пыжи, зарядили орудия, отвели в стороны длинные шнуры. Прозвучала команда:
— Всем в укрытие!
— Нам не впервой, — угрюмо произнес Павел Побережный, взявшись за шнур.
Никто в суматохе не заметил, что лошадь Кушнира застряла в трясине, силилась и
никак не могла вытащить ноги. Оглушающе рванули взрывы. Гиблое болотное место
заволокло едким дымом. Когда он рассеялся, мы увидели искореженные тягачи и
орудия, их рвано обрубленные стволы. Павла Побережного отбросило далеко в сторону,
и он замертво раскинул руки и ноги у небольшого озерка. Лошадь Кушнира дергалась в
предсмертных конвульсиях. Сам полковник лежал рядом в разорванной на груди
шинели. В стороне, у останков своих орудий, болезненно морщась, зажимал рану на
руке лейтенант Григорьев. [124]
Мы молча стояли над этим побоищем, ощущая на своих лицах холодный осенний
ветер.
3
Вновь, как тогда, в приграничье, нас направили в передовой разъезд. Задача?
Разведка дорог и изучение обстановки, определение пути главным силам. Маршрут
Пирятин — Прихотьки. Связь — через «маяки» и посыльными. «Помню, что приобрели
некоторый опыт, и вот он пригодится», — сказал, напутствуя нас, командир полка.
Вместе с нами он отправил лейтенанта Григорьева. Командиру дивизиона старшему
лейтенанту Бабенко приказал выделить в разъезд военфельдшера Величко. Короче
говоря, нашу Галю.
Перед политруком Еруслановым полковник поставил отдельную задачу. Какую —
нам было неизвестно.
Галя, вижу, обрадовалась. Наша милая, неунывающая и немножко застенчивая
фельдшерица. Подхватив свою объемистую санитарную сумку, она спешила к нашей
видавшей виды полуторке. Улыбнулась грустно, продекламировала:
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?..
Петляя большаками, выбрались на Прилукское шоссе и повернули на юг. Семен
уверенно вел машину. Пользуясь сравнительно незагруженным дорожным полотном,
наш разъезд помчался в Пирятин. По пути встречались разбитые грузовики,
исковерканные орудия, повозки, трупы людей и лошадей. Линии связи сплошь зияли
порывами, и проволока свисала почти с каждого столба. Проехали аэродромное поле, на
котором одиноко маячил наш «ишачок» — истребитель И-16.
Еще издали было видно, как разрушен, дымится пожарищами, как забит
автомашинами и людьми этот небольшой городок. По узеньким улочкам, казалось, не
проехать и не пройти.
Вместе с Козлихиным отправились в разведку. Что только ни встречалось на
нашем пути — госпитали, ремонтные мастерские, многое другое, что относилось к
тыловым службам. Тылы — фронтовые, армейские, корпусные и, конечно, обозы —
неизбежные спутники военной [125] поры. Чуть ли не у каждой машины — люди в
форме — военные врачи, интенданты. Все на улицах впритирку, когда не то что на
машине — пешим не протиснешься. Только и удалось в общем плане сориентироваться,
куда держать путь в дальнейшем. О движении на Прихотьки нечего было думать: там
неподалеку появились фашисты, которых сдерживают наши части.
И еще узнали: в автомашинах, которыми забит город, ни капли горючего. Значит,
на то, что уличные «пробки» рассосутся, мало надежд.
Вернувшись на свою стоянку, с радостью увидели политрука Ерусланова. Он
приехал на машине, груженной бочками с горючим. Не без гордости подчеркнул:
— Экстра-горючее. Чистый авиационный бензин!
— Где взял?
— Гребенку проезжали? Аэродром видели? Так вот. Самолеты перебазировались,
а горючее на складе осталось. Аэродром, кстати говоря, заминирован. Итак, сколько
бочек возьмешь?
— Сколько выделишь. Не одни же мы на снабжении, — ответил я, радуясь тому,
какой находчивый и расторопный наш политрук. За что ни возьмется — сделает так,
что лучшего и желать не надо.
