял в учительской у карты обоих полушарий, против портрета молодого Максима Горького.
Он знал, что Сережу остригли, что его обули в сапоги, но все-таки, когда пытался представить себе сына в бою, тот возникал перед глазами с непослушным вихром и в сандалиях на босу ногу.
Долго и печально глядел Мозжухин на плиту миномета, которая мерно покачивалась на широкой спине Короткова и все уменьшалась, так что скоро стала размером с диск автомата, не более.
Солнце палило немилосердно, день выдался знойный, каких мало знает белорусское лето. Ворот гимнастерки теснил шею больше, чем всегда, и Мозжухин думал, что это от жары. Одно-единственное облако заблудилось в небе, которое тоже чуть-чуть выцвело и поблекло под лучами солнца. Мозжухин проводил взглядом облако, нашел, что оно похоже на шкуру белого медведя. Стало еще жарче, и ему опять захотелось расстегнуть ворот гимнастерки.
Потом горнисты протрубили долгожданный отбой, ученья закончились, перестали существовать «синие» и «красные», воскресли «убитые», вернулись в строй «пленные», выздоровели «раненые». Посредники сняли белые повязки. Все отдыхали в спасительной тени берез.
Вечером, после разбора тактических учений, полковник обошел батальоны, где уже царила веселая суета, как всегда перед ужином.
Минометчики расположились на опушке рощи, по соседству дымила кухня. Проходя мимо, Мозжухин услышал голоса и смех на лужайке. Он замедлил шаг, а затем остановился за пучком берез, растущих в обнимку из одного корня. Зачем мешать веселью? Вот так же, бывало, он обходил стороной стайку шалунов-школьников, чтобы не спугнуть их.
Полковник так и остался стоять, никем не замеченный, за этой многосемейной березой.
Старший сержант, по всей видимости сверхсрочник, страшно важничая, рассказывал о поездке в Москву с какой-то делегацией:
— Жили мы в гостинице Москва — Гранд-отель. На манер интуристов. Посещали большие и малые академические театры Союза ССР.
