Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

— Потребуем телегу с парой лошадок, — свойски делился Пудовочкин. — С вами да со старичками сяду. Докатим до Четвёртого разъезда, а там на проходящий на Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с другим отрядом: пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну–ка, подержите фасон перед косоглазой!

— Заладили: фасон да фасон… — доктор готовил шприц. — Что вы этим хотите сказать?

Пудовочкин глянул в одно окошко, в другое.

— Какие живут для интересности своей персоны: вот–де до чего благородно я делаю! каков я во всём наилучший! — эти и есть ваш брат, с фасоном. А мы — на полном отличии. Мы — люди с полезным понятием. В чём понимаем пользу, то и делаем, а там хоть чего про нас говори…

— Получается, — заметил доктор, — что наш брат глупее вас?

— Зачем же глупее… — добродушно возразил Пудовочкин. — Возьмите коня благородных кровей. Красота! И цена ему? Многие людишки и сотой доли не стоят. А всё ж таки он — лошадь. Он мне душу радует, но захочу — я его продам. И загоню вусмерть, коли мне надо.

— Так–так, получается, мы — кони. — Зверянский держал шприц иглой вверх. — Ну-с, обнажите–ка руку!

Пудовочкин посмотрел на шприц, улыбнулся:

— Хе, от эдакой порции я закимарю, а меня хлопоты ждут. Извольте половину отбрызнуть.

«Кончено! — доктор ощутил, как заледенели руки. — Не усыпить! Всё выйдет так, как хочет эта бестия…»

Кричи друзьям, чтобы зажгли домишко! Кричи — ты хочешь сгореть вместе с убийцей!

Они на такое не пойдут. И потом, ты — это ты, но призывать, чтобы заодно сожгли и стариков…

Дело погублено. О, ужас! Подадут подводу, мерзавец спасётся…

Нет — будет спасён тобой! Объясняй потом как угодно, почему ты пришёл сюда. Объясняй это и тогда, когда негодяй вернётся с новым отрядом, станет

мстить…

Перед сидящим на полу гигантом стоял крепко сбитый человек со шприцем в руке и мучительно желал смерти.

— Доза э-э… небольшая… — голос осип, прерывался.

— А спорить бы не надо, лицо терять, — устало укорил Пудовочкин. — Уж признайтесь, Александр Романыч, усыпить вздумали? А как же, это фасон

вполне дозволяет: бескровно обезвредить вооружённого врага, хе–хе–хе… Али не благородно? А что человека, разбудив, на мелкие куски живьём рвать станут — тут вы вроде и ни при чём. Такая уж вы публика — благор–родная! Да только ваши хитрости перед нами — завсегда наружу. Как ни фасоньте, а мы для вас — ездоки.

— Ездоки? — полное лицо Зверянского передёрнула судорога. — Ездоки?! — бешено рявкнул, мотнул головой.

Пудовочкин невольно повторил его движение: резко повернул голову к окну в мысли, что доктор там что–то увидел. Тот с размаху всадил шприц в его кадык. Упал всей тяжестью на левую руку раненого, державшую «манлихер», вцепился в неё. Пистолет, прижатый грудью доктора к полу, выстрелил. Пуля прошла по касательной к груди: загорелась шерсть на овчинном жилете.

Богатырь запрокинул голову, судорожно взмахнул правой рукой: она обрушилась на спину Зверянского. Второй удар пришёлся по затылку. Ярулкин изо всей мочи вскричал: — Спасайте! — вскочил с лавки, схватил ручищу гиганта. Поваленный на пол, тот подкидывался громадным телом, всаженный в горло шприц двигался вверх–вниз. Баба высунулась в окошко, крича:

— Караул!

Ножищи раненого ударили в пол: домишко сотрясся. Пудовочкин рывком сел, отбросив доктора и Ярулкина, выдернул из горла шприц, вздрагивая поднялся на колени. Из раскрытого рта вылетал громкий фырчащий хрип, будто лили воду в жир, бурлящий в жаровне. Зверянский обхватил гиганта сзади за плечи. Тот рванул торсом из стороны в сторону, вытащил доктора из–за спины, подмял, ударил лбом об пол и отшвырнул к стене.

Он стоял на четвереньках, точно рухнувший от удара кувалдой бык. Огромная грудь страшно и часто раздувалась, плечи, ручищи так и ходили крупной дрожью. Голова моталась и тряслась, лицо искажали гримасы, кровь брызгала во все стороны — а взгляд был осмысленный. Он вытягивал шею и вдруг завалился набок как подсечённый. Тут же взлетел на ноги, распрямился во весь громадный рост: темя упёрлось в закопчённую потолочную балку.