И теперь во взбудораженном Пирятине Степан Михайлович открыл перед людьми
свою добрую душу и вместе с тем проявил принципиальный характер. Едва начали
перекатывать с машины на машину бочки с бензином, со всех концов к нам потянулись
просители: «Хоть ведерко налейте! Пожалуйста!» Оглядев толпу, Ерусланов подозвал
какого-то врача со «шпалами» в петлицах.
— Госпиталь? Полбочки получайте!
За это Ерусланову преподнесли ящик с маслом: «Возьмите взамен. Знаем, как
сейчас питаетесь...» Политрук строго взглянул на врача: «Я ведь, доктор, и обидеться
могу...»
Наотрез отказал выдать горючее какому-то интенданту. Затем одному — в
высоком звании — разъяснял: «Не приказывайте, пожалуйста, я — не ваш
подчиненный. Если б мог! У нас на марше — артиллерийский полк!»
Я попросил Степана Михайловича по возвращении [126] доложить полковнику
обстановку, сложившуюся в районе Пирятина, и мы расстались, обнявшись крепко.
Подошел попрощаться и лейтенант Григорьев, и они также обнялись. На совет
Ерусланова лечь в госпиталь Григорьев ответил: «Зачем? Я еще тут пригожусь. К тому
же у нас свой медик, Галя. Не пойду!»
Долго я не сводил глаз с удалявшейся по дороге полуторки, в которой уезжал наш
политрук — добрый человек, дорогой друг. Не знал я, что распрощались мы с ним
навсегда...
* * *
Солнце скупо золотило листву на деревьях. Взмывая ввысь и вновь снижаясь, над
городом барражировал немецкий самолет-разведчик.
Улицы загалдели голосами. Движение по-прежнему закупоривалось. Лавируя
среди застывших на своих местах автомашин, осторожно выводили грузовик к
городской окраине.
Вдруг по кабине забарабанили, и Финьковский резко затормозил. Я выскочил из
кабины и увидел, как на нас с пронзительным воем пикирует «юнкерс». Целая стая их
кружилась над городом. Крикнул: «За мной!» — и бросился к сарайчику, стоявшему в
сотне метров от дороги. Едва успели упасть наземь, как грохнул взрыв. Нас накрыло
обвалившейся стеной. Благо, сарайчик оказался ветхим, с глинобитными стенами.
Долго лежали не двигаясь, а бомбы ухали совсем рядом. Наконец самолеты
улетели. Поднявшись, мои товарищи отряхивались, поправляли амуницию. Усталые от
нервного напряжения, возвращались к машине. И тут раздался пронзительный крик:
— Лейтенанта Григорьева убило!
Мы гурьбой бросились к домику, возле которого бугрился небольшой погреб. Галя
Величко обогнала нас и первой подбежала к лежавшему навзничь Григорьеву. Метрах в
семи слабо дымилась свежая воронка. По всей видимости, когда начался налет, Юрий
увидел это спасительное убежище и, скинув шинель, поспешил к погребу. Не добежал...
Может, в последнее мгновение он повернул голову в нашу сторону, словно прощаясь,
или, возможно, взглянул на свою пикирующую смерть — кто знает? Один осколок
раздробил Юрию подбородок, а другой пробил спину против сердца... [127]
Узнал ли командир полка о гибели сына? Вряд ли. Остатки полка в Пирятине
вражеской бомбежкой окончательно рассеяло, о чем днем позже нам поведал Бабенко.
Что стало с полковником Григорьевым, никто не знал. Об этом уже в послевоенное
время рассказал в своей книге «Подпольный обком действует» А. Ф. Федоров.
С горсткой бойцов и командиров наш полковник следовал на восток, пытаясь
выбраться из огненного кольца. Так дошли они до перелесков, между селениями
Прихотьки и Куренька. Тут и повстречался полковник Григорьев с Алексеем
Федоровичем Федоровым. Они договорились было о совместной борьбе. Но вскоре
Григорьева схватили гитлеровские автоматчики. Лишь позже, вырвавшись из плена, он
повстречался с партизанами полковника Бринского, которые оперировали в лесах под
Любомлем, что на Волыни. Затем он действовал в Ровенском партизанском соединении
под командой генерала Бегмы вплоть до марта 1944 года, когда на освобожденной
Украине партизанское движение подходило к своему победному завершению.