Дверь распахнулась — подбежавших встретили бешено–неистовые, жаждущие убивать глаза. Василий Уваровский выстрелил из винтовки в упор. Захлопали револьверы.

Три дня Кузнецк тревожно ждал ответа Москвы на своё заявление о происшедшем. Заявление было оформлено председателем совдепа Юсиным, как

он выразился, «в спокойном нужном свете».

Наутро четвёртого дня Юсин пригласил Усольщикова, Бутуйсова, Кумоваева–старшего и зачитал полученную телеграмму. Она гласила, что ВЦИК и Совнарком благодарят революционных граждан Кузнецка за уничтожение разложившегося отряда Пудовочкина, который, занимаясь грабежами и убийствами, наносил вред Советской власти. Гражданам Кузнецка надлежит

соблюдать революционный порядок, не допускать никаких самовольных действий, всё оружие сдать под надзор Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и местной большевицкой организации.

Город повеселел. «Кары не будет!» — решил народ. «Нас благодарят! — повторялось тут и там. — Прислали благодарность…» Григорий Архипович Кумоваев сказал, что большевиками руководят «несомненно, образованные люди», а бухгалтер Билетов объявил, что он «стал почти сочувствующим партии большевиков».

Люди праздновали победу. В каких–то полчаса они истребили более четырёхсот бандитов! Отомстили за такие дичайшие зверства… Незнакомые мужчины, встречаясь на улице, крепко пожимали друг другу руку, обнимались.

Говорили, что двум–трём негодяям всё–таки удалось ускользнуть из города. Некоторые уверяли — четверым. Кто–то называл даже цифру «пять». Но какое это имело значение? Убитые были засыпаны землёй в братской могиле позади кладбища.

Горожане потеряли шестнадцать человек. Ещё пятеро тяжело ранены. Некоторые из них вскоре умрут, поручик Кумоваев на всю жизнь останется хромым. А как горько, что погибли капитан Толубинов, начальник станции Бесперстов. На их могилах прозвучали десятки речей. Было решено всем погибшим кузнечанам заказать памятник. Для их семей собирались пожертвования. Прославлялись имена живых: Усольщикова, Бутуйсова и, уж конечно, доктора Зверянского.

Как вдруг повеяло щекотливо–дразняще: а с доктором–то нелады…

Кто–то слышал от горничной Анфисы, что «бандитского комиссара барин в дому прятал». Бухгалтер Билетов послал к Анфисе свою горничную с заданием вызнать подробности. Возвратившись, та передала рассказ Анфисы.

«В шесть утра, перед набатом, я, как велено, несла постояльцу чай. А тут барин меня остановили и всыпали в чай порошок. В половине седьмого стучу к постояльцу — прибрать в комнате, а он, слышу, храпит. Отворила дверь: спит на канапэ мёртвым сном.

И как у нас в дому убивали красных — не пробудился. После уж барин его разбудили и отвели в каморку на чердаке, а он жалился: голова раскалывается,

хоть застрелись! День просидел в каморке запертый. С вечера барин куда–то услали Демидыча, ночью сами оседлали двоих лошадей: уехали с постояльцем. Чуть свет барин воротились, вторую лошадь вели в поводу. И никто про то не знает, только я да барыня…»

Билетов тут же отправился к Кумоваеву.

Сын Билетова гимназист Вячка узнал о рассказе Анфисы немного позже. Побежал с интересным известием по приятелям. На квартире у Пети Осокина

застал Юрия Зверянского. Тот мрачно выслушал Вячку, схватил его за горло, хрипло рыча, что заколет «как борова, за грязь и ложь».

Петя Осокин, показав упорство, с трудом, но разнял сцепившихся молодых людей. Они решили драться на дуэли. Револьверы имелись у обоих. Собралось с десяток друзей, были выбраны секунданты. Пора отправляться в лес. Но кто–то предложил: а не спросить ли сперва самого доктора о предмете спора? А заодно и у Анфисы узнать, говорила ли она то, что рассказывает Вячка?

Они пошли к дому Зверянских и увидели входящую в ворота группу граждан. Билетов, Кумоваев–старший, Усольщиков и Бутуйсов явились задать доктору те же вопросы.

Зверянский вышел навстречу гостям в прихожую. На лбу выступает залепленная пластырем шишка. Лицо в ссадинах, на правой скуле — синяк. На шее — компресс.

Усольщиков страдальчески сморщился, спросил сокрушённо:

— Ай–яй–яй, кто ж вас самого пользует? У нас другого–то хорошего лекаря нет.

Доктор развёл руками: — Обхожусь! — Пригласил гостей в кабинет (молодёжь, за исключением Юрия, осталась во дворе).

Начал Григорий Архипович Кумоваев:

— Вы должны нас извинить, Александр Романович… вероятнее всего, это только слух…